Архив

Разговорчики №13. Олег Нестеров. 20 июня 2005 г.
Тема «Нужно ли продавать хорошую музыку?».

Ведущая: Здравствуйте! Меня зовут Анна Гилёва, и это проект «Разговорчики». Мы собираемся в «Доме Кукера», чтобы обсудить самые животрепещущие для нас темы, от бытовых до глобальных. Для нас одинаково важна степень вкусности курицы в самолете и свобода слова в Гондурасе. Делаем мы это при помощи наших гостей, умных и интересных собеседников, незаурядных деятелей искусства и масс-медиа. Сегодня в «Разговорчиках» участвует человек, который придумал настоящий московский ансамбль и ввел в российский шоу-бизнес понятие лейбла, умеет настаивать яблочное вино и угадывать музыкальную конъюнктуру. Это лидер группы «Мегаполис», глава компании «Снегири», музыкант, продюсер Олег Нестеров.

Олег Нестеров: Я еще раз прошу извинить меня за опоздание. Но я думаю, что мы наверстаем.

Гилёва: Наверстаем. Об условностях, принятых в «Разговорчиках». У нас условно будет три части. Я начну с анкетных вопросов к Олегу, затем мы перейдем к обсуждению темы, сегодня это «Нужно ли продавать хорошую музыку?», потом вопросы, которые к теме не относятся, то, что вы давно хотели спросить у Олега Нестерова, но не имели такой возможности. Просьба придерживаться этого регламента. Можно начинать. Я хочу начать с вопроса к вам, как к главе компании «Снегири». Ваше последнее приобретение, которым вы очень гордитесь?

Нестеров: Да, скажу. Последнее приобретение, которым я горжусь, еще не вышло, оно выйдет на этой неделе 23 июня. История очень загадочная. Это первый и последний в СССР пляжный сборник. Он был сделан фирмой «Мелодия» для компании «Интурист» в 69-м году. Полное название «Music sovetique l'ete 69. От Паланги до Гурзуфа». Фишка еще вся в том, что он так не вышел. Его подготовил редактор Рыжиков, его уже должны были начинать печатать, все было подготовлено, но вышло Постановление № 319 Совета министров, и после этого начался такой винт, говоря молодежным языком. Пораспускали разные филармонические коллективы и размагнитили несколько серьезных и важных лент на «Мелодии», потому что страна праздновала 100-летие со дня рождения Ленина в 1970 году. И, собственно говоря, мы бы не увидели ничего, ничего бы вообще не знали… Но в прошлом году в «Мелодию» пришла новая команда и стала приводить в порядок… Между нами говоря, на «Мелодии» была очень сильная война, и между нами говоря, это вообще не для диктофона, вывозили КАМАЗами архивы. «Мелодия» — это государственная организация, но тем не менее в 90-е гг. там очень лихие ребята попользовались, продавали, и там были настоящие детективные истории. Короче, сейчас пришла команда, хорошие люди….

Гилёва: И всё везут обратно.

Нестеров: Все нормально, все лежит у них на Студенческой, но все дело в том, что это все нужно приводить в порядок, ленты осыпаются, все нужно цифровать, они разбирают все, цифруют. Мы с ними зимой по другим поводам стали сотрудничать. И тут они прослушивают коробку с надписью «Конкурс художественной самодеятельности артистов села. Диск №3». Прослушивают на всякий случай эту с чудовищным названием коробку, а там здорово все. Они ничего не понимают. А старожилы говорят: «Вот был у нас Рыжиков. Он собрал». И понеслось. Они нам говорят: «Вы сезонные сборники выпускаете? А знаете, с чего все начиналось? Давайте вместе и выпустим». Так мы с «Мелодией» выпускаем этот сборник, который состоит из советского серфа, и неизданные пару песен Анны Герман, которая приехала к любовнику в СССР, и ночная сессия фирмы «Мелодия» ночью в кирхе, на которую фирмой были собраны разные музыканты изо всех оркестров.

Гилёва: Это не легенда?

Нестеров: Это все правда. Приходите 23 июня во флигель Юсуповского дворца, там у «Мелодии» головной офис, и будет прием, и редакторы обо все этом расскажут, у них есть что рассказать, потому что они без конца все это раскапывают. Вы что-нибудь знаете о Нине Пантелеевой, об ансамбле «Рококо» и т.д.?

Гилёва: Ничего.

Нестеров: И я ничего не знаю. А они там поют.

Гилёва: Ну, если вы не знаете!

Нестеров: Извините, что такой развернутый ответ. Но это то, чем я очень горжусь, потому что хоть немножко постояли рядом, и выйдет пластинка, дай Бог, не последняя.

Гилёва: Когда ближайшая дата выступления ансамбля «Мегаполис»?

Нестеров: Боюсь, что не очень скоро. Это не то, что мы какие-то и мы не любим играть, но мы дали клятву страшную себе не выступать в Москве, пока не запишем новую пластинку и ее придерживаемся. Поэтому вот уже пять лет у нас нет открытых концертов в Москве, на закрытые иногда приглашают, от денег кто же откажется? Знаете, было же время, когда «Мегаполис» был такой востребованной клубной группой, нас было много, мы придумывали разные клубные акции…

Гилёва: И вы наелись этого, да?

Нестеров: Во-первых, публика нас переела, но и мы стали понимать, что выходим в тираж, и исполнять одни и те же песни в определенных ситуациях — это такой бесконечный День сурка.

Гилёва: А вы поэт?

Нестеров: Да.

Гилёва: Здорово! Честно говоря, думала, что вы будете отпираться.

Нестеров: А чего отпираться? Так и есть.

Гилёва: С друзьями можно продуктивно работать?

Нестеров: Можно. Опыт мой жизненный говорит о том, что можно и я работаю с моим другом Михаилом Габолаевым, с кем мы вместе уже 15 лет. И «Снегири» — мы с ним соучредители. И студия у нас одна на двоих. И даже, чего греха таить, делаем параллельно с «Мегаполисом» совершенно новый проект, который будет иметь другое название и технологически он будет совсем по-другому построен. Я много чем горжусь, но для меня одна нота этого моего будущего проекта значит значительно больше, чем многое что остальное.

Гилёва: А что самое главное при настаивании яблочного вина?

Нестеров: Опыт. Вкусовые рецепторы. Нужно пить, пить, пить. Пробовать. Сначала берете яблоки, делаете из них такой вот замес. В яблоки, если делать сидр, в наших широтах надо добавлять немножко сахара и немножко воды, чтобы был процесс окисления. Все это нужно мешать, пробовать, знать, как вино вызревает, как оно живет, в каких фазах что оно может дать. Когда гроссмейстер играет, он примерно знает, что через 20 шагов ход — и мат. Так и винодел, когда в определенной фазе пробует вино, понимает, что созреет и что будет через 10 дней. И, как ребеночка, нужно все это… И опыт. Первый раз сделал плохо, второй, а на пятый раз получилось. А на восьмой приехали ко мне друзья из Германии. Я поил их сидром тогда, это было начало 90-х. Они пили-пили, потом говорят: «Ой, хорошо! А ты вообще уверен, что тебе нужно музыкой заниматься?».

Гилёва: Говорят, что если человек много раз с любовью слушает музыкальное произведение, или стихотворение читает наизусть, он как бы его присваивает, как будто это он написал. Если в этих терминах, какой фильм кажется вам настолько своим, как будто бы вы его снимали?

Нестеров: Скорее всего, я снял фильм «Жил певчий дрозд». Наверняка, никто не смотрел.

Гилёва: А из блокбастеров? Из массовой культуры, более массовой.

Нестеров: Бог его знает. Не знаю…

Гилёва: А книга?

Нестеров: Знаете, я сейчас читаю одного дядю американского. Очень толстая книга, мне кажется, там 2 тысячи страниц. Я читаю уже на середине. Там в деталях взлет и падение Третьего рейха, взгляд изнутри. Это американец написал, он был журналистом там. Там потрясающие вещи описаны по минутам, например, лето 39-го, как это все происходило. Это я сейчас читаю… А из блокбастеров — это, конечно, же, «Необыкновенная легкость бытия», это, конечно же, я снял.

Гилёва: Какое место вы отвели бы себе в картине идеального мироустройства?

Нестеров: Наблюдатель. Не подумавши сказал, но, видимо, правда.

Гилёва: Что вам для самолюбия важнее: быть музыкантом или продюсером?

Нестеров: А когда как. Когда в поле зрения красота попадает, либо она внутри тебя созрела, либо ты ее снаружи получил. И для меня это равноценно. Внутренний голос мой говорит: «Стоп! Ну-ка, давай это сделай, а потом свое будешь». Или: «Пока нет ничего того, на что ты мог бы променять то, что ты должен сидеть в студии и работать над собой». В разное время по-разному.

Гилёва: Вам ведь много приходится слушать музыки. Вы всегда чувствуете, что в ней иррациональное, а что сделано именно так, чтобы вам понравилось?

Нестеров: Конечно же, в музыке должно быть все иррационально. Музыкантов я всегда учу отключать сознание, и рекомендую им играть в настольный теннис. В настольном теннисе, если начинаете думать «ой, как я хорошо мячи отбиваю», тут же проиграете. А если вы ни о чем не думаете и не на счет играете, то вы прекрасно отбиваете закрутки и т.д. Музыкантам я всегда говорю: «Не думайте. Перестаньте думать, потому что на ленте в итоге будет мыслительный процесс, все ваши раздумья и старания, а людям не нужно слушать ваши старания, людям нужно музыку слышать. Вы должны ее почувствовать и передать». И еще по части иррациональности. И всегда, знаю по себе, конечно, глубину музыке придает ошибка. Без ошибок нет отличной музыки. Есть ошибка конструктивная, а есть неконструктивная. Мы говорим: этот бэнд имеет неповторимый звук. Из чего складывается неповторимый звук? У басиста очень короткие пальчики, один не работает, а три работают, он цепляет, у него манера игры особенная. А если бы он был один, была бы… Ну вы не очень будете любоваться шестеренкой от машины «Порш», а когда все вместе собирается в машину, вы садитесь: «О, хорошая машина, красота!». То же самое и здесь: басистик с тремя пальчиками, вокалист поет гнусавым образом, барабанщик вообще никого не слушает. Но вместе они как-то проживают время, читают одни и те же книжки и делают музыку. Нас же судьба тасует как колоду карт. Иногда раз — пасьянс так сложился, карта так легла… Когда «Маша и медведи» расставались в 2000-м году, я им говорил: «Вы созданы друг для друга, и ничего лучше этого проекта в жизни каждого из вас уже просто не будет. Берегите лучше то, что есть». Это же ошибка по большому счету, когда эти люди вместе неправильно что-то играют, и создается красота. Ошибка. Как сказал Брайн Ино, наш, так сказать…

Гилёва: Гуру.

Нестеров: … гуру всех продюсеров. Как же он сказал? Сейчас я вспомню в процессе разговора. Поэтому ошибаться надо всем, потому что благодаря этим ошибкам вы будете по-другому смотреть на вещи, у вас будет все складываться. Как сказал Пушкин: «И случай, Бог-изобретатель». Это он в конце сказал, сначала и это перечислил, и это. Поэтому самое главное — это случай, Бог-изобретатель. Самое главное — это ошибка, которая вносит красоту в нашу жизнь, и в музыку тоже.

Гилёва: По правилам маркетинга у компании должна быть миссия. Есть цель — это, как правило, заработать денег, а есть миссия, нечто прекрасное и труднодостижимое. Миссия «Снегирей» в чем?

Нестеров: Миссия «Снегирей» в том, что… «Снегири», во-первых, прилетели в самое сложное время, когда у нас был кризис, «Снегири» вообще прилетают в самое сложное время. У «Снегирей» особый взгляд на мир, на музыку. Все наши чувства проявляются во взгляде нашем на музыку, которую мы коллекционируем и издаем на нашем лейбле. Миссия заключается в том, чтобы издавать то, что прекрасно, а к какому стилю это принадлежит, — это все неважно. С точки зрения маркетинга мы проводим маневры. Например, в 2000-м году мы сказали: «Вот, счастливая музыка для счастливых людей…».

Гилёва: Лейбл «Легкие».

Нестеров: Да. «Весна на улице Карла Юхана», «Нож для фрау Мюллер», сезонные сборники «Легкая зима», «Легкая весна», потом Игорь Вдовин, потом Netslov, потом «Море спокойствия», и до сих пор все идет. Потом у нас был «Шансон с человеческим лицом», или альтернативный шансон. Сейчас мы решили немножко эту тему перепозиционировать, и с осени этого года у нас это не будет называться альтернативный шансон, городские песни, современное кабаре, мы просто будем называть это дикой музыкой. Потому что на самом деле то, что мы издаем на Ш2, это музыка дикая. Есть музыка домашняя, которая выращена специально для того, чтобы ее.. ну вы понимаете. А есть дикая музыка. И артист где-то бегает, гуляет сам по себе, за ним нужно охотиться. А людям нравится ходить и охотиться. «А ты знаешь, я слышал такое!». «А ты знаешь, я скачал это!». То, что тебе дает птицефабрика — это, конечно, пресно. Теперь не будет подписи Ш2, будет называться «Дикие» — и все.

Гилёва: Бизнес-то прибыльный?

Нестеров: Знаете, как на войне. Иногда наши наступают, иногда они некоторые города сдают. Сказать, что жируем — нельзя. Но иногда такие судьба подарки преподносит. Если уверен в свои силах, если ты чувствуешь гармонию, то рано или поздно двери-то все равно открываются. Ну чуть раньше, чуть позже — это в общем проходили, поэтому мы по этому поводу не паримся. Иногда перед дверью постоишь, постоишь. Но назад главное не идти и вбок, и — раз — откроется. Вопрос в том, что не нужно идти на компромиссы, они бессмысленны. Издавать плохую музыку? Компромисс — это что? Жениться на нелюбимой, некрасивой, на богатой и глупой — это то же самое, что ты пишешь плохую музыку и знать, что ты пишешь плохую музыку. Вы понимаете, как это страшно с кармической точки зрения. То же самое издавать плохую музыку — это так же плохо.

Гилёва: У нас тема, я напоминаю, звучит так: «Нужно ли издавать плохую музыку?». У нас в «Разговорчиках» был Максим Кононенко, который истории про Владимира Владимировича пишет, и он еще хороший музыкальный обозреватель. Он сказал, что хорошая музыка — это вкусовщина. Для вас одно — хорошая музыка, для меня — другое. Есть качественный музыкальный продукт, а есть некачественный музыкальный продукт. Вы как к этому относитесь?

Нестеров: Я к этому отношусь примерно так. В моей голове это выглядит так. Возьмите на вооружение книгу Александра Барда «Нетократия». Это профессор Стокгольмской школы экономики и по совместительству музыкальный продюсер, начиная с Army of Lovers и так далее. Он сделал несколько уникальных интернет-проектов. Такой музыкально-экономический гений. И он сказал, что знаете ли, дорогие мои, что мы-то живем не при капитализме, а мы живем при нетократии. А почему? А потому, что единственное, как мы должны воспринимать историю — это как историю информационного общества. Потому что история, которую дети изучают в школе, написана в XIX веке с точки зрения средств производства, фабрик, капитализм, бронзовый век, молотки и так далее. Все это фигня. Человек эволюционировал скачками, и в каждый скачок был ровно тогда, когда потребляемая человеком информация изменялась в миллионы раз. Первый раз — это когда человек заговорил, второй скачок — появление письменности. Последний скачок — это мы переживаем, или только что пережили. Очевидно, что это информация, получаемая из интернета, из телевизора, радио. И музыка, как и многое другое, абсолютно по-другому потребляется. Вообще есть классы не капиталистов и пролетариата, а класс консюмериата…

Гилёва: Потребителей.

Нестеров: Да. Этот класс ведется за рекламой, у них односторонняя связь через телевизионный канал и рекламу. Они потребляют массовую культуру — Макдональдс во всем. Нетократия — это замкнутые сообщества, кружки по интересам. Часто они пересекаются. Это люди, которые строят свою жизнь сами, хотят увлекаться чем-то и жить как-то особенно. И совершенно часто, например, за кружками нетократии идет и массовый рынок. Что-то модное становится популярным. Как например, есть в Берлине один район. После ГДР там стали селиться музыканты, художники, лучшие бары были, лучшие дискотеки, и он стал жутко престижным. Потом потянулись яппи. Цены подняли, все стало скучней и скучней. Музыканты ушли, консюмериат занял место этого замкнутого сетевого сообщества. Если смотреть на музыку по такой теории, вообще все понятно. С точки зрения капиталистов и пролетариата я не могу понять, что происходит в музыкальном мире. С точки зрения нетократии мне вообще все понятно. Есть массовый рынок — это птицефабрика.

Гилёва: Это плохо?

Нестеров: Нет, почему. Мы же, бывает, и такое едим.

Гилёва: Массовая музыка — всегда плохая? Она может быть хорошей?

Нестеров: Зачем такие слова-то?

Гилёва: А какие?

Нестеров: Вы были в Макдональдсе хоть раз? Каждый хоть раз был в Макдональдсе. Но в жизни мы что-то любим больше, чем это. И человек растет, воспитывается, воспринимает информацию. В школьном возрасте подростки ведутся друг за другом: так, все надели джинсы Levi's, так, слушаем музыку такую-то. Такое стадное чувство, и им очень удобно управлять с точки зрения медиа, массового вкуса, поп-проектов и так далее. Потом человек начинает задавать себе ряд вопросов. В каком возрасте? Кто в восемнадцать, кто в тридцать. А кто-то может никогда себе вопросов не задавать, и смотреть передачу «Аншлаг» до 90 лет.

Гилёва: Об этом можно говорить в терминах «хорошо» — «плохо»?

Нестеров: Нет. Каждый же свою жизнь проживает по-своему. У каждого человека есть своя миссия. Кто-то понимает одно, кто-то понимает всю жизнь другое, третий, как в компьютерной игре, все время учится перепрыгивать через пропасть. Потом, как в игре, через 18 дней после 300 жизней, он — раз — через пропасть перепрыгнул, и он теперь учится карабкаться по стенкам. И так далее. Каждый человек переживает нечто подобное. Кому-то нужно одно сделать в жизни, кому-то другое. И говорить: вот плохо, ты еще прыгаешь через пропасть, а я уже лазаю по стенам, — неправильно. После того, как человек начинает задавать себе вопросы, он начинает формировать свою жизнь сам. Кто-то начинает ездить охотиться на слонов, кто-то — на велосипеде, некоторые начинают рисовать картины или писать стихи. И музыкальный фон они начинают себе подбирать сами, музыку начинают программировать самостоятельно, и им уже ди-джеи со стороны не нужны. В принципе, неважно, куда человек пойдет искать, каждый себе где-то что-то находит. И эти замкнутые сетевые сообщества потребляют разную музыку. До них нужно достучаться, найти с ними плотную коммуникацию, собственно говоря, предложить им то, что им нужно. А предлагать нужно дикую правдивую музыку, которая выросла сама, живет сама по себе и ни на кого на рассчитывает, в прямом смысле.

Гилёва: Ваша миссия — продавать хорошую музыку?

Нестеров: Мы стараемся это делать. Иногда хуже, иногда лучше.

Гилёва: Т.е. продавать ее нужно?

Нестеров: Продавать непродаваемое, управлять неуправляемым.

Гилёва: Такой девиз. Понятно. У нас есть вопросы на данном этапе? Получается, что вас такое явление, как массовая культура, попса…

Нестеров: Не затрагивает.

Гилёва: И не раздражает?

Нестеров: И не раздражает. Это как параллельные миры. Они прыгают через пропасть, а мы по стенке карабкаемся. Каждый занят своим делом.

Гилёва: А законы продажи хорошей музыки какие?

Нестеров: Они такие, что консюмериату одни законы, а нетократии — другие. Эти последние за прямой рекламой не ведутся, их масс-медиа только отпугнут. Поэтому лучше не пугать, а работать в мягком, ненавязчивом, но очень плотном режиме.

Гилёва: Вы однажды сказали, что в своей продюсерской деятельности вы музыкантов пытаетесь провести мимо тех грабель, на которые сами, как музыкант, наступили.

Нестеров: Стараюсь.

Гилёва: Что это за грабли?

Нестеров: Начинаем с артистом работать. Первая фаза — у артиста эйфория, с ним начали работать. Ты с артистом делаешь продукт — это долгий процесс. Нам к артисту нужно привлечь внимание. По Барду, внимание — это главный капитал сейчас, больше, чем деньги. Будет у тебя внимание, все у тебя будет в этой жизни. Делим внимание на две составляющие. По оси Y узнавание, по оси X доверие, или качество. Сначала мы наращиваем шкалу качества, мы создаем продукт. Проиллюстрируем примерами, что такое ось шкала качества и доверия, а что за шкала в основании. Лучший в мире монгольский гитарист-двуструнник лучше всех играет на этой двуструнной гитаре — по шкале качества у него 100, но о нем никто не знает, уровень внимания у него ноль, потому если что-то умножить на ноль, будет ноль. Пилоты Боинга, которые врезались в небоскреб, — конечно, о них узнали, но по шкале доверия у них ноль. Никто не знает их имен и фамилий, поэтому уровень внимания к ним тоже нулевой. Наша задача — чтобы внимание было высоким, поэтому мы сначала с артистом прорабатываем ось Х, т.е. ось доверия. Мы работаем с дикими артистами, нам нужно все, что у них есть, положить обманным способом на ленту. Обманным способом почему? Настоящее всегда сопротивляется, чтобы его зафиксировали. Сфотографировать человека так, чтобы он был красивым, тяжело. Он то моргнет, то отвернется. То же самое и музыкант. Если он настоящий и внутри него что-то есть, он подсознательно это не дает. И в общем-то не надо. Потому что музыка должна жить не на носителях, а так в жизни. Но об этом мы лучше не будем сегодня говорить. Мы из него душу, говоря простым языком, вынимаем и кладем на ленту, т.е. нематериальное переводим в материальное. Этот процесс чудовищен. Потому что музыкант видит, как он стоит на краю вечности, как его образы и красота должна сейчас материализоваться. И, конечно же, везде погрешность. Он получил, как-то для себя зафиксировал — погрешность, в студии — погрешность, что-то там спели не так или сыграли, потом звукорежиссер, потом радиоприемник — тоже погрешность.

Гилёва: Это пока только процесс записи?

Нестеров: Да.

Гилёва: Есть ведь такая составляющая, как пиар.

Нестеров: Нет, это пока только запись. Студия для музыканта — это как роддом для женщины. Вещь крайне необходимая, но в общем-то неприятная. Он испытывает там максимальный стресс, и моя задача как продюсера — его максимально расслабить и максимально получить его суть и положить это на ленту, чтобы это услышали и чтобы это стало частью истории. Вы не поверите, всегда же слышно исторический дубль — его всегда отделяешь от дубля неисторического. Об этом тоже можно очень много говорить. Про теорию четных и нечетных дублей, который тоже очевидны, потому что я работаю 10 лет в студии, и есть исполнители четко нечетного дубля: т.е. я понимаю, что первый, третий, пятый — это нужно, а второй, четвертый, шестой — я от него никогда не получу. Почему — я до конца не знаю, но видимо, если сильно упрощая, человек сначала дал, а потом повторяет, потому испугался, что плохо повторяет, и снова дал. Может быть, это связано с левым и правым полушариями. И так далее.
Много там премудростей. Первая задача — провести артиста через студийные пороги. Вторая — это провести через интервал. Создали продукт, очень хороший, и c ним надо что-то делать, и всегда проходит много времени, чтобы его донести. Существуют разные технологии донесения, но музыкант оказывается в мертвой зоне и перестает верить в тебя, в себя, в высшую справедливость. Тут ему нужно сказать: «Дорогой мой, верь мне, все будет хорошо». Следующий этап — когда песня пошла, это еще более страшный этап…

Гилёва: Стала хитом.

Нестеров: Да. Это вообще караул! Артиста начинают растаскивать на миллионы маленьких кусочков, а это физически больно, поверьте мне. Меня когда-то тоже растаскивали. Ты себе перестаешь принадлежать, у тебя творческие мышцы деревенеют, перестает работать голова, не приходят идеи. И об этом музыканта я тоже всегда предупреждаю заранее. Вот только песня пошла, я ему говорю: «Вот через месяцев 4-5 у тебя будет то-то и то-то». Он говорит: «Почему?». — «А вот так-то и так-то». И когда этот период наступает, ему уже не так больно. Прививочку сделали, и пошли дальше. Но и это еще не все. Следующий этап еще более звонкий. Каждому продюсеру каждый артист задавал один и тот же вопрос, т.е. без этого вопроса тандем «артист-продюсер» не существует. Этот вопрос называется «А ты кто такой?». Когда артист становится царем горы и на него все молятся, и он супергерой, в голове его этот вопрос вызревает: «Собственно говорят, а этот тут чего? Это же я такой! А этот чего?». Как сказал издатель Захаров, он, правда, говорил про авторов, но, в принципе, похоже. У него спросили: «А как у вас с авторами отношения?». Он говорит: «Нормальные, когда на «четверочку» проект. Когда на «двоечку», конечно, автор говорит, что во всем виноват издатель: плохо издал, плохо распиарил. А если на «пятерочку», то автор говорит: «А что этот тут делает?». И в принципе, артисту говоришь: «У нас же с тобой!..» А пройдет время, и ты мне скажешь: «Олег, а ты кто такой?». Он: «Ну как я тебе это скажу? Нет, я так не скажу. Ты же столько для меня сделал. Мы же такие вообще!». Приходит момент, и в голову артиста закрадывается мысль: «А он-то кто такой?.. Стоп. Вроде мы это как-то обговаривали». Поэтому он может вам его не задать.

Гилёва: А были такие, который задавали?

Нестеров: Я говорю, что в жизни каждого артиста и каждого продюсера этот вопрос возникает и обсуждается.

Гилёва: А уходили артисты?

Нестеров: Да.

Гилёва: И как вы это воспринимали?

Нестеров: Болезненно. А как иначе? У нас же артисты не просто курочки-рябы, несушки, у нас же артисты живые, дикие. И понятно, что когда дикий артист исчезает, то, конечно же, жалко. Сидишь и думаешь: «Да-а».

Гилёва: Я — для него, а он!

Нестеров: Ну самое главное — это хорошо расстаться, потому что в конечном итоге так и произойдет, но перед этим желательно избежать какой-то плохой фазы. Лучше не ругаться, потому что все равно все друг с другом помирятся. Может быть, не через год, ну так перед смертью точно все помирятся.

Гилёва: Когда группа «Мегаполис» была в активной фазе существования…

Нестеров: Извините, я договорю.

Гилёва: Про грабли.

Нестеров: Про грабли. И конечно же, я говорю артисту следующее: «Ты знаешь, пройдет год, а может быть, пять, а может быть, десять, а может быть, двадцать, и ты опять будешь никому не нужен. Ну вот так, ты же понимаешь, ну будешь не нужен. Поэтому вот смотри, какой ты сейчас интересный человек, яркий, ты просто Человек с большой буквы. Оставайся таким и до той поры, когда ты будешь никому не нужен и будет тебе счастье». От нас не очень зависит, сколько нам дано: год, два, три, сколько положено, условно говоря, хороших песен написать. И когда артист это понимает, ему становится легко, и он меньше переживает свои неудачи, и снова из статуи превращается в нормального живого человека.

Гилёва: До того, как вы сами стали продюсером, группой «Мегаполис» занимался кто-то как продюсер?

Нестеров: К большому сожалению, нет. Если я бы занимался группой «Мегаполис», я не то чтобы многое изменил, я бы кое-что умудрился поправить. Был в нашей судьбе один человек в 1993 году. Это обладатель Грэмми, Владимир Иванов, немец болгарского происхождения. Замечательный проект был, болгарский хор «Мистериос Вокс Болгария», знаете? Он делал с ними, продюсировал один альбом, получил за это Грэмми. Он работал на издательство в Германии, кажется, мы дорогу перешли этому издательству так, что владелец открыл новый лейбл и издал нас первыми. А продюсером в Москву отправил Иванова. Он за три недели очень сильно повлиял на наши мозги. Мы пережили кардинальные изменения за три недели, мы из такого сообщества людей в студии превратились в настоящую группу.

Гилёва: А вообще у нас в стране есть продюсерское сообщество?

Нестеров: Есть. Конечно.

Гилёва: Чего ему не хватает? Какое оно? Они общаются, делятся идеями?

Нестеров: Нельзя сказать, что если пойти в один какой-то бар, то встретишь всех продюсеров, выпьешь с ними пивка и что-нибудь обсудишь. Конечно же, продюсеры разобщены, но в трудную минуту они делятся. Существует такая продюсерская солидарность, у меня никто артистов, в общем-то, никогда не уводил из настоящих продюсеров. Когда-то были несколько лет назад попытки, но всегда звонили, причем это были очень крупные продюсеры: «Вот пришел эмиссар от твоего артиста, хочешь я тебе дам трубочку?». Мало того, скажу вам, что — мы не принадлежим к этой организации — создан профсоюз, и если кто-то кого-то кинул, и профсоюз закрывает для этого артиста радиостанции, телеканалы, издания. С юридической точки зрения, это может быть и правильно. И нам предлагали, говорили, что, мол, у вас были такие случаи. Но мы предпочитаем… Лучше мы на новую охоту пойдем и нового фазана поймаем.

Гилёва: Я хочу вот что понять. Тот же упомянутый Кононенко говорил, что у нас нет института кумиров, что нацию надо объединять, в частности, поп-музыкой. И должны быть поп-звезды мегавеличины, которые могут объединить народ на основании какой-то идеи. Продюсерам не хватает какой-то площадки для обмена мнениями? Нужно ли им какие-то вещи обсуждать, чтобы двигаться дальше?

Нестеров: Обсуждать всегда нужно. Чем больше информации нужной, тем лучше для тебя. Мне кажется, что кардинальным образом это ситуацию не изменит. Хочу сказать, что да, конечно, кумиры, но кумиры дикие, как Высоцкий. Или как Шнур. Земфира тоже дикая. И Дельфин дикий. Вот они могут объединить. А домашние артисты, какими бы они кумирами… Они, во-первых, кумирами-то не очень станут.

Гилёва: А Пугачева?

Нестеров: Она дикая.

Гилёва: Ну да…

Паперный: Что значит дикие?

Нестеров: Дикие — это не домашние. Есть артисты домашние, которых специально выращивают, чтобы убить и съесть, а есть артист дикий. Домашних артистов сколько угодно, начиная от «Фабрики звезд», где артист не просто домашний, он из инкубатора. Подавляющие большинство поп-проектов — домашние. Есть домашние рок-проекты.

Паперный: Ну, например?

Нестеров: Ну, подумай. Все хорошие артисты всегда дикие. Потому что за дикими артистами всегда правда. А миру нужна сейчас только правда, и нужна очень серьезно. Я общаюсь по разным другим причинам с креативными директорами крупнейших в мире сетевых агентств, у них есть представительства в России. Они говорят: «Надо брэнд поднять за 4 года на 20%. Мы не поднимаем. Мы уперлись». Нам по-другому надо смотреть на вещи, и слово «правда» всплывает в наших диалогах. В музыке тоже самое. Там тоже очень нужна правда.

Гилёва: Тогда получается, что диких артистов никак нельзя вырастить?

Нестеров: Да, никак нельзя вырастить. Диких артистов никак нельзя вырастить. Единственное, что можно сделать с диким артистом, это немножко ему ракурс придать, или общество завести с определенной стороны, чтобы на него посмотрели с выигрышного ракурса. Чтобы, условно говоря, на оленя посмотрели не с попы, а с рогов. Вот тогда будет красота. И наша задача — общество разворачивать, или артиста разворачивать красивыми рогами, а не задним местом. Это задача «Снегирей».

Гилёва: Такая красивая просветительски-эстетическая функция.

Нестеров: Дикий артист без конца фонтанирует, и им совершенно не интересно, что они сделали вчера. Вот они написали прекрасную песню, она снизошла так быстро, а песня гениально. Они не почувствовали, потому что не трудом далась. И они говорят: «Ну да, это-то понятно», они ее забывают — я сам такой был. Им это неинтересно. Если рядом не будет человека, который будет подбирать с земли выкинутое: «Можно, я людям покажу?»…

Гилёва: Вы как музыкант уже все себе доказали?

Нестеров: Нет! Я же сказал, что у меня только все начинается. Дело в том, что сейчас я как музыкант в очень выигрышном положении. Я когда-то работал инженером-электроником и вставал в 6 часов 10 минут. Ехал с гитарой на Калужскую работать там на работе. Потом я с гитарой ехал на Киевскую, репетировал там. Потом приезжал домой после двенадцати. Я этого ждал всегда. Но если бы мне сказали: «Хочешь туда?», я бы не только с гитарой, а вообще с чем хочешь ездил. Сейчас не так все просто, как раньше: поехал после работы с гитарой музыку поделал. Сейчас таких возможностей у меня нету. Но от этого это манит так, до такой дрожи… Я много что прошел, много что видел, и хочется делать свою музыку больше всего на свете. Дай Бог всем музыкантам в моем положении — выпустили кучу альбомов, на гастролях почесали, и в телевизоре помелькали — ощутить такую тягу к новому продукту, к новым записям, а она у меня есть.
(Аплодисменты.)

Гилёва: У вас есть политические взгляды?

Нестеров: Политические? Я думаю, что чем дальше от государства, тем лучше. Просто бежать сломя голову. По крайней мере, пока государство шиворот-навыворот организовано. Когда одна коррупция вокруг, когда любое общение с государственными органами приводит к стрессу, и решение вопросов нефункциональное. Поэтому я свел свое общение с государством до возможного минимума.

Гилёва: А не хочется это как-то изменить?

Нестеров: Хочется.

Гилёва: Вы предпринимаете усилия?

Нестеров: Нет. Я же говорю, мы красоту впрыскиваем в общество. Может, это как-то поможет.

Гилёва: В «Разговорчиках» есть фирменный вопрос: жизнь — это игра или все очень серьезно?

Нестеров: Нет, несерьезно, конечно. Конечно же, это игра. И все время надо смотреть с улыбкой на происходящее, особенно… Короче, то, что мы считаем серьезным, на самом деле абсолютно несерьезно, а то, что мы считаем несерьезным, это крайне серьезно.

Гилёва: У нас есть вопросы? Отлично.

Крупник: Я работаю в Британском Совете, если это важно. К вопросу о диких артистах и охотах. Система консьюмеров, потребителей, не совсем похожа на нашу Россию, потому что есть, мне кажется, люди, которые еще не стали нетократами, но уже не консьюмеры, и они вынуждены охотиться на эту дикую музыку, но живя в регионах, это очень трудно. Дикая музыка — она в столице. Как им быть?

Нестеров: Во-первых, сейчас есть Интернет, это очень прямой путь к дикой музыке. Можно охотиться и в Интернете. Можно с фоторужьем ходить, а можно с дробовиком, поэтому пусть с фоторужьем походят. Конечно же, им сложнее вживую все это видеть и наблюдать, но тот, кто захочет, всегда найдет. Есть масса примеров. Есть славный город Ижевск — самый страшный город оборонки, который открыли 10 лет назад, хуже архитектуры в мире нету. И говорят, что у них аномалии, они сами говорят: мы мутанты. Город странный. Но тем не менее 10 лет назад город стал прорастать электронной музыкой. Сейчас в Ижевск артисты и ди-джеи из Англии стоят в очередь. Про московскую электронную музыку английские журналы не пишут, а про ижевскую — публикация за публикацией, большие, по два разворота. Кстати, ваша коллега из Британского Совета, приложила руку к созданию фестиваля электронной музыки в Ижевске. Поэтому все в наших силах. А что вы говорите, что не совсем для нашего общества? То, что они уже не консьюмериат, они значит уже нетократы, если они ищут и охотятся, значит, это замкнутое сетевое общество охотников.

Арина: Я хочу понять, в какой момент охотники встречаются с оленями. Т.е. оленю достаточно перед вами помахать попой? Т.е. как вы их находите?

Нестеров: По попе мы идентифицируем оленя. Это наша задача. Самое главное качество продюсера — это его интуиция и чутье. Это иррациональное чувство.

Арина: Это понятно. Если практически, то если перед вами положить сейчас диск, вы его послушаете? Или вы должны как-то сами найти?

Нестеров: Как идет процесс охоты, да? Все, что попадает в поле зрения. Кто-то мне что-то дал, где-то я что-то услышал, кто-то мне что-то сказал и так далее. Процесс постоянный и непрерывный, и для охотника он не очень простой. Когда работаешь в студии, ты привыкаешь раскладывать любую слышимую музыку на разные составляющие, и идет бесконечный анализ. А когда слышишь истеричные проявления, когда идет очень плохая энергия, то это мучительно больно — окунуться в процесс охоты. Для охотника, для нас, это всегда очень опасное занятие. Как правило, красивый зверь встречается крайне редко. Все остальное вокруг это, извините за выражение, мутирующие особи, которым бы не надо вообще этим в жизни заниматься. Конечно же, они должны этим заниматься, раз у них такая тоже миссия, они растут. Но тем не менее, мы же все пропускаем через себя, и нас большинство музыки физически очень больно ранит, потому что ее очень больно слушать.

Гилёва: Т.е. за музыкой должны стоять какие-то ценности, и вы отсутствие этих ценностей чувствуете?

Нестеров: Конечно. А отсутствие ценностей еще порождает ряд сопутствующих факторов ужасных. Там же все читается: жизнь человека, как он говорит, слово и так далее.

Наташа: А были моменты, когда взгляд настолько замыливался, что происходила ошибка в идентификации, и красивый олень уходил?

Нестеров: Были.

Наташа: А например?

Нестеров: Я бы хотел без примеров.

Наташа: Понятно. А что мешает?

Нестеров: Олень был очень маленький. Например, этот олень принял определенную форму, и взыграл географический принцип: я думал, что в этой местности олени не водятся. И поэтому географический принцип помешал мне, и я решил, что это не настоящий олень. А потом олень вырос, и я очень жалею.

Наташа: А бывает, что приходит к вам группа, играющая в определенной стилевой направленности, ска, например, а вы совершенно точно знаете, что тяжелое рок-звучание даст этот эффект вырастания красивого оленя?

Нестеров: Да, конечно. Как правило, красивый олень приходит на костылях, и говорит: «Посмотри, как я бегаю». Да нужны тебе эти костыли? Ты без костылей красивее. На самом деле, форма рок-музыки очень зачерствелая и заплесневелая. Артисты эти костыли берут и пытаются через эти формы себя выразить, а на самом деле они совсем другие. И вообще настоящему дикому артисту неважны: а) набор инструментов; б) количество участников в группе;
в) количество куплетов и припевов в песне; у него должны быть юмор и самоирония. Вот пять критериев отличий дикого артиста от домашнего. Артисту говоришь: «Брось костылики. Ты лучше в жизни. Смотри, какие песни у тебя хорошие». Поэтому у начинающих артистов хороши записи похмельные, кухонные под акустическую гитару. Похмельные демо — они самые лучшие. Потому что в состоянии похмелья у человека есть два полюса, все эти полутона его абсолютно не волнуют, есть «хорошо» и «плохо». Исполняя свою песню, он отбрасывает все мысли, он перестает думать, это самое важное качество артиста — переставать думать во время исполнения. Делюсь опытом: если вы молодой и начинающий, пишите демо с похмелья, тогда все будет хорошо, они будут отображать в очень большой степени то, что вы хотите сказать.

Наташа: Вы тексты пишете вообще?

Нестеров: Да.

Наташа: Когда вы пишете текст, вы вкладываете туда какую-то мысль, или как Бог послал?..

Нестеров: На самом деле, все просто. Как у Штирлица было? Он приходил домой, закрывал шторы, по определенным дням включал радиоприемник и получал десятиминутный набор шифров, и все это записывал на бумажку. Примерно все то же самое. Только, в отличие от Штирлица, я не понимаю, когда будет очередной сеанс связи, а так все то же самое. Просто, как ударит, и ты пишешь, пишешь, пишешь. И себе, естественно, не принадлежишь, тело не твое, времени не существует, а потом как-то начинаю, как человек-невидимка, руки чувствовать, свой вес, что вокруг. А до этого ничего не чувствовал — рука водила, а когда перестает водить, начинаешь себя ощущать. Вот примерно говорю вам этот процесс. Но как правило этим я сейчас занимаюсь все реже и реже, потому что мы для сеанса связи со своим другом Михаилом используем другие методики. Мы научились выходить на связь в строго определенное время. Это очень сложно, мы этому учились десять лет, с 1990-го года, ой, пятнадцать уже, время как летит. Это очень просто. Надо переставать о чем-то думать и чем-то одновременно заниматься, желательно играть на гитарах, как мы это делаем. Мы просто играем чего-то, нажав кнопку записи. Первые три года шло сплошное непотребство, я не понимал, зачем мы это делаем. Потом стало пробивать и стало пробивать на такое, что мы потом в течение нескольких лет расшифровывали, что мы в этот момент играли. Мы не понять не можем: сердце-то получило, а ум не может угнаться. Мы это дешифровывали, дешифровали — и это входило в альбомы. Потом пошло дальше. Потом стали одновременно и стихи приходить. А потом, как в сказке: «горшочек, не вари», пик был 1995-й года, мы стали с такой легкостью получать эту бесценную информацию, что мы почему-то решили кнопку записи выключить, потому что мы понимали, что если мы это зафиксируем, то кто-то другой, это была очевидная мысль, этого в этот момент не получит. Т.е. мы это уже спрячем. И самое глупое — как-то стараться все это переводить в песни. Это вообще неважно! И парочку раз мы по-настоящему видели волшебный цветок. А когда видишь волшебный цветок, в этот момент понимаешь, что все твои песни, все твои компакт-диски — оно настолько смешно и бессмысленно, что об этом даже думать не надо, вот просто полюбоваться и об этом уже никогда в жизни не забудешь. Вот, благо, видели, и поэтому к очень многому относится крайне спокойно.

Наташа: А что первично для вас: мелодия или текст?

Нестеров: В большей степени я чувствую музыку. По части текста — я бы с большим удовольствием писал прозу.

Гилёва: Наташа, очень много вопросов. Давай последний.

Наташа: Есть какие-то образцы музыки, композиторы?

Нестеров: Я одного уже сегодня назвал. Мне нравится Брайн Ино и его музыка, но не вся. Он по-другому взглянул на мир и заставил очень многих людей взглянуть на мир по-другому, мне он нравится. Я могу назвать многих, но смысла в этом нет. Пусть каждый охотится.

Антон: Профессионально занимаясь музыкой, музицируя или двигая оленей, у вас не возникает нехватки в потребительском взгляде на музыку? Когда вы не можете ничего слушать ничего, кроме Баха, Моцарта и Битлз?

Нестеров: Да, некоторые области для себя закрываешь, когда много чего в этой области производишь. Потому что нужен же свежак, мы же охотники. И музыка для отдыха у меня крайне разная, и я даже сам не понимаю, что я люблю. А я люблю отдыхать под такую музыку, которая имеет мало общего с тем, с чем я работаю каждый день и что входит в мои уши каждый день. А вообще про потребление музыки я вам скажу, что у человечества очень большие проблемы, очень большие. Музыка — это часть информации и то, что не входит в голову, а должно бы войти, это большая проблема. Через 50 лет будут делать очень дорогие нейрохирургические операции, будут блокировать музыкальную память. И ты опять слушаешь не только Моцарта «Турецкий марш», но ты слушаешь еще «Танец маленьких лебедей» и песню из «Операции Ы» как будто в первый раз — это такой кайф! А проблема заключается в том, что замусоривание музыкой — оно очень ощутимо. Музыка искусственно поддерживается разной фигней, и процесс утилизации музыки очень серьезен. 200 лет назад музыка умирала быстрее, и этот процесс шел в гармонии в природой. Сейчас музыка потребляется не так, что сел и послушал музыку. 20 лет назад послушать музыку значило послушать музыку: с другом, в компании, за столом. Сейчас послушать музыку не значит послушать музыку. Я был на workshop'е Кола-Колы, меня пригласили вместе с министром спорта Москвы, он от спорта, я от музыки, мы делали доклады. Они думали, по какому пути пойти: по музыке или по спорту. И выяснилась удивительная вещь. Они сделали среди своей целевой аудитории от 14 до 18 лет опрос на тему «Какую роль играет музыка в вашей жизни?», и в первую пятерку музыка не вошла. Они забили тревогу, но в эту пятерку не вошли солнце, воздух, вода и разные другие вещи, без которых человек жить не может. Т.е. молодое поколение не ощущает музыку как музыку как мы ощущаем музыку, когда мы слушаем. Это жизненный фон. Слушают за компьютером, в плейере. Как пришло, так и ушло… Вот так о Кока-Коле поговорили.

Гилёва: Да, и все задумались. О том, что надо срочно к нейрохирургу хорошему. А вы согласны, что когда артист соглашается быть поп-звездой, то он как бы подписывает некий договор с публикой, по которому его личная жизнь теперь принадлежит публике.

Нестеров: Да, конечно. И это во всем: в том, что ему могут выкалывать глазки на афишах, он это уже заранее знает, и к этому готов, и его иммунка в принцие (такая иммунка другой категории) к этому готова. И, к сожалению, глупые артисты, глупые звезды тащат в таблоиды свои семьи, своих детей, а им же тоже выколют глазки. Т.е. там очень большие страдания, и делать этого никогда нельзя. У артиста это крест, быть популярным, его либо будут любить, либо будут ненавидеть. Это его в жизни предназначение, ну ты иди, а других-то не трогай. Еще хочу сказать, что артист не должен расписываться правильно. Он не должен давать автограф, он должен что-то рисовать. Если он будет давать автограф, он будет очень беззащитен. Есть такое, сто процентов.

Гилёва: Вы можете про себя сказать, что вы сделали карьеру?

Нестеров: Я-то не понимаю ничего, потому что я Рыба, я Рыба-Бык.

Гилёва: Вы просто в таких терминах все это не формулируете?

Нестеров: Лучше чувствовать. Иногда я себя могу через какие-то годы спросить, а почему я сделал так или так, поступил я правильно или неправильно, а все остальное за гранью реальности…Нет, конечно же, я себе задаю вопросы, конечно же, анализирую. Но главные вехи — они как стрелки автоматом переключаются.

Гилёва: В смысле?

Нестеров: Главные вещи решены. Как, при каких обстоятельствах, почему я об этом знаю, почему это чувствую, — не знаю.

Гилёва: Вы согласны, что человека делает его окружение?

Нестеров: Ну конечно. Надо, чтобы люди вокруг были красивые во всех отношениях.

Гилёва: Вы довольны своим окружением?

Нестеров: Стараюсь им гордиться. Конечно, бывают разные ситуации, переживаю по этому поводу. Все мы растем, все мы делаем ошибки. Главное, чтобы была правда в мыслях, в чувствах и в делах.

Гилёва: Чего бы себе пожелали, а от чего бы предостерегли?

Нестеров: Пожелать себе и другим я могу только одно: засыпать и просыпаться с улыбкой. Это все. А чего бы я не пожелал себе? Думаю, точно я не переживу — меня пока охраняет… Испытание богатством будет для меня в высшей степени трудным, и я видимо его не переживу, и я должен быть от этого как-то застрахован, и я пока застрахован.

Василий: Зависит ли появление оленей от внешних факторов?

Нестеров: Дело в том, что популяция оленей не зависит ни от чего вообще. Их нельзя отстрелить, их нельзя одомашнить. Слава Богу, что общество на них не влияет. В какой-то степени, конечно, может влиять, но каждый олень рано или поздно ощущает себя оленем, а кто ощущает себя оленем, но понимает, что он не олень, они гибнут быстро.

Гилёва: Какой вы образ нашли удачный!

Нестеров: Некоторые олени сбиваются в стаи, некоторые идут сами своей дорогой. Если олень сильный, он выживет так. Реальность сегодняшнего дня… Почему возникло течение «рок»? Потому что экология стала давить на оленей, потому что человек перестал быть наедине с собой, и его перестало сильно пробивать. Экология подступила со всех сторон к оленю, поэтому они объединились в стаи, и появились настоящие музыкальные сообщества, так называемые рок-группы. Настоящая рок-группа — это не арифметическая сумма оленей, это скорее геометрическая — оленье тело, возведенное в степень. Стая из четырех человек — это оленье тело, возведенное в четвертую степень, и это не сухостой, который состоит из ста сорока домашних свиней…

Гилёва: Вот прозвучало ключевое слово.

Арина: Из тех, кто уходил, кто-нибудь возвращался?

Нестеров: Да.

Арина: И вы принимали обратно?

Нестеров: Да, принимал.

Гилёва: Сегодня в «Разговорчиках» принимал участие человек, который называется себя охотником на оленей…

Паперная: А сам в душе олень.

Гилёва: …музыкант, продюсер Олег Нестеров.

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25

info@razgovorchiki.ru

info@razgovorchiki.ru

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25