Разговорчики №2. Максим Кононенко (Mr. Parker). 10 ноября 2004 г.
Тема «Да здравствует современная массовая культура,
или Пусть попсы будет больше!».


Ведущая: Здравствуйте, дамы и господа! Меня зовут Анна Гилёва, и это проект «Разговорчики». До 20.00 мы будем здесь заседать с целью обмена мыслями по заданной теме и целью более близкого знакомства с нашим гостем. Прежде чем представить гостя, я скажу несколько слов о том, что такое «Разговорчики» — в теплой и дружественной обстановке с незапланированными вопросами из зала мы обсуждаем самые животрепещущие для собравшихся темы: от свободы слова в Гондурасе до степени вкусности курицы в самолете. С курицей произошла веселая история: в одном московском еженедельнике написали, что мы здесь говорим о стиле жизни, о том, как потреблять товары и услуги, например, готовить курицу в сметане. Такие дела. Сегодня мы будем разговаривать о менее насущном вопросе, чем курица в сметане — о массовой культуре будем говорить, как говорится, не хлебом единым. А своим рецептом приготовления курицы в сметане с вами сегодня не поделится знаменитый деятель российского Интернета, автор кучи он-лайновых проектов, среди которых легендарный vladimir.vladimirovich.ru, интереснейший музыкальный обозреватель газеты «Газета» (чьи статьи я в бытность преподавателем школы журналистики зачитывала детям на занятиях в качестве примера), шеф-редактор «Буржуазного журнала», главный редактор Интернет-газеты Дни.ру, программист компании ParallelGraphic (3D-продукты, созданные нашим гостем в этой компании, перечислять не буду по причине технической неграмотности) и, наконец, дважды писатель года по версии профессионального содружества Интернет-деятелей ЕЖЕ.ру… В общем, зовут этого могучего человека Максим Кононенко, также он известен под именем Mr. Parker. (В зале аплодисменты.)
С этим человеком мы будем обсуждать тему «Да здравствует современная массовая культура, или Пусть попсы будет больше!». У нас программа вечера следующая: сейчас у нас в качестве разминки для гостя будет БЛИЦ. Это короткие вопросы и короткие ответы. Потом перейдем к обсуждению ТЕМЫ. Потом у нас будет ПОЛИТИНФОРМАЦИЯ — желающие задать вопросы о политике, а такие у нас всегда находятся, смогут это сделать, именно в строго отведенное для этого время. Потом перейдем на личности, поговорим о ЛИЧНОМ, т.е. о Максиме Кононенко не как о пароходе, а как о человеке. Большая просьба соблюдать регламент. А теперь БЛИЦ, да?

Максим Кононенко: Да. Я, во-первых, поздороваюсь. Здравствуйте!

Гилёва: Ой, я не дала вам возможности.

Кононенко: Ну да.

БЛИЦ

Гилёва: Итак, блиц. Дата и место рождения?

Кононенко: Я родился 13 марта 1971 года в поселке Апатиты Мурманской области.

Гилёва: Образование?

Кононенко: Там же я закончил школу, потом переехал в Москву. Поступил в институт радиотехники, электроники и автоматики, почувствовал способность к прозе в девяносто четвертом году, поступил в Литературный институт, там я меньше всего учился.

Гилёва: Какими инструментами владеете?

Кононенко: Я как-то еще в школе выучился играть на фортепиано, а потом на гитаре, потому что нужно было девушкам нравиться, а без гитары же никак.

Гилёва: Самое подходящее к вам определение?

Кононенко: Ой. У меня проблемы с самоидентификацией. С некоторых пор я не знаю, что ответить на вопрос «Кто ты?». Наверное, человек, которому надо постоянно что-то делать.

Гилёва: Любимое блюдо?

Кононенко: Ну, если каждый день есть фуа гра, то, наверное, надоест. Это какие-нибудь правильные сочетания продуктов, например, вобла и пиво, но не вобла с вином.

Гилёва: Событие, которое перевернуло ваши представления о мире или о себе?

Кононенко: Это скорее люди. 2 человека: Борис Гребенщиков и Наташа Стручкова, очень модный сейчас художник.

Гилёва: Что хотели бы в себе изменить?

Кононенко: Ничего. Мне все нравится.

Гилёва: Сколько у вас электронных адресов?

Кононенко: Два. Всегда был и есть один: parker@paragraph.ru, а потом просто захотел попробовать возможности google.

Гилёва: Любимая компьютерная игрушка?

Кононенко: Не играю в эту ерунду. Лучше с друзьями посидеть, выпить.

Гилёва: Самый важный ритуал в вашей жизни?

Кононенко: Выпить с друзьями.

Гилёва: Самая неожиданная просьба, с которой к вам обращались?

