Разговорчики №47. 17 марта 2008 г.
АННА ГИЛЁВА: Здравствуйте! Меня зовут Анна Гилёва, и это проект «Разговорчики». После восьмимесячного отсутствия в этих стенах и вообще где бы то ни было, «Разговорчики» возвращаются, надеюсь, к всеобщей радости. Спасибо, что пришли. Это говорит о том, что, видимо, есть интерес, несмотря на то, что в общем долго уже все продолжается — с 25 октября 2004 г. Во как! В любом случае наше самое главное богатство — гости — не переводятся, и слава Богу. В этом сезоне будет много нового. В частности, вполне в духе времени у меня появится преемник, который будет вести «Разговорчики» чаще, чем я. У нас тоже будут проблемы двоевластия, передачи полномочий и т.д. Но надеюсь, что теперь «Разговорчики» будут как минимум в 2 раза интереснее, потому что мой преемник отличный от меня человек и будет, очевидно, спрашивать наших гостей о других вещах, нежели я. Традиционной останется такая вещь — мы по-прежнему будем звать сюда людей, с которыми есть о чем поговорить. И мы, возможно, участим вечеринки «Разговорчиков».
Итак, после моего пространного вступления самое время сказать «Поехали!». Мне очень почетно вам представить нашего сегодняшнего гостя, давнего друга «Летчика» (не моего, к сожалению, но надеюсь, что сегодня все изменится наконец), человека без высшего образования, журналиста, актера и автора песен в стиле бизнес-класс, главного редактора газеты «КоммерсантЪ», шеф-редактора объединенной редакции ИД «КоммерсантЪ» Андрея Васильева.
АНДРЕЙ ВАСИЛЬЕВ: Здравствуйте!
ГИЛЁВА: Обычно я начинаю, потом публика подхватывает, задает свои вопросы. И обычно все происходит, достаточно мило, я бы сказала. Вот по слухам у вас сейчас пост, вы не пьете, и поэтому дико злой. Это правда?
ВАСИЛЬЕВ: Еще нет, я только первую неделю не пью, поэтому еще не очень злой.
ГИЛЁВА: То есть все еще впереди?
ВАСИЛЬЕВ: Да, конечно. В редакции все очень трепещут, когда приближатеся пост, потом считают дни больше, чем я. Васильев всю газету читает, даже такие вот маленькие заметочки.
ГИЛЁВА: То есть количество репрессивных мер увеличивается?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, а делать нечего, приходится работать.
ГИЛЁВА: Ну да. А у ваших подчиненных часто бывают к вам претензии как к руководителю?
ВАСИЛЬЕВ: В общем, наверное, да. Даже то, что я знаю, это довольно много. На самом деле, наверное, гораздо больше. Но это совершенно нормальная тема. Я считаю, что начальник всегда, в общем, самый плохой человек в конторе.
ГИЛЁВА: И как вам с этим грузом ответственности?
ВАСИЛЬЕВ: Так я давно уже с этим грузом ответственности.
ГИЛЁВА: То есть вы уже привыкли?
ВАСИЛЬЕВ: Конечно, пофиг уже.
ГИЛЁВА: А вот вообще, вы же менеджер, правильно?
ВАСИЛЬЕВ: Типа.
ГИЛЁВА: Типа. Вы сами как себя называете: вы журналист или менеджер?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, наверное. Понимаете, собственно говоря, редактор — он не может быть журналистом, потому что у любого журналиста есть свои амбиции, и в данном случае они идут в противоречие с амбициями тех людей, которые тебе подчиняются. Самое примитивное — «Я бы сделал лучше». Ну, делай тогда. А так лучшее же враг хорошего, поэтому каждого человека можно доводить до совершенства, в результате кто-то повесится, кто-то запьет, кто-то перестанет вообще заметки писать, а те, кто будут писать, лучше бы не писали. Поэтому в этом смысле менеджер.
То есть надо понимать, что вот этот человек может сделать так, прыгнуть выше головы, другой не может выше головы, а третий вообще в длину, ну и так далее, а четвертый вообще назад. Ну, в общем надо понимать, с какими людьми ты работаешь, не требовать от них там лишнего, с другой стороны требовать делать то, что он действительно может. Чтобы он лишний раз ходил не пиво пить, а фактуру собирать.
Скорее менеджер, да. Во всяком случае, когда меня просят написать, скорее не заметки, а скорее предисловие к чему-то написать, ну я же свадебный генерал, какую-нибудь колонку, я стараюсь отказываться. Иногда, конечно, неудобно отказать — друзья там. Но меня очень колбасит, я понимаю, что никакой я не журналист.
ГИЛЁВА: То есть вы отвыкли?
ВАСИЛЬЕВ: И отвык, и вообще не моя это профессия — водить рукой по бумаге. И вообще когда я что-то пишу, я всегда стараюсь как можно большему количеству людей показать это — моим замам, например.
ГИЛЁВА: А они как, осмеливаются вам замечания делать?
ВАСИЛЬЕВ: А почему нет? Нет, ну это фигня. Конечно, могут сказать, что полное говно.
ГИЛЁВА: Да?
ВАСИЛЬЕВ: Да, это ничего страшного. Вот во всяком случае я не чувствую себя таким вот… когда я сам чего-то пишу, я не чувствую себя истиной в последней инстанции, отнюдь. Лучше б меня об этом не просили. Просто мне очень неудобно отказывать иногда.
ГИЛЁВА: А как руководителю, вам, получается, к разным людям надо искать подходы в редакции? Или вы, как главный редактор, уже можете по статусу себе этого позволить не делать?
ВАСИЛЬЕВ: Понимаете, если бы у меня работали землекопы на кладбище, тогда можно позволить не делать. А так журналист — я, конечно, извиняюсь за такие слова — это интеллектуальная профессия, то у всех настроение должно быть, мотивация, трам-пам-пам...
Если он в плохом состоянии, или с похмелья, например, он же плохо просто сделает. Там просто заставлять нельзя. От забора до обеда — это неэффективно. В этом смысле — подход, да.
Опять же, я, скажем так, с рядовым журналистом общаюсь мало, это люди, которые работают в «Коммерсанте» столько же, сколько я — тут уж какие понты! Ну, я начальник, он подчиненный, а мы знаем друг друга 15 лет. Субординации как бы человеческой нет, а субординация такая системная, конечно, есть. У журналиста есть там руководитель группы, потом завотделом и так далее. То есть прямой контакт, в общем, необязателен и довольно редок.
Но поскольку это все-таки ежедневная газета, бывают ситуации, когда там уже некогда субординацию соблюдать. Тут естественно — журналист мне может позвонить там, или войти открыть ногой дверь в кабинет. Я могу, минуя все, выскочить, подсесть к компьютеру журналиста и застрочить. Ну, это нормально, потому что эта работа бывает быстрая. А так, по системе — ну, как до неба до меня.
ГИЛЁВА: А правда, что с самыми талантливыми труднее всего?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, и с талантливым тоже труднее. Когда начинался «Коммерсант», маленькая еще контора была: ну, газета раз в неделю, 18 полос формата А3, ну, маленькая очень, и неделю мы там тусовались. И вот владелец, главный редактор, вот он, зараза, как увидит хорошую заметку, начинает пить мозг. Причем заметка очень хорошая, а он начинает ее делать лучше! А если он видит какое-то фуфло, так он на него и внимания не обращает, «ну и ладно». Вот это очень раздражало.
Вот кстати, сейчас есть такой маэстро Соколов Максим, колумнист в «Известиях» работает. А он же начинал в «Коммерсанте» — ну там второго плана, чего-то там в стол писал... Тогда много таких было, на исходе советской власти, ну он, конечно, начитанный и так далее.
И вот он стал писать, причем писать не как великий Соколов, а просто заметки писать. Куда-то пошел там, взял интервью, чего-то посмотрел — обычные заметки. Ну, он как-то стал приподниматься над этим делом. Хотя это было вопреки стилю «Коммерсанта», потому что заставляли делать заметки чисто назывные, чисто репортерские, никаких «я думаю», «я решил» — то, от чего всех уже стойко тошнило в перестроечной прессе. И вот Соколов стал там выпендриваться. Яковлев это чутко схватил. Как бедный Соколов напишет заметку какую-нибудь — в ночи все же сдавалось, еженедельник, как правило, по ночам сдается — вот он напишет какую-нибудь заметочку, Яковлев его к себе в кабинет зазовет и три часа гнобит.
Оттуда Соколов выходил, что называется, во все дыры поиметый, дико злой, причем естественно Яковлев все это переписывал, потому что — ну как же — если так хорошо человек написал, значит, может еще лучше. И тут же прямо сдавал заметку, и сразу портвейн пить.
ГИЛЁВА: А у вас в этом плане какой подход? Вы тоже доводите до совершенства?
ВАСИЛЬЕВ: Кстати, да, мне это было присуще, я очень долго как бы не чувствовал себя журналистским начальником. До того, как прийти в «Коммерсант» и занять какую-то начальственную должность — я там завотдела был — я очень долгое время писал. Тогда еще система была журналистская: довольно небольшая зарплата, а везучий человек мог заработать довольно прилично. Я когда в «Собеседнике» работал, зарплата была там 180 рублей, а зарабатывал я, наверное, рублей 500. Но это мало кто, потому что надо все время писать, а потом — пишешь, а тебя еще никто не хочет публиковать, таких, как ты, полно — значит надо пропихивать. И я очень долго так и жил. Карьера мне никогда не светила, потому что беспартийный, без высшего образования, с серьгой в ухе — в общем, понятно, что никаким начальником я стать не мог при советской власти. Но зато у меня был вариант, что я просто мог много написать, причем в разные места, халтурить и получать довольно много. И когда я вдруг должен был кого-то править, редактировать — я просто переписывал тупо, я другого пути не видел. И когда я пришел в 95-м году в газету «Коммерсант», она здоровая, ежедневная — то если все править ТАК, то можно выпустить ее раз в месяц. То есть это как бы impossible, и сама невозможность такой ситуации и перевела меня из ситуации редактора-перфекциониста в такого менеджера, скорее. То есть я могу сказать, что «очень плохая заметка, очень, но прочтется — да, давай!» Ну поправил «жи-ши», матерные слова выкинул, там «хайль гитлер», ну и, в общем, в печать.
И даже меня не мучает совесть, строго говоря: бывают хорошие заметки, бывают плохие, что теперь делать — газета большая.
ГИЛЁВА: А быть менеджером — это отдельный талант? Вы, вообще, читали там книжки какие-нибудь по управлению, ездили на какие-то семинары — учились где-нибудь быть менеджером?
ВАСИЛЬЕВ: Нет.
ГИЛЁВА: А что для этого нужно? Что это — врожденное?
ВАСИЛЬЕВ: Понятия не имею. Когда меня позвал Яковлев, предложил возглавлять отдел, я сказал: «Ты с ума сошел? На меня посмотри».
А потом даже еще лучше был момент. Я там в «Коммерсанте» поработал-поработал, мы поссорились, я ушел. А потом он меня назначил замглавного редактора, пять отделов было подо мной. Я ему: «Ты совсем с ума сошел, прикинь». Он: «Ну, как хочешь». А потом я опять вернулся, работал кем-то непонятно кем, но мне было в кайф, меня устраивало.
И он вот: «Понимаешь, какое дело — либо ты работаешь… Я придумал такую схему, что должен быть замглавного редактора, начальник «куста» (он это кустами называл, пять отделов: политики, преступности, общества там, дорогие удовольствия). Я все равно придумал, что должен быть такой начальник. Не хочешь быть начальником — не становись, но над тобой будет начальник — и скорее всего, он будет козел. Потому что у меня нет времени его искать, но я все равно его найду, не на этой неделе, так на следующей, ты будешь подиняться какому-то козлу. Ну, я буду еще выше». Я так прикинул — лучше я буду козлом. То есть, в общем-то, строго говоря, я вынужденно стал занимать начальственные посты. И всегда считал, что мне это, в общем-то, противопоказано.
ГИЛЁВА: Но тем не менее вы, как главный редактор, вполне себе долгожитель, да?
ВАСИЛЬЕВ: Это давно уже было, сейчас-то уже у меня этих проблем нет.
ГИЛЁВА: Это понятно. Я вот что имею в виду: это все успешно продолжается, а в чем секрет?
ВАСИЛЬЕВ: Не знаю.
ГИЛЁВА: Я читала где-то интервью ваше, и у вас спросили: «Ну вот вы так давно в профессии, ну наверное потому, что вы жук и лис».
ВАСИЛЬЕВ: Я, во-первых, ничего другого не умею делать, а в моем почтенном возрасте оказаться на улице, в общем, стремно. А во-вторых, процесс, ну, во всяком случае, выпуск там ежедневных газет, плюс текучка, журнал такой-журнал сякой — я же, помимо прочего, еще там шеф-редактор, не впрямую руковожу, но тем не менее. И там уже эффект белки в колесе: если уже туда попал, не раздумываешь особо.
Когда у меня бывают брейки такие — когда я посылаю все нафиг и уезжаю в какую-нибудь Италию — вот тогда больше всего я не хочу, кроме мировой войны, — я не хочу вернуться в «Коммерсант». Вот совершенно искренне.
ГИЛЁВА: Но когда вы внутри, вам же нравится?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, я не сказал бы, что нравится или не нравится... Ну вот белка в колесе — нравится ей или не нравится? Колесо крутится — она бежит.
ГИЛЁВА: Но она же может спрыгнуть!
ВАСИЛЬЕВ: Нет. Она закрыта, здрасьте.
ГИЛЁВА: Ну как?
АЛЕКСЕЙ ПАПЕРНЫЙ: А что тебя закрыло?
ВАСИЛЬЕВ: Жизнь, Леш!
ГИЛЁВА: Вы же человек со свободной волей, в конце концов.
ВАСИЛЬЕВ: На самом деле, есть такая романтическая история — она еще с советской власти, наверное, еще со времен Ильфа и Петрова — что для журналиста газета должна выйти. Вот — это правда! Потому что когда мы работали при советской власти… А я даже при Брежневе работал, внештатно, но писал. Да, и вот это был действительно какой-то фэн. Был полный цинизм, писали полную туфту, никто в это не верил никогда в жизни. Бабки — написал, получил пять рублей, в «Комсомольце» было четыре обычно. Но почему-то газета должна выйти. Это какая-то кастовая креза. Это есть, это и сейчас есть, конечно: газета должна выйти. Это тоже какой-то допинг. Если уж ты на месте. Ну, если ты не на месте — вот сейчас я здесь сижу, а они газету выпускают — да пофиг. А там — какая-то дикая причастность.
ГИЛЁВА: А когда вы не работаете, вы чем занимаетесь?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, не знаю, я... отдыхаю.
ГИЛЁВА: А как?
ВАСИЛЬЕВ: Ну как, выпиваю.
ГИЛЁВА: Вы знаете, у вас совершенно обаятельный публичный имидж, вы наверное про это знаете. Вот даже вышла однажды заметка в «Большом городе» под заголовком «Пьяный Вася». Вас там сравнивали с Соловьевым, пришли к выводу, что вы гораздо более симпатичный и обаятельный персонаж.
ВАСИЛЬЕВ: Соловьев какой?
ГИЛЁВА: Ну, который Владимир.
ВАСИЛЬЕВ: Который телевизионный? Ну, он столько не выпьет никогда в жизни.
ГИЛЁВА: Вот-вот. И это поразительно, что вы выпиваете много, но еще и результат есть — газета выходит. Вот как так?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, я же не во время газеты выпиваю, конечно. Я выпущу, потом выпиваю.
ГИЛЁВА: А время на сон, на отдых, на другие дела?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, все с возрастом похуже, конечно. Еще лет пять назад мне легче гораздо было. Мне там хватало часа три с половиной сна, нормально, потом два ведра холодной воды на башку, и пошел на редколлегию. Сейчас-то, конечно, все сложнее. То есть если я сейчас часов до четырех пью, то я, наверное, на редколлегию уже не попадаю.
ГИЛЁВА: А вы можете себе позволить не прийти, да?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, у меня действительно очень мощные заместители, действительно очень крутые пацаны. И строго говоря, любой из трех мог бы быть главным редактором газеты, я считаю. Так что это довольно безопасно, скажем так.
ГИЛЁВА: А вы когда-нибудь сознательно что-то делали для своего публичного имиджа?
ВАСИЛЬЕВ: Нет.
ГИЛЁВА: Никогда?
ВАСИЛЬЕВ: Никогда. Ну, может, вру... А не, делал один раз, да, вспомнил. Там же у меня был момент, когда я не работал в «Коммерсанте» довольно долго уже, и тут купил «Коммерсант» Березовский. Я в 92-м году из «Коммерсанта» ушел, потом не работал, занимался рекламой, а потом меня неожиданно позвали в 96-м году возглавлять журнал, он назывался «Коммерсант Weekly», а теперь он называтеся «Власть», тогда назывался Weekly.
И я там год проработал, а потом головокружительная карьера меня настигла — Березовский позвал меня возглавлять программу «Время». Ну, там зарплата в два раза больше, все понты. И я ушел в программу «Время». Я там полгода проработал, потом меня оттуда выперли…
ГИЛЁВА: Говорят, у вас там табличка была «Начальник программы «Время»».
ВАСИЛЬЕВ: Это у меня на визитной карточке было. Мне выдали визитную карточку выдали — «Директор дирекции информационных программ». Их даже менту не предъявишь, потому что — ну что это такое. А когда «Начальник программы «Время»», там все, значит, понятно. И значит, я там работал, потом меня выперли — ну меня выпереть нельзя было по пиару, поэтому меня повысили. И там я ничего не делал целый год за большие деньги, а потом все-таки кризис наступил, и пришлось мне расстаться с «Первым каналом». И я чем-то занимался, в «ЮКОСе» работал. А потом, значит, Березовский купил «Коммерсант», и меня позвал шеф-редактором всех изданий. А Березовский тогда был зловещая фигура, я понимал, какой будет отклик на это дело. И я придумал прикольную вещь. Я позвонил начальнику ИТАР-ТАСС: «Давайте пресс-конференцию проведем у вас». — «Давай, клево».
Мы собираемся, пришли журналисты, и я привел своего сына на эту пресс-конференцию, которому было тогда лет 14, он в школу не пошел, ему было по приколу.
ГИЛЁВА: Ему подфартило.
ВАСИЛЬЕВ: Да. «Мы, значит, все коллеги, все друг друга знаем, я готов, значит, отвечать на ваши вопросы, я понимаю какие будут вопросы, в общем, о том, как мы с Березовским будем сейчас продавать идеалы демократии и свободы слова. Это я понимаю. Вот. Поэтому я специально пригласил на пресс-конференцию своего сына…» — и все камеры поворачиваются на сына. — «И вот пусть парень хотя бы узнает, как его отец зарабатывает деньги».
Камеры повернулись на меня, и журналисты, кишка тонка, никто не задал мне вопросы про то, как я буду продавать идеалы свободы слова и демократии. То есть можно сказать, в кои-то веки поработал пиарщиком на себя.
ГИЛЁВА: То есть у вас была цель избежать вот этих всех вопросов, да?
ВАСИЛЬЕВ: Да, и всем как-то неудобно стало — мальчик все-таки.
ИРИНА ПАПЕРНАЯ: Сейчас тоже привел бы его?
ВАСИЛЬЕВ: Щас он сам пришел.
ГИЛЁВА: Ну, расскажите, чем ваш мальчик занимается.
ВАСИЛЬЕВ: Мальчик, по-моему, сейчас старше вас, и поэтому давайте, когда он удостоится места за этим столом, сам расскажет.
ГИЛЁВА: Хорошо, договорились. У вас же еще параллельно происходит какая-то актерская карьера, да?
ВАСИЛЬЕВ: Угу.
ГИЛЁВА: И вы в прошлом году, насколько я знаю, снимались в фильме по роману Пелевина?
ВАСИЛЬЕВ: А я и сейчас снимаюсь, там все затянулось. Мне даже роль расширили, сейчас надо учить.
ГИЛЁВА: Ой, а кого вы там играете?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, там сложно — Зловещего человека. Там объединили несколько персонажей. У меня вначале была небольшая роль, шесть съемочных дней, и так ненапряжно, а теперь они мне чего-то добавили.
ГИЛЁВА: То есть они как-то в вас побольше поверили.
ВАСИЛЬЕВ: Не понимаю, я как раз настоял на кинопробе, потому что чего-то стремно, я не уверен, что у меня получится. Ну, а плохо — как-то неохота.
ГИЛЁВА: А судя по тому, что происходит, фильм вообще как будет? Стоящий?
ВАСИЛЬЕВ: Да, я смотрел, очень прикольный, да.
ГИЛЁВА: А когда выйдет?
ВАСИЛЬЕВ: Это неизвестно. Это очень дорогой проект, и он время от времени останавливается, потому что кончаются деньги. Но они сняли процентов семьдесят уже, то есть, ну я думаю, он дойдет до конца. Ну, там они снимают серьезно, не на медные деньги, очень хорошая аппаратура, очень дорогие актеры. Я себя к ним не отношу.
ГИЛЁВА: А у вас какая ставка как у актера?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, последний раз мне давали... полторы тысячи долларов за съемочный день.
ГИЛЁВА: А съемочный день сколько длится?
ВАСИЛЬЕВ: А это уж как получится.
ГИЛЁВА: Ага, понятно. То есть может пять минут, а может два часа.
ВАСИЛЬЕВ: Пять минут на моей памяти еще не было.
ПАПЕРНЫЙ: Вы в этом фильме за полторы тысячи?
ВАСИЛЬЕВ: Нет, в этом меньше. За полторы меня Хомерики снимал. Но там еще лучше было. Там я первый съемочый день за полторы тысячи вообще ничего не снимался.
ГИЛЁВА: Ага.
ВАСИЛЬЕВ: То есть там получилось круто. Вот. То есть я только на второй снимался, а за первый мне просто заплатили.
ГИЛЁВА: А что это за фильм, который Хомерики снимал?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, он такой, фильм!
ГИЛЁВА: А он вышел, нет?
ВАСИЛЬЕВ: Нет, он снимается только. У него рабочее название «Беляев». Но я сценарий то не читал, я вот про себя только.
ГИЛЁВА: А сложно вообще роль учить? Это же надо долго запоминать. Там есть суфлеры вообще на съемочной площадке, как в театре, или нет?
ВАСИЛЬЕВ: Нет. И в театре тоже нет суфлеров.
ГИЛЁВА: Вы знаете, вот есть такое карикатурное представление.
ВАСИЛЬЕВ: На телевидение есть суфлеры, называется телесуфлер, там просто текст как бы под камерой, и можно делать вид, что тебя озаряет — а там на самом деле буквы. Но тоже надо уметь.
ГИЛЁВА: Конечно, везде нужна сноровка. Кстати, по поводу того, что вы делали для своего публичного имиджа. А есть вот вещи, которые вы себе не можете позволить, ну, в силу там статуса ответственности, еще чего-то? Мол, нельзя, не поймут, а вот хотелось бы.
ВАСИЛЬЕВ: Ну, меня пригласили тут недавно на «Первый канал», какая-то передача, связанная с перед выборами, или после выборов. Что-то типа «план Путина — план народа». Пригласили к Познеру. А я хорошо отношусь, кстати, к Познеру. Мне позвонила их редакторша, говорит — приходите. А меня тысячу лет не звали на «Первый канал», ну, а чего им меня звать-то. Правильно не зовут. А, точно! Там же Путин сказал какую-то речь на Госсовете, и надо было ее вечером обсуждать, а я говорю: «Ой, а я не знаю, что там Путин на Госсовете — я только утром прилетел». — «Да ладно, Вы же у нас только вечером…»
ГИЛЁВА: «...вы подготовитесь».
ВАСИЛЬЕВ: Ага, мол, прочтете. Я им говорю: «Ну, вы понимаете, какая вещь, если уж мне выступать, то я буду говорить, как я считаю, как думаю, вы все равно меня вырубите, у вас будут проблемы технологические — вырубать что-то. А то, что вам можно говорить, я не буду говорить, потому что мне это нафиг не надо, я не могу себе этого позволить». Она: «Да ладно, мы как-нибудь выкрутимся». И тут я последний аргумент говорю: «Ну, у вас там мразь всякая будет, Третьяков там, Леонтьев Миша, правда, я не могу». — «А, ну тогда понятно, — говорит, — тогда не надо». Ну, вот я наверное не могу позволить себе в одном формате с ними появляться. Ну, причем я же допускал такие ошибки, я был на программе «К барьеру» у Соловьева…
ГИЛЁВА: А вы для себя это как формулируете — что «вот с этими не могу» или как?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, это не я сформулировал, это религиозные люди, может, они знают. Там как-то так: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых».
ГИЛЁВА: Ага. Понятно.
ВАСИЛЬЕВ: В общем, это правильно на самом деле. Ну, конечно, делаешь иногда какие-то обздачи, и, как правило, это не приносит никакой радости. Ну, не надо было этого делать. Ну, сделал.
Ну, это я просто привел пример. Не могу я, мне западло появляться в одном формате с какими-то отморозками, с мразью, с людьми, которых я не приемлю. Это могут быть злодеи — ну ради бога, это даже интересно, какой-нибудь там убийца, но бывает такая мразь, что я просто...
ГИЛЁВА: А вот, кстати, интересно. Я читала одно из ваших интервью, и вас спросили о Березовском и что-то как-то сказали: «А хороший человек?» А вы говорите: «Ну что такое хороший человек?» И я так поняла, что, видимо, для вас «хороший человек» это не критерий, не заслуга. Я к тому — как вы людей оцениваете, по каким критериям?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, так нельзя говорить... Вот я оцениваю, например... Белые вина я пью, как правило, со льдом внутри. А красные вина я пью, как правило, безо льда, комнатной температуре. А если виски скотч — то я их вообще не пью, а виски бурбон я пью. А у людей же не бывает категорий. Вот я говорю: «Вот он полный гнида, но очень талантливый». А другой классный парень, с ним выпить можно, а на работу я его никогда не возьму. Ну, это же очень точечные вещи.
ПАПЕРНАЯ: Но вот ты же сказал, что с мразью не будешь. Значит, оцениваешь как-то?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, это для меня. А у него, у этой мрази, жена есть, дети. И они, может, к нему очень хорошо относятся.
ГИЛЁВА: Вы же сказали, что вот злодей, убийца — это очень даже интересно.
ПАПЕРНАЯ: Вот почему к Соловьеву не надо ходить?
ПАПЕРНЫЙ: Потому что он говно.
ВАСИЛЬЕВ: Леш, я говорю, что это мне не надо, а тебе, может, надо. Ну, это каждый человек для себя решает. Понимаешь, если я прихожу, включается микрофон и у меня есть какой-то драйв, это клево. А если сижу я весь в говне — никому от этого хорошо не будет, ни мне, ни зрителям, ну и так далее. Ну это непитательная среда для выступления, вот и все.
ДМИТРИЙ БЫКОВ: Андрей, а кто ваш непосредственный начальник?
ВАСИЛЬЕВ: Владимир Путин. Не, Медведев теперь, Медведев. Извините.
ГИЛЁВА: Это политкорректный ответ, а вот на самом деле?
ВАСИЛЬЕВ: Есть владелец, владелец нашей конторы, Алишер Бурханович Усманов. Я не могу сказать, что он начальник. Ну, он может нас, «Коммерсант», купить-продать.
ПАПЕРНЫЙ: Андрей, вот расскажите окружающим, как вам удается оставаться самим собой — я знаю вас много лет — несмотря на то, что начальники у вас бывают совершенно невероятные.
ПАПЕРНАЯ: Хороший вопрос.
ВАСИЛЬЕВ: Мне пофиг, в общем-то.
ПАПЕРНЫЙ: Нет, ну это практически невозможно. Я вот не знаю ни одного такого человека.
ВАСИЛЬЕВ: Ну, Лех, есть там композитор Бах. Строго говоря, можно считать, что это твой начальник, потому что он покруче композитор, чем ты.
ПАПЕРНЫЙ: Бах умер давно!
ВАСИЛЬЕВ: Неважно! А для меня, например, Алишер Бурханович, как будто Бах. Ну, можно с этим жить, что ты пишешь песни хуже, чем Бах. Ну, а можно на это не обращать внимания.
ПАПЕРНЫЙ: Нет, ну у тебя есть начальник, живой вполне, Медведев, Путин, ну не знаю кто. Но при этом ты все равно...
ВАСИЛЬЕВ: Ну, ну?
ПАПЕРНЫЙ: …все равно ты это Вася, Андрей там Витальевич. Как это получается?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, если бы был человек, которой мной в режиме онлайн руководил, то, кстати, неизвестно... Просто у меня давно нет непосредственного начальника, и я, вполне возможно, этим так испорчен, что просто не смог бы работать в какой-то структуре, где…
ГИЛЁВА: А в режиме онлайн вами не руководят, да?
ВАСИЛЬЕВ: Естественно, да. А вполне возможно, что я просто неспособен. Мне дадут какие-то безумные деньги, скажут, вот твой начальник, работай, и работай интересно. А может, я поработаю недельку и повешусь. Или уйду! Это, кстати, неизвестно. И это очень ломает установки... Хотя когда-то мне было комфортней быть вторым. Это я вполне четко себе осознавал. То есть я не комплексовал на эту тему. Вот, Кость, помнишь, в «Комсомольце» мы работали с Орлушей?
ИЗ ЗАЛА: Ну, конечно.
ВАСИЛЬЕВ: Вот у меня был друг Андрей Орлов, который поэт Орлуша. Мы с ним первую заметку в жизни написали, потом почти одновременно пришли в «Московский Комсомолец» работать, даже он чуть-чуть пораньше. В нашем тандеме он был, конечно...
ИЗ ЗАЛА: Вы всегда парой воспринимались.
ВАСИЛЬЕВ: Все равно я же понимал, что он был number one в нашем тандеме, а я был number two. И я, кстати, совершенно спокойно к этому относился.
ГИЛЁВА: Т.е. для вас важно понимать, что тот, кто первый — он заведомо, как... Бах?
ВАСИЛЬЕВ: Конечно, это должен быть не козел. Другое дело, что я, может быть, не смогу работать, даже если я буду понимать, что он Бах. Ну, я просто не знаю, я в такой ситуации не был.
ГИЛЁВА: А вот ко всем этим владельцам вы именно как к Баху относитесь?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, есть такой человек, да. Строго говоря, человек может меня уволитиь, он не должен даже отчитываться. Там есть какие-то варианты по КЗОТу, есть стандартные договоры. Ну, он их выполнит и все, заплатит деньги, и давай. Все, привет!
И как бы я к этому ни относился, я считаю, что это неотъемлемое право частной собственности — собственно, из-за этого демократия, Белый дом… Если к этому не отношусь как к святому, то кто должен относиться?
У нас это же попрано абсолютно. Нынешнее руководство, партия-правительство плевало, имеешь ты, не имеешь. Даже Дерипаска, Олигарх Олигархыч, в каком-то интервью говорит, что «если мне государство скажет отдать, я отдам». Ни фига себе! Это че такое? Ну, давай еще жену отдай и детей в рабство! И как бы мы ни относились, на крови у него там капитал или нет... Человек пахал, чего-то консолидировал, чего-то отжимал, у него огромный «Русал». И он спокойно в интервью говорит: «Мне скажет дядя, я отдам». Ну что это — капитализм?
Кстати, когда меня Береза сослал на Украину, я, конечно, был так шокирован, не хотелось мне ехать на Украину, конечно, зачем, и я вообще считал, что он не прав. Но во всех этих интервью, которые у меня брали, я говорил, что он имеет на это право, в самом деле. То есть я могу не ехать на Украину, повернуться и уйти, но это другой разговор. И хотя мне трудно было, мне хотелось сказать: «Ребята, да что ж делается-то, я же в «Коммерсанте» у истоков…» Но я понимал, что это неправильно, неприлично устраивать демонстрации, даже одиночные пикеты. Человек — владелец, он заплатил в свое время большие деньги за «Коммерсант», он имеет право.
Другое дело, что он не имеет права меня заставить кого-то уволить из моих подчиненных — да, это он не имеет право. А меня — пожалуйста, конечно, или там гендиректора.
ГИЛЁВА: А вы задавали себе вопрос, зачем вы им, вот этим вот, которые, как Бах?
ВАСИЛЬЕВ: Да-да-да. Я задавал вопрос, даже не только себе. Когда все-таки Березовский, вернее, Бадри продал «Коммерсант» и его купил Алишер Большое Сердце… И понятно, что это не он же купил, ему сказали — он купил.
И когда вдруг, значит, меня труба зовет, я, конечно, офигел. Я задавал такие вопросы: «Ребят, а зачем я вам сдался-то? Вы что, с ума сошли? Я, собственно, не очень понимаю». Там, наверное, какая-нибудь музыка высших сфер, хрен его знает. Ну, я бы на их месте меня бы не брал, конечно. Точно.
ГИЛЁВА: Не ответили, да?
ВАСИЛЬЕВ: «Да все нормально, иди уже».
ГИЛЁВА: «Иди работай», да?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, надо сказать, что они, в общем, ничего не нарушили. «Коммерсант» как был, так и остался, никаких давлений. То есть у меня такой даже был аргумент, что вы меня там уволите через три месяца, мне-то пофиг, потому что я герой буду, а вы-то будете в каком? Меня же нельзя там куда-нибудь задвинуть: я либо работаю, либо нет. Когда же это было? В сентябре 2006 года.
ГИЛЁВА: Уж полтора года, да? Нормально. У нас вопросы есть в зале, кстати? Все заслушались.
ВАСИЛЬЕВ: Да ладно, я все уже, за отца и сына и святого духа.
ГИЛЁВА: Нет-нет, что вы.
ИЗ ЗАЛА: Андрюша, говорят, профессия умерла в нашей стране и выродилась в сферу обслуживания.
ВАСИЛЬЕВ: Нет, это фигня, конечно. Были, конечно, такие моменты, например, рубеж 80-90-х годов, когда журналисты получали неприличные деньги. Ну правильно, когда все эти ковали гласность, никто же ни хрена не понимал, что журналистика — это бизнес. Главное, чтобы вам свободу дали, а что вам жрать нечего, то это как бы вас не волнует, тем более что у начальников все было более или менее нормально. Там Яковлев Егор, Коротич и все дела. Гранты-фиганты, лекции там, валютка. А то, как журналисты существовали, это пофиг.
Причем я-то как раз этого не застал, потому что я как раз тогда ушел в «Коммерсант» — когда голод начался и вся эта дикая девальвация, а в «Коммерсанте» прилично платили, у меня водитель был! Зашитый алкоголик Вова Пасин, на зеленой «копейке». Но тем не менее, подавал к подъезду машину, к хрущобе на Речном Вокзале. Но тем не менее, я такого не понимал, у меня были всегда деньги, да.
А вообще наши журналисты влачили — конечно, а что делать-то. Журналисты размещали джинсу, туда-сюда, причем это происходило не на уровне журналистов, целые потоки были.
ГИЛЁВА: Погодите, это же бизнес.
ВАСИЛЬЕВ: Да это не бизнес, не имеет никакого отношения к бизнесу!
ГИЛЁВА: Нет, погодите, вы говорите, журналистика — это бизнес.
ВАСИЛЬЕВ: Если как построить схему, на чем зарабатывать деньги. Если ты собираешь джинсу… Есть одна газета, очень демократическая, они печатают джинсу, причем не то, чтобы там главный редактор себе в карман берет, он кормит журналистов, наверное, я не знаю. Но туда никто рекламу не даст. Вот если ты собираешь джинсу, то тебе не дадут рекламы. А реклама априори стоит больше, чем джинса. На джинсе не построишь никогда никаких бизнес-схем. Ну, не хочу грузить.
А когда журналисты превратились в обслуживающий персонал, тогда просто от голода просто — а что делать-то? Ну, там кто-то печатает заметочку про «Мы открыли кооператив», вот на тебе, там сколько, пять тысяч рублей.
А сейчас — нет. Вот я смотрю сейчас, кстати, люди, которые приходят в «Коммерсант»… Причем у нас же традиционно в «Коммерсанте», как правило, не переманивают журналистов из других изданий, а, как правило, взращивают. Приходит совсем молодняк такой. И они с такими совершенно нормальными журналистскими амбициями, им очень прикольно, что они врубаются в процессы, что от их заметок там чего-то такое зависит.
Ну, с другой стороны, я не знаю каждого, может, они из состоятельных семей, и может, то, что мы ему платим, ему хватает на пиво — ну, может быть. Ну, кстати, нет, из регионов приезжают. Нет, это совершенно нормальные здоровые амбиции! Потом люди куда-то переходят, кто-то карьеру делает журналистскую, кто-то делает карьеру уже в структурах. Хотя, я считаю, это для пенсионеров — переходить в пиар из журналистики, это довольно такой пенсионерский такой challenge.
Но с другой стороны, пока на этом пространстве журналистском довольно мало, совсем мало высокооплачиваемых позиций, это действительно так. И можно сидеть там двадцать лет… Я не могу осуждать человека, он в своем деле уже ас, и ждать, когда у него помрет либо куда-то уйдет, либо я уволю какого-то начальника, да? Ну, а может десять лет так сидеть.
ГИЛЁВА: Мне кажется, вопрос касался престижа профессии.
ВАСИЛЬЕВ: Сейчас он есть, престиж профессии. Опять же я не все вижу, я не знаю, как себя люди чувствуют в «Московском Комсомольце», ну, я, правда, не знаю. Я мало общаюсь с журналистами. Но как ни странно, я общаюсь с журналистами там всяких глянцевых изданий — у них вполне нормально с самооценкой, вполне нормально! То есть я не могу считать, что это какие-то ущербные люди. Причем я же не с начальниками общаюсь.
ГИЛЁВА: А журналисты должны быть совестью нации? А то вот, знаете, как противопоставляют: вот есть обслуживащий персонал, а есть совесть нации.
ВАСИЛЬЕВ: Нет, нет. Это все дремучие дела, никакой совестью не надо. Журналист должен информацию давать. Все. Никакой сверхзадачи там быть не может. В принципе. Или это не журналист. Строго говоря, можно опубликовать в газете вдруг с каких-нибудь пирогов стихотворение, если это по формату. Но собственно, журналистика — это информация, вот и все. Минимальный анализ. Вернее, расположить факты так, чтобы читателю было комфортно их проглотить. А делает вывод сам читатель. Все это с этих дремучих перестроечных годов: совесть — не совесть...
ГИЛЁВА: Ну вот, Дмитрий Быков явно с этим не согласен. Он считает, что должна быть публицистика...
ВАСИЛЬЕВ: Он не журналист потому что.
ГИЛЁВА: Ну, как это?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, правильно, это совершенно другая вещь.
БЫКОВ: Васильев еще в 88-м году говорил, что я фуфло, и я все больше понимаю, что он прав.
ГИЛЁВА: Вы на себя наговариваете. Вот у нас вопрос там был.
ЕВГЕНИЙ ГУЦАЛ: Да-да, добрый вечер, у меня к вам вопрос, спасибо, что пришли. Первый вопрос, вопрос назад, вот вы говорили, что вас призвали снова в ряды «Коммерсанта», и вы удивлялись, зачем вы им нужны. Просто Леонид Леонидович Парфёнов, когда здесь был, Аня его спрашивала, насколько Newsweek влиятельный еженедельник, он ответил, что влиятельное сегодня только телевидение. А господин Доренко, когда рассказывал про «Коммерсант», говорил, что господин Колесников вроде иронизирует по поводу первых лиц, но по сути он мифологизирует президента и работает на благо ему. То есть мы покупаемся на это, он становится сказочным образом для нас для всех. Может быть, это просто часть концепции — «Коммерсант», что у нас в России есть демократия. Концепция, я имею в виду, для них.
ВАСИЛЬЕВ: Ну, на первый вопрос я отвечаю, что отчасти вы правы, даже не отчасти, а возможно, вы правы. Просто я так глубоко не думаю. Если так думать — ну знаете, пусть лошадь думает, у нее голова большая.
ГУЦАЛ: То есть вы согласны, что вы им просто удобны?
ВАСИЛЬЕВ: Да, вполне возможно.
ГУЦАЛ: И второй вопрос по поводу акции «Наших», может, вас спрашивали уже, «Коммерсант» на туалетной бумаге, насколько это вообще было эффективно?
ВАСИЛЬЕВ: Для кого?
ГУЦАЛ: Для «Наших».
ВАСИЛЬЕВ: Ну, «Наших» спросите. Это ваши, а не наши.
ГУЦАЛ: Как вы считате, они…
ГИЛЁВА: Ущерб нанесли?
ГУЦАЛ: Они умерли?
ВАСИЛЬЕВ: Откуда я знаю? Меня это не очень интересует, правда.
ГУЦАЛ: Спасибо.
ВАСИЛЬЕВ: Ну, ребята научились пользоваться туалетной бумагой. Хорошо. Другое дело, что сейчас идет DOS-атака очень серьезная на «Коммерсант», идет уже где-то больше недели. Вот это действительно стремно.
ГУЦАЛ: Расскажете про это?
ВАСИЛЬЕВ: Чего рассказывать? Знаете, что такое DOS-атака? Очень-очень серьезная. Очень мощная, да, мы защищаемся… Ну, сайт-то, слава богу, мы отбили, сейчас на него можно зайти, а несколько дней нельзя было зайти, был выход газеты под угрозой. Ну, конечно, у них кишка тонка, да, но это дико раздражает. Потом, журналисты же очень много работают в Интернете, очень много ресурсов, это все затрудняет, пробуксовывет. Мы, в конце концов, все равно прорвемся, это фигня.
Но если там «Наши», скажем, планируют, что мы начнем там взывать, что «Владислав Юрьевич Сурков, гой еси, защити нас, блядь»... извините! Вот. Конечно, мы этого делать не будем, в гробу мы это видали, выдержим сами и много выдерживали. Ну, это довольно гнилая подлянка, на наши с вами деньги, кстати. Это же все денег стоит, это что — они сами в колхозах пашут, что ли, в стройотрядах? Это все там по каналам, из одной башни Кремля в другую башню Кремля, по дороге потеряли немножечко, это ж все деньги.
ИЗ ЗАЛА: Как-то вы неразвернуто, на это вопрос. В отличие от остальных.
ВАСИЛЬЕВ: Я не большой специалист в компьютерной области. А что вы хотите знать? Дело в том, что доказать, что это лично Сурков говорил «фас», я не могу. И кстати, боюсь, что никто не может доказать.
ИЗ ЗАЛА: Дело не в том, что вы говорите, а как вы говорите.
ВАСИЛЬЕВ: А что я как?
ГИЛЁВА (обращаясь к задающей вопрос девушке): А вы уже какой-то вывод сделали, расскажите, какой?
ВАСИЛЬЕВ: Давайте правду-матку!
ИЗ ЗАЛА: Пока никакого.
БЫКОВ: Человек хочет у тебя работать.
ВАСИЛЬЕВ: Я журналистов давно на работу не беру, я только начальников беру.
ПАПЕРНАЯ: У меня наивный вопрос по этому поводу. Ну, то, что это «Наши», это понятно. И в то же время так или иначе вы договорились с этим высоким начальником? Какой смысл? Значит, это они сами? Или все-таки ты не знаешь?
ВАСИЛЬЕВ: Я не знаю.
ПАПЕРНАЯ: Зачем это делается?
ВАСИЛЬЕВ: Я не знаю.
ГИЛЁВА: А это вообще можно узнать?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, я думаю, нельзя узнать, можно только догадываться. Ну, а как я узнаю это в самом деле? Ну, строго говоря, пожалуйста, я могу написать в прокуратуру. Вы себе представляете такую картинку красивую: прокуратура строго приходит в Кремль и говорит: «Ну-ка, Сурков, вытряхивай карманы! У тебя там наверное диоды лежат от компьютера».
Ну как? Это бред. Когда этих ловили… Они наклеивали стикеры на наши билборды «Не боимся главного». News Outdoor, фирма, которая по договору должна охранять свои билборды. Она их ловит, сдает в менты, они их отпускают через пять минут. News Outdoor: «Мне че, ловить дальше, или че?». Я говорю: «Да ладно, не надо ловить». Ну, а че, звонок, раз — человек ушел. Ну, другое дело я должен куда? Я должен письмо написать Путину и это, в Общественный совет, извиняюсь?
ИЗ ЗАЛА: Расскажите про рекламную кампанию вот эту. Это вам рекламное агентство такое гениальное придумало?
ВАСИЛЬЕВ: Нет, нет. Мы сами. Не я лично сам, такая девочка Оля Цепенюк работает, накреативила. Ну, это в традициях, если вы помните, у нас же на 15-летие «Коммерсанта», там как раз посадили Ходорковского в это время, была такая «Для настоящего коммерсанта 15 лет не срок», ну и так далее. Как бы это наш стиль, другое дело, что он прерывался по ряду причин. А так я считаю, что очень здорово придумано. Даже мне завидно, что это не я придумал.
ИЗ ЗАЛА: Если у вас такая замечательная триубна, почему бы не написать про эту атаку?
ВАСИЛЬЕВ: Это не наша стилистика. Ну, как: «Доколе?» Ну, как вы представляете себе написать? Ну, атака у нас. И что? Вот что там интересного? «Ай-ай-ай, на нас напали». Как вы себе представляете в «Коммерсанте»? «Доколе, кто виноват, что делать».
ИЗ ЗАЛА: У вас есть журналисты, они должны придумать, как это написать.
ВАСИЛЬЕВ: Журналист ничего не должен придумывать, он должен изложить информацию. У нас информации нет. Если бы мы действительно нашли, откуда исходит... Ну, это практически, если кто понимает, это практически нереально. Если бы мы нашли, хотя бы нашли оператора, не то, что заказчика. Это ведь как — сидят люди, у них аппаратура, к ним приходят: «Здрасьте, деньги через кассу», причем можно анонимно. Все, пожалуйста, такой ресурс надо атаковать. Йес, включают кнопку Enter и поехали.
Причем бывают большие ресурсы, иногда атакуют ресурсы коммерчеких структур, было, НБП выносили, или эспээсовский сайт. Даже исполнителя найти практически невозможно.
Ну, и что мы будем писать: «Как вам не стыдно!»? Или мы будем писать: «Пожалейте «Коммерсант»? Фактуры нет, мне даже было бы интересно написать, с удовольствием все бы прочли. Нечего.
БЫКОВ: Андрей, вот я не сначала, может, уже был вопрос о мотивации Шварцмана возможной? Зачем все это было нужно ему?
ВАСИЛЬЕВ: Мне очень серьезный человек, очень серьезный — не могу сказать, кто, ну все его знают, он мне сказал «Ты знаешь, я уверен, что Шварцман согласовывал со своим руководством эту интригу». Я: «Как? Тогда, может, скажете, что и Сечин его знает?». — «Нет, Сечин его, может, лично не знает, но это абсолютно не важно. Потому что таких Шварцманов у Сечина человек пятьсот по всей стране. И может быть, он там своим каким-то бригадным командирам, может, и сказал, что есть такое интервью, и вполне возможно, что командиры сказали так: «А давай, чего нам прятаться, мы у себя на родине. Пусть все знают, как мы это все делаем». И кстати, еще один вариант — этот человек мне говорит — если бы все было там так плохо, то пожертвовать Щварцманом — делать нефиг, кто он такой. И вот этот очень серьезный человек, который много чего знает, он говорит, что «да, я думаю, что так оно и было». Такая разведка, чего.
Но на удивление общество, причем совершенно разные слои, даже такие, в которых мы, демократы, уже ничего живого не ожидаем увидеть, — они, слои, были дико шокированы этим. Была очень негативная реакция у всех. И как-то шварцманы дальше не возникают, вот таких телег я не вижу... во всяком случае, в нформационном пространстве. То есть после Шварцмана никто ему в унисон не подпевал, если ты заметил.
БЫКОВ: А нагибать и мучать тоже перестали?
ВАСИЛЬЕВ: Не-е-ет! Это же нацпроект. Ты че, не понял? Госкорпорация, в общем. Ну, об этом решили, что пока лучше это не декларировать.
ГИЛЁВА: Мне интересно, как у главного редактора в голове устроено... Я, как обыватель, смотрю новости, или там газету читаю, и мне очень много непонятно. И мне вот кажется, что если человек руководит изданием, у него совершенно полная картина, как, что, почему происходит, то есть ему видны все причины, следствия, откуда ноги растут.
ВАСИЛЬЕВ: Не, наоборот, я скажу, алгоритм такой: я должен понять, что вы это посмотрели, новость всем известная, а вам чего-то непонятно — вот я должен быстро сделать заметку, чтобы вам стало понятно. Понимаете, да? Я коммуникатор. Я посмотрел новости по ТВ, и понимаю, что нам в «Коммерсанте» добавить к этому нечего. Ну, нечего и нечего, проехали.
ГИЛЁВА: Но для того, чтобы вам быть коммуникатором, вам не обязательно понимать вообще все?
ВАСИЛЬЕВ: Нет, абсолютно. Даже лишнее. Если я вот Журналист Журналистыч, то я теряю контакт с собственной аудиторией. Вот у нас на редколлегии бывает: «Почему мы не написали про это?» — «Мы про это писали три недели назад, ничего практически не изменилось» — «Ни фига себе. Вы в теме, вам кажется, что не изменилось, а у людей...» Никто не обязан читать твою газету там каждый день от корки до корки с лупой. То есть вот вам излишняя погруженность. То есть редактор, он должен быть в хорощем смысле слова, ну, дилетантом. Ну, какое-то любопытство, потому что иначе будешь проходить мимо. Для меня какие-то вещи очевидны, а для читателей нет. А я думаю, ладно, нафига мы будем…
ГИЛЁВА: Т. е. вам надо на какие-то универсальные белые пятна среагировать и их заполнить?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, интерес должен быть, интерес к информационному потоку, ну, из него как бы вынимаешь. Ну, это не я же, вы плохо себе представляете. Что, я сижу и говорю, что по этому будем писать заметку? Это все журналисты сами, они все знают. Вот такое решение, что про это мы будем писать, а про это не будем писать, я принимаю, может, раз в неделю. Ну, два раза в неделю. Не то, что это каждый день. Это же технология, сбор и подача информации — это вполне технологический процесс, понимаете? Он не основан на каких-то озарениях. Или основан — но крайне редко. Все скучнее гораздо.
ГИЛЁВА: Да?
ВАСИЛЬЕВ: Конечно, конечно.
ГИЛЁВА: Нет, это хорошо, когда есть мифы, мне кажется.
КАРИНА НАЗАРЕТЯН: В чем заключается работа главного редактора? Вы можете описать рабочий день?
ВАСИЛЬЕВ: Чего, чего?
ГИЛЁВА: В чем заключается работа главного редактора?
ВАСИЛЬЕВ: Знаете, приносят полосы, их 24, и надо расписаться на них. Приходит специальный человек, приносит полосу. Иногда можно, надув щеки, сказать: «Оставьте, я посмотрю». И через пять минут все равно подписываю не глядя.
БЫКОВ: А полосы приносит замглавного редактора.
ВАСИЛЬЕВ: Нет, специальный человек. Со второго этажа на третий.
БЫКОВ: А что же делает замглавного редактора?
ВАСИЛЬЕВ: Вот они и делают газету, Димочка. Ну что ты, взрослый же человек.
ГИЛЁВА: Всегда кажется, что вот, понимаете, что-то там скрыто такое волшебное! Поэтому и вопросы такие возникают.
АНДРЕЙ ГЛАЗОВ: В сентябре прошлого года у издательского дома «Коммерсант» появилась новая сфера деятельности. Очень много журналов, ежедневная газета — зачем понадобилось еще издавать музыкальные альбомы?
ВАСИЛЬЕВ: Музыкальные альбомы, че такое?
ГИЛЁВА: Имеется в виду Земфира и «Citizen K».
ВАСИЛЬЕВ: А, ну это промоакция.
ГЛАЗОВ: Разовая?
ВАСИЛЬЕВ: Не, ну если мы запускаем этот вот новый журнал «Citizen K», то там надо было что-то придумать. Туда можно было положить 5 рублей, например. Ну, вот решили сделать экслюзивный CD. Т.е. мы не занимаемся музыкально-издательской деятельностью, хотя схему, по которой мы Земфира с «Евросетью», это довольно новая схема. Диск вышел у Земфиры без рекорд-лейбла, что, в общем, в России первый раз.
ПАПЕРНЫЙ: Ну, не первый.
ВАСИЛЬЕВ: Не, ну я не специалист. Ну, в общем, нетипичная такая тема, для издательского дома это была чисто промоакция. То есть мы на нем денег не зарабатывали — на Земфире, на диске.
ГЛАЗОВ: Но тем не менее, сейчас есть продолжение этой истории, сейчас новый номер выходит с пластинкой «БИ-2» «Нечетный воин».
ВАСИЛЬЕВ: Вы знаете, это не совсем ко мне, откровенно говоря, это отдельный проект. Я, в общем, первый номер «Citizen K» почитал, и больше этого делать не буду. Я к этому не имею отношения, это у нашего генерального директора есть проект, он решил этот «Citizen K», дай ему бог здоровья. Это вообще не моя тема, я бы не мог им руководить.
ГЛАЗОВ: Ну то есть в дальнейшем издавать...
ВАСИЛЬЕВ: Ну, почему нет, если оказалось, что маркетинговый ход был хорошим. Это же не один этот журнал выходит с дисками, правда? Этого полно, и «Афиша» выходит. Почему нет-то?
ГИЛЁВА: А есть издания, которые вы для удовольствия читаете? Вот «Citizen K» вы посмотрели, мы поняли, что вы его читать не будете.
ВАСИЛЬЕВ: Для удовольствия я книжки читаю, а больше... Нет, если бы я не работал, я бы вообще периодику не читал, точно. И телевизор бы не смотрел, заодно. Только кино.
АЛЕКСАНДР ЧЕПАРУХИН: Андрей, вот два вопроса. Один является продолжением второго. В общем, из вашей истории складывается впечатление, что несмотря на всю вашу независимость личностную и редакторскую, все-таки вы являетесь объектом некоторой манипуляции. Скажем, велено каким-то людям купить «Коммерсант», они его покупают, велено каким-то людям купить «Эхо Москвы», они его покупают. И по каким-то причинам они позволяют вскочить вам в то же самое колесо, и бежать по той же траектории, по которой вы бегали раньше, скажем, по часовой стрелке...Вот вам комфортно быть объектом манипуляции, не ощущаете ли вы иногда чувство острого дискомфорта?
Второй вопрос. Что случится, если вам в один прекрасный момент скажут: «Ты знаешь, нам надоело, что ты бежишь по часовой стрелке, нужно, чтобы ты бежал против часовой, и там попрыгал»? Вот что в таком случае случится с вами? Если у вас какие-то запасные пути? Потому что вы человек, вообще говоря, не только успешный, но и держащийся на плаву. Вот скажем, как удержаться на плаву в этом случае? Есть ли у вас на этот счет какие-то идеи?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, я понял. Давайте по порядку. Я никакого дискомфорта особо не испытываю, потому что я не парюсь. Да, конечно, я являюсь объектом манипуляции чьей-то, как и все мы, строго говоря. Так или иначе. Мы объект манипуляции Деда Мороза: наступает зима, мы надеваем теплую шапку. Ну, что теперь. Или валенки.
ЧЕПАРУХИН: Т.е. дискомфорта нет?
ВАСИЛЬЕВ: Нет, это, кстати, могло быть, но я старенький старичок, я уже давно от этого освободился уже. Да, я делаю то, что я могу делать. Вот меня, кстати, когда попытались вернуть, у меня было очень много противопоказаний личностных. Я, правда, очень не хотел возвращаться в «Коммерсант», и там было два момента, что я все-таки вернулся. При том, что у меня материальное положение было таково, что я мог никуда не вовзращаться. Легко. Нет, денег никогда не бывает достаточно, но все равно. Тем не менее, вопрос был, конечно, денежный, который мне там чего-то предложили, но это был второй момент, скажем так. На самом деле, просто перед пацанами было неудобно. Потому что...
ГИЛЁВА: Это перед редакцией?
ВАСИЛЬЕВ: Да. Потому что перед этим был действительно очень тяжелый год у «Коммерсанта», в издательском доме, виноват в этом не я, виноват в этом Березовский, который устроил там беспредел. Это было дико тяжело, при том, что я сидел, починял примус в Хохляндии...
Но я, по крайней мере, сделал с нуля газету — сколько мне тогда было, 48 лет — сделал новый проект с нуля, а это дико пафосно, это мало кто сможет сделать. То есть да, для самоощущения, на памятнике написать. Это прикольно. В этом смысле я даже Березовскому благодарен. Плюс за эту мою ссылку, мне, конечно, денег, дай бог... конечно, обманули! Но все равно дали прилично.
А то, что ребята здесь год сидели, упирались, в полной бессмысленности, в полной неопределенности. Когда есть ощущение, то ли продают издательский дом, то ли не продают издательский дом, и это журналистам… Казалось бы: ну а чего журналистам, работай и все! Нет, это дико некомфортно. Дико некомфортно.
ГИЛЁВА: А они все-таки вас любят, да?
ВАСИЛЬЕВ: Да при чем тут я! Я понимал, что, если я вернусь, то люди, работающие в «Коммерсанте», будут чувствовать, что они работают в «Коммерсанте», а не где-нибудь еще. Вот так. Я не знаю: любят, не любят, так вообще вопрос не стоит. Кто-то любит, кто-то не любит.
А так получалось вообще непонятно что: кого бы там назначили, что бы там дальше было. Год был действительно очень непростой. И мне реально было неудобно перед пацанами. Насчет того, что бегать не по кругу. Я просто так не умею. Я просто не стал. Не потому что я там смелый такой или гордый...
ЧЕПАРУХИН: Скажем, скорость изменить. Иногда в другую сторону побежать, иногда прыгнуть.
ВАСИЛЬЕВ: Нет, если в русле того, что я делать, так сказать, умею. Вернее, даже не то, что я умею, а что умеет делать «Коммерсант». Я, кстати, вполне готов допустить, что придет какой-то человек и скажет: «Вот ты неэффективный менеджер, потому что надо делать «Коммерсант» еще лучше, так и так», и скажет мне все правильные слова — и я пойму, что я не смогу этого сделать. Окей, надо уходить! То есть будет трагедия, но моя личная.
А если мне скажут: «Ну давай еще будем заниматься, ну кепки шить, я не знаю, меховые, или там брейк-данс». Я не умею, и «Коммерсант» так не умеет. Ну, окей, я пошел. Я заниматься этим не буду. Если вы считаете, что кто-то может научить «Коммерсант» этим заниматься, окей, опять же, вам флаг в руки. Поэтому у меня опять проблемы такой нет. И невозможно.
Ну, я не умею говорить по-китайски. Если мне скажут, что надо выпускать на китайском языке, я могу сказать: «Ребят, вообще на китайском у нас упадет тираж». И, может, рекламы поменьше будет». — «Да нас это не волнует, ты главное выпускай». Я говорю: «Ну, тогда я пойду, потому что я не умею редактировать на китайском языке». Из той же оперы. Вот то, о чем ты спрашиваешь, видимо, да?
ПАПЕРНЫЙ: Нет, он, видимо, спрашивает о том, что если попросят фильтровать информацию, в этом смысле.
ВАСИЛЬЕВ: Нет, я считаю, что журналист не может фильтровать информацию. Т.е. нет, там фильтров дофига, Леш! Просто «что вижу, то пою», невозможно.
ЧЕПАРУХИН: У нас есть очень показательная история. С гораздо более влиятельными средствами массовой информации, а влиятельное средство массовой информации это одно у нас — это ящик. Было НТВ, было ТВ-6, какие-то в какой-то момент люди подумали, что со сменой владельца так называемого можно продолжать свое дело...
ВАСИЛЬЕВ: Я всегда им говорил, что это лажа.
ЧЕПАРУХИН: ...другие люди подумали иначе, но в итоге решили, что вот в эти средства массовой информации, которые являются рупором, понятно чьим и понятно на какие громадные массы...
ГИЛЁВА: Надо остаться любой ценой, да, как бы?
ЧЕПАРУХИН: Да, что вот так нельзя. И в итоге люди какие-то остались, какие-то ушли, большинство, кстати. Если вдруг решат, что «Коммерсант» тоже достаточно влиятельное средство массовой информации, и пора уже зачищать и «Коммерсант», что ты тогда будешь делать?
ВАСИЛЬЕВ: Ничего.
ЧЕПАРУХИН: Ничего? Просто уйдешь и куда?
ВАСИЛЬЕВ: А что тут сделаешь? Что я, на митинги буду? Ну, кстати, если считать, что ко мне хорошо относятся в «Коммерсанте», если я сейчас скажу: «Ребята, айда на митинг», все скажут: «Ну, совсем озверел, Черный Абдула». Я уверен. Вот сидит сейчас здесь сотрудник «Коммерсанта», я вижу. Этот просто бред.
ГИЛЁВА: Т.е. вы такие средства влияния не рассматриваете?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, какие? Вот сейчас сделаем лозунги, и пойдем там. Да ну, это фигня полная. И они имеют право, есть право частной собственности. Ну, наш владелец скажет: «Все, заканчивай». Ну, значит, заканчиваем. Тут ничего не сделаешь просто, реально.
ЧЕПАРУХИН: Ты подстелил соломку? В лабиринте есть ходы какие-то свои собственные?
ВАСИЛЬЕВ: Я повторяю, у меня, в общем, неплохо с деньгами, и я могу просто пойти на пенсию, да. Кстати, в тот момент, когда я приехал с Хохляндии, я был уверен, что я не вернусь в «Коммерсант», я понимал, что его продадут. А у меня просто по договору было четыре месяца оплаченного отпуска, и я тусовал, по всей Евпропе ездил, отлично себя чувствовал. Приезжал в Москву на три денька… И когда приезжал, там были очень хорошие предложения такие, не политические, очень комфортные и денежные. Но я даже об этом не думал: если вообще ничего делать не буду, ну, на мой век хватит. Ну, как там следующее поколение Васильевых, не знаю, а у меня все в порядке.
ЧЕПАРУХИН: Если что, можно тусовать по Европе, а таких амбиций, что «Нет, во что бы то ни стало!..»?
ВАСИЛЬЕВ: А это невозможно.
ЧЕПАРУХИН: «Свои профессиональные навыки я положу там, понимаешь, на алтарь демократии!»
ВАСИЛЬЕВ: А я бы положил на алтарь. Но просто нету алтаря, нечего класть, а вот сверху могут прихлопнуть.
ГИЛЁВА: А у вас есть политические взгляды, вы вообще кто по политическим взглядам?
ВАСИЛЬЕВ: Нет, нету никаких.
ГИЛЁВА: Ну как? Люди себя как-то позиционируют. Я там либерал, я там консерватор.
ПАПЕРНАЯ: Не политические, просто взгляды.
ВАСИЛЬЕВ: До фига, Ир, у меня взглядов. Строго говоря, есть публицист, у него есть конек какой-то, он, например, описывает какие-то процессы в области слияний и поглощений, и предположим, что это не информационная ежедневная газета, а, скажем, журнал. И вот этот специалист востребован. Его можно пригласить, заплатить денег, он напишет некий формат, про слияния и поглощения, например, да. И я знаю, например, что человек придерживатся таких взглядов, он мне нужен, я его не упрекаю, что у него такие взгляды. Он живо пишет, у него хорошая информация, у него свежая фактура. Окей! Пусть у него будут взгляды, даже если он мне понадобится в газете, я его опубликую.
ГИЛЁВА: Вот эти взгляды, они в статьях как бы...
ВАСИЛЬЕВ: Это не статья, это другой жанр.
ГИЛЁВА: Ну, в колонках.
ВАСИЛЬЕВ: Ну, пожалуйста, если он нужен, так нужен, окей.
ГИЛЁВА: Нет, а у вас лично?
ВАСИЛЬЕВ: Нет.
ГИЛЁВА: Вообще никаких? Ну, как нет? Например, какое идеальное государственное устройство?
ВАСИЛЬЕВ: Вот в настоящий момент мне пофиг. А для вот России, скажем так, лет десять назад олигархический капитализм был идеальное устройство в тот момент.
ГИЛЁВА: В тот момент?
ВАСИЛЬЕВ: В тот момент — да. Я думаю, он еще бы продолжался, но он был бы сейчас более цивилизованным, чем был десять лет назад. И вообще все это было очень клево, потому что — кстати, опять ничего нового не открою — ВСЕ государства проходили через олигархический капитализм. У нас вместо этого опять ушло в совок. Мгновенно. И я говорил, кстати, Бадри Патаркацишвили... Если кому интересно, о политике я немножко поговорю.
ПАПЕРНАЯ: Да, давайте.
ВАСИЛЬЕВ: И я сидел у него в Тбилиси, он уже был изгнанник и так далее. Знаете, многие бы позавидовали такому изгнанию, он уже мог ездить и в Америку, в Англию, в Израиль, в Европу — нет.
И я говорю: «Бадри, вот вспомни, когда после выборов, которые в 96 году выиграл никакой не Ельцин, а выиграло десять олигархов, а вы, значит, объединили свои усилия, убрали коммуняк, и, больше того, попутно закрыли долги по зарплате, трын-тын-тын...» Купили разлагающиеся и воняющие не какими-то там, как поэты говорят, миазмами, а ГОВНОМ воняющие ресурсы Советского Союза, все эти «Сибнефть» и прочие — якобы украли у государства. Это не украли, оно воняло ГОВНОМ. Не фекалиями! Говном.
Вот, и они это все, слава богу, купили, слава богу, стали налаживать. В тот момент я как раз работал начальником программы «Время», и действительно был какой-то интеркатив, дейстительно слово «олигарх» перестало быть ругательным... Они в общем более-менее все поделили, и вот эти десять человек руководили бы этой страной. И был бы у них такой президент, премьер — неважно...
Но! Что такое десять человек? Десять человек очень мощных, с большими деньгами, с большими людскими ресурсами — это бы неизбежно привело бы к демократии, потому что десять человек уже должны договариваться. Это все равно уже выстраивание каких-то компромиссов. А в этом случае, опять же, как это ни популистски звучит, народу стало бы лучше, потому что народ может уйти от одного, перейти к другому. Как было на телевидении. Было телевидение Березовского, Гусинского и Чубайса. Ну, государственное было Чубайса.
И ничего, нормально, и журналисты, кстати, могли послать нафиг своего олиграха, и перейти на другой канал, их там берут. Что делал Доренко, что делал Леонтьев, и так далее, делали многие другие. Это не говорит об их каких-то человеческих качествах, хорошо или плохо. Это говорит о том, что все равно у журналиста, который, я не знаю там, «властитель дум», есть свобода выбора. Окей. Все это здорово. И через какое-то время, лет через десять-пятнадцать, все равно мы бы пришли к демократии, как в общем-то пришли все европейские и Америка.
Вместо этого олигархи нашли потом «Связьинвест», стали его быстро делить. Они все дико разосрались. Сейчас уже никто не вспомнит, что был такой «Связьинвест», а вот тогда они все уперлись. «Связьинвест» надо отдать Гусинскому». Ходорковский говорит: «Отдайте действительно Гусинскому, у нас столько есть, у него чуть поменьше». Береза говорит: «Давай отдадим Гусинскому», а Потанин говорит: «Нет! Не отдадим Гусинскому». А Чубайс Потанину говорит: «Ну, конечно, не отдадим мы Гусинскому!» В результате все эти олиграхи пересрались между собой, и к выборам 1999 года они подошли поодиночке, и выбор у них был тогда между коммунистами и тандемом Примаков-Лужков — что неизвестно, что лучше, коммунисты или не коммунисты. В результате привет, к ним пришел Борис Абрамыч, привел им «Единство» там, Путина, ты-ды-ды, они все это получили, их поодиночке всех передавили.
И я тогда Бадри сказал: «А вы не понимали, что у вас тогда все было поделено, зачем вы стали воевать между собой?» И он говорит: «Понимаешь, Вась, мы же... Это вы нас называли олигархами, а мы никакие не олигархи, мы были кооператоры, просто очень богатые. Если бы мне сейчас дали этот шанс, я бы все это поменял. А тогда нифига мы не понимали. И мы когда выиграли страну, мы думали, что бы нам откуда еще подобрать». Вот такая грустная история.
Я, кстати, не ожидал от Бадри это услышать. А тогда бы у нас был нормальный эволюционный путь. Любая страна, вот если кто в истории понимает, я-то нет, но даже на этом уровне можно понять: все проходили через это.
ЧЕПАРУХИН: А потом революция менеджеров, да?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, там хоть по-разному можно. Конечно. А этот путь потерян, он не навсегда потерян, конечно, просто откат назад. Сейчас значит государство набрало себе бабла, вот эти госкорпорации, пятое-десятое, сейчас вот эти «Ростехнологии». Они столько набрали, что этим вообще невозможно управлять — просто нет управленцев столько. А если бы даже они были, это нереально, нежизнеспособный колхоз такой.
Значит, что они будут делать? Они это набрали, затем, значит, удачно красивенько упакуют, переведут на IPO, получат бабло, бабло украдут, останется вот этот вот колхоз. Там КамАЗ, АвтоВАЗ, там дофига всего. Управлять этим ничего не будут, это все начнет разваливаться, начнутся неплатежи рабочим, долги перед бюджетом, пятое-десятое. Потом придут выборы две тысячи какого-то года, народ в это время голодный ходит, говорит что, значит, долой, после этого появляются залоговые аукционы, придут новые потанины. Говорят, ребят, купите у нас по дешевке КамАЗ, мы этими бабками расплатимся с пенсионерами, потом они, значит, придут уже с новой олигархией, и потом опять — дай бог, что спустя там двадцать лет тот путь, который страна могла начать в 96-м году, вот пойдет. А может, будет опять та же самая ситуация...
Только сейчас, в данный момент, экономика абсолютно социалистическая. И сейчас мы сидим здесь все и ждем, когда не рухнет, нет, а притормозит нефть. Притормозит. Будет истерика такая, что 98-й год покажется просто игрой в салочки. Вот такая вещь. А скорее она таки рухнет, нефть, она все же, законы, циклы. Ну вот и все. И все, опять будет та же самая история. Рухнет вертикаль власти, демократия, украдут остатки... Вот то, что называлось торжественно «золото партии», это что было? Это было: вот у меня, значит, громадный карьер, два человека, или завод. Я там партийный директор, красный. Все разбежались, кругом демократия. Я все это, значит, имею, никто мне ничего сказать не может, потому что никто в этом ничего не понимает. А я тоже ничего сделать не могу, потому что мне по долгам платить нечем, сырья у меня нет, ничего нет, что я могу? Иди сюда, жулик ты и жулик ты, давай я вам все отдам за бесценок, и пойду гулять. Так кончалась советская экономика. Наша экономика — вся тенденция к тому, чтобы стать советской, абсолютно. А конец у нее понятен. Только сколько лет пройдет? Может, я доживу, а может, и нет.
ЧЕПАРУХИН: Это все с одним очень серьезным отличием от совка, все-таки при совке не было такого мощного фактора, как бабло. Тогда был, скажем, фактор положения в обществе, которым можно было…
ВАСИЛЬЕВ: Ну, это не главный факкор, уверяю тебя.
ЧЕПАРУХИН: Мне кажется, очень важный фактор.
ВАСИЛЬЕВ: Не-а, это очень вспомогательный фактор, потому что — что такое много бабла? Ну, скажем там, даже не олигарху, а человеку, который на 200-м месте в списке «Форбс», бабло как таковое, он вообще его не понимает. У него там этого бабла под кроватью столько, что ему хватит на всю оставшуюся жизнь.
ЧЕПАРУХИН: Я тебе скажу, у меня знакомый есть один, они на кухне говорят одно. А потом от друзей узнаешь, что этот самый знакомый снимал ролик для «Единой России». Вот такой знаешь: доярка, девяностые годы, «моя корова сдохла»…
ВАСИЛЬЕВ: Ну и чего? А, это люди, у которых мало бабла?! Нет, для них имеет значение. Я сейчас говорю о тех, у кого много бабла.
ЧЕПАРУХИН: ...И этот человек говорит: «Ты знаешь, я это снимаю, потому что мне платят очень много бабла».
ВАСИЛЬЕВ: Ну и что?
ЧЕПАРУХИН: Человек поет, потому что ему платят очень много бабла...
ВАСИЛЬЕВ: А это люди, у которых мало бабла, поэтому они и говорят слово «много бабла». «Много бабла» говорят люди, у которых мало бабла. Понимаешь, вот так. А у которых много, не говорят вообще — «бабло».
ЧЕПАРУХИН: При совке люди легко рисковали так называемым положением. А сейчас они не рискуют этим самым баблом, потому что бабло — это гораздо более важное...
ВАСИЛЬЕВ: Сейчас люди рискуют, знаешь! Сейчас люди рискуют круче гораздо. Сейчас просто раз — и в тюрьме. Причем без всего. Вот в том-то и дело. Это не принципиальная вещь: считай, что раньше была стенка югославская, теперь бабло. Это знаки, ну, правда, это знаки, уверяю тебя. Вот сейчас человеку нормальному без иномарки — ну как он вообще будет жить? А двадцать лет назад — и нафига эта иномарка нужна, только геморрой с ней. Вон я один раз купил иномарку, Лех, помнишь, я тебе ее... подарил? Потому что мне эта иномарка...
ПАПЕРНЫЙ: Пиши об этом в «Коммерсанте»!
ПАПЕРНАЯ: Она встала на второй день.
ВАСИЛЬЕВ: Нет, он полгода ее, не заправляя…
ПАПЕРНЫЙ: Она не ездила!
ВАСИЛЬЕВ: Ну, да. Да нет, это чисто знаки какие-то, не имеет это значения.
ЧЕПАРУХИН: Мне кажется, это важно.
ВАСИЛЬЕВ: Там, где оно есть, бабло, уже давно утеряно его номинальное значение, абсолютно.
ГИЛЁВА: Но вы знаете, всегда в итоге-то возникает вопрос у каждого человека — ну понятно, что там, допустим, будет так, как вы рассказали, лет через двадцать... А каждый человек думает: «А мне-то чего делать — в этой ситуации?».
Вы что будете делать? Вы свое ближайшее будущее себе как представляете?
ВАСИЛЬЕВ: Сейчас я поеду на день рождения к своему товарищу. Потом завтра пойду на работу. Вот, буду делать газету «Коммерсант».
ГИЛЁВА: Т.е. вы далеко не простраиваете?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, может быть, опять ежедневный формат помогает... Газета должна выйти. И в нем и живешь. Мне, кстати, в нынешней ситуации гораздо проще из-за этого.
ЧЕПАРУХИН: Тебе не кажется, что интенсивность частной жизни опять нарастает?
ВАСИЛЬЕВ: Ну, НЭП, конечно.
ЧЕПАРУХИН: Какие-то там выпивоны на кухне, в «Маяке»...
ВАСИЛЬЕВ: Нет, в «Маяке» я всегда сидел, не надо. В «Маяке» я не сидел, только когда он был закрыт. Это я не знаю, честно говоря, может быть. Но вот, кстати, тоже примета такая, может, романтическая, что очень похоже на НЭП. Вот все эти роскошные там вечерины, на Сардинии, там какие-то на днях рождения дорогостоящие ансамбли — это чистый НЭП. А НЭП понятно, как закончился, в одночасье — бух, и нету никакого НЭПа.
ПАПЕРНАЯ: А вот ты можешь дать прогноз?
ГИЛЁВА: Когда придет бух, да?
ПАПЕРНАЯ: Нет, что сейчас будет вот с этими двумя нашими президентами?
ВАСИЛЬЕВ: Все у них будет хорошо в жизни! За кого бы волновался! Чего будет, я не знаю. Все, как они решили, так оно у них и будет.
ГИЛЁВА: Нужно, знаете, что сказать? Нужно сказать: «Все будет хорошо!». Вы скажите это авторитетно!
ВАСИЛЬЕВ: А это смотря кому. Если президентам, то да.
ГИЛЁВА: Нет, вы скажите, что у нас все будет хорошо.
ВАСИЛЬЕВ: Не знаю. У вас, например, я понятия не имею, я вообще мало знаком…
ГИЛЁВА: Вселите надежду, дайте нам надежду!
ВАСИЛЬЕВ: Я — нет, это не моя профессия.
ПАПЕРНАЯ: Твоя.
ГИЛЁВА: Вот, видите, все задумались, а думать вредно.
ВАСИЛЬЕВ: Видите, как полезно. Это мне думать вредно, а кому-то, может, нормально… Ну что, спасибо тогда, пойду на день рождения, как планировал.
ГИЛЁВА: Закончили совсем на паузе, на многоточии. Но это даже хорошо, будет повод вас еще раз позвать сюда и еще раз с вами поговорить. Спасибо огромное.
ВАСИЛЬЕВ: Конечно. Спасибо!
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25
«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25