Кононенко: Ну вот ваша просьба прийти сюда и выступить, наверное, одна из самых необычных. (Гилёва смеется). Я в этом месте столько раз сиживал в обычном качестве, что предложение быть здесь в качестве выступающего мне было весьма лестно.

Гилёва: Здорово. А чего вам в жизни не хватает?

Кононенко: Денег, как всем.

Гилёва: Есть ли какой-нибудь современный деятель, которому очень хочется набить морду?

Кононенко: Чтобы я набил? Нет. Совершенно, нет. Дело в том, что у меня к оппонентам моим отношение такое отечески-снисходительное, они для меня как дети, и как же я могут их бить? А вот людей, которые мне хотели бы набить морду, я полагаю, достаточно много. А мне никому не хочется. Ну разве что Лолите Милявской, но она же женщина.

Гилёва: Поп-звезда, с которой хочется выпить?

Кононенко: Вы знаете, это очень хороший и правильный вопрос. Ни с какой звездой мне выпить не хочется. Поп-звезды хотят со мной познакомиться больше, чем я с ними, и мне приходится на самом деле от них скрываться и бегать, потому что такие знакомства очень мешают о них потом писать. Вот. А познакомившись с двумя-тремя людьми…Ну так когда я, знаете, становился в журналистике, мне все это льстило. Познакомиться с человеком, которого все время показывают по телевизору, так это круто. И вдруг ты понимаешь, что ты ничего о нем сказать-то теперь не можешь: ну как же, ты с ним водку пил, и будешь про него гадости писать? Поэтому нет, я не знакомлюсь и ни с кем не хочу. У меня очень узкий круг друзей, еще со школы, и только в нем я чувствую себя настолько комфортно, чтобы… выпить водки.

Гилёва: Понятно. Последний вопрос блица. Ваш стиль жизни, или девиз, который можно выразить в одной фразе, если можно.

Кононенко: Ну да, есть такой. Это ни минуты не сидеть без дела. Это психиатрическое заболевание такое, наверное, но я вот не могу. Хорошо, что еще у меня такая работа, что я могу заниматься дома перед компьютером, потому что тогда бы невозможна была ни семья, если бы я вынужден был для того, чтобы заниматься работой, ехать куда-то.

Гилёва: Хорошо. У нас блиц завершен.

ТЕМА

Гилёва: Перейдем к теме беседы. У нас тема, я напоминаю, сформулирована следующим образом: «Да здравствует современная массовая культура, или Пусть попсы будет больше!» Я могу даже предысторию маленькую рассказать. Я когда Максиму написала, предложила такую тему, поскольку я регулярно читаю рубрику «Русский поп» в газете «Газета»… Я написала, что давайте что-то типа «Как побороть попсу», а Максим ответил, а чего с ней бороться, пусть ее будет хорошей и разной много. И в связи с этим первый вопрос. Такая позиция — пусть ее будет больше — это как? Т.е. попса должна стать явлением, которое не будет вызывать чувство брезгливости у образованного человека? Вот так или нет?

Кононенко: Вообще-то здесь надо начинать с сотворения мира и рассказывать все дела. Но в общем и целом у нас сейчас происходит, как все мы это можем наблюдать, такая общественная интеграция. Общество перестает быть таковым, оно превращается в 150 миллионов отдельно живущих людей или семей. Для того, чтобы это огромное количество людей, живущих на огромной территории, чувствовали себя единым целым, Россией, они должны иметь общекультурные ценности, т.е. те вещи, о которых человек из Владивостока, встретившись с человеком из Калининграда случайно где-нибудь, мог бы поговорить и обсудить. Сейчас у нас таких ценностей создается весьма мало. В основном они все сконцентрированы на поп-музыке, и то ее стало очень меньше. Сейчас в поп-музыке существует три на самом деле действующих композитора, даже в СССР было больше, и они, конечно, не могут удовлетворить всех. Нужна машина по производству вот таких общих культурных символов, которые объединяют страну. И конечно в стране живут разные люди, не все они заканчивали МГУ, не все они даже школу заканчивали, и, чтобы объединять их какими-то общими вещами, нужны символы попроще. Сложных не надо.

Гилёва: Это то, что пытается «Фабрика звезд» делать?

Кононенко: Ну мы давайте к этому еще вернемся потом… Символы попроще. Например, есть такая страна США, и у них весьма не просто все с историей, потому что она коротенькая и бедная событиями. У них в истории происходило внутри страны одно большое событие — это Гражданская война. Вот они на этом создали себе достаточно серьезный масскульт «Унесенные ветром», который не является произведением высокого искусства и на который люди, скажем, интеллектуальные смотрят снисходительно. И тем не менее эта картина выполняет ту функции, для которой она была создана, — она объединяет народ. У нас такие символы при советской власти были, конечно. Это Великая Отечественная война, и все то отражение войны, которое было создано и было понятно всем, потому что все через это прошли. Потом это были космонавты, потом это были спортсмены, всегда такой объединяющий момент был. Сейчас, к сожалению, нет. Есть единичные попытки создать общекультурную платформу. Что-то там пытается делать церковь, потому что традиция православная не прервалась, сильно обтрепалась за время советской власти, не прервалась, но к ней существует недоверие. Что-то пытается делать… Я сейчас такой странный ряд строю, как вам может показаться: сказал церковь, следующим назову Константина Эрнста.

Гилёва: Равновеликие по влиянию люди и институты.

Кононенко: Да. Вот Эрнст понимает, на самом деле, существование этой проблемы и пытается ее решить. Но поскольку он воюет на этом поле один, и у него нету людей, которые ему скажут: вот это ты, Константин Львович, ерунду сделал, поэтому он ошибается, и его ошибки становятся абсолютными на этом пустом поле. Вот он пытался массивно пропагандировать группу «Любэ», надеясь, что эта тема брутальная, военная людей как-то объединит. Оказалось, ни фига. Она объединяет какую-то часть, а большую часть общества она не объединяет, потому что… Ну что им там война, они не знают этой войны, Чечня далеко. Потом были попытки сделать такую поп-музыку, к которой нельзя придраться, с одной стороны, потому что к поп-музыке существует большая претензия, что она навязана публике некими людьми, которые за большие деньги своих жен и любовников ставят в телевизор. Эрнст сказал: «Хорошо, вот вам люди, за которыми, в общем, никто не стоит», — по крайней мере, изначальная идея была такова.

Гилёва: Это вы про «Фабрику»?

Кононенко: Например, про «Фабрику». Мол, давайте делать вместе из них звезд, кумиров, потому что нужны кумиры. Дело же не в том, как человек поет, а в том, кумир он или нет. У нас института кумиров НЕТ. Не сформировался. Есть единицы кумиров, а их должно быть много, и они должны постоянно меняться. А с «Фабрикой» все очень здорово началось, я очень радовался, потому что началось какое-то движение. К сожалению, поскольку Эрнст воюет один на этом поле, то это все затянулось и сейчас уже стало проблемой. Потому что если человеку выпить сто грамм водки, ему будет хорошо, а если выпить 2 литра, то уже будет очень плохо. Вот мы сейчас допиваем второй литр «Фабрики», и следующую уже невозможно, и мне кажется, общество следующую уже не съест. Пытались сделать что-то такое на втором канале с шоу «Народный артист». Там было еще все народнее, там сказали, что давайте вместе делать звезду, вот выберем ее из народа, она будет хорошо петь… В общем, там был в очередной раз доказан тезис, что хорошо поющий человек — это еще не поп-звезда, хорошо поющих людей много. Вот в Консерватории их учат каждый год в большом количестве, в Гнесинском училище, но артистами из них становятся единицы. Моя позиция, это даже не позиция, а, как мне кажется, объективная картина мира, состоит в том, что в стране люди, которые могут какую-то интеллектуальную работу производить, например, писать статьи в газетах, выступать по телевизору, они все таким жречеством занимаются. Они говорят: «Это Русское радио — это все кошмар! Не будем даже говорить об этом. Давайте лучше поговорим о Шостаковиче. Или о Петре Фоменко». Это все клёво, только никто не знает, кто такой Шостакович и Петр Фоменко на самом деле. Если вы зайдете в метро и будете людей спрашивать, они вам скажут: ну да, мы что-то такое слышали, Шостакович, еврей, ну наверное, сбежал, в Израиль уехал. А Фоменко… Николай Фоменко — знаем, а Петр Фоменко — ну это брат его, наверное. Я не фантазирую, на самом деле такая ситуация. Народ надо объединять, общество надо объединять. И люди, которые могут выполнять интеллектуальную работу, это называлось всегда интеллигенция, должны быть там, вместе с обществом.

Гилёва: Смотрите, а разве это люди, которые говорят о Петре Фоменко или, например, о группе «Паперный Т.А.М.», которая выступает в этом клубе и тоже не очень широко известна, не выполняют просветительскую функцию? Т.е. они рассказывают, что вот, смотрите, есть такие явления, кроме того, что показывают по телевизору, вы их не знаете, но они есть!

Кононенко: Символы должны быть простыми. Если песню Паперного «Курит матрос» публика потребить еще может, то Шостаковича она потребить уже не может. Не нравится ей это и не понравится никогда. Поэтому символы должны быть простыми. Что, кстати, и доказывает появление группы «Паперный Т.А.М.» на «Нашем радио», которое, кстати, является полноправным игроком массовой культуры. А какая-нибудь другая группа там не появилась, которая играет музыку менее понятную. И Паперный, надо заметить, раньше играл музыку менее понятную, чем сейчас. Он это, видимо, тоже понимает. Символы должны быть достаточно простыми. Конечно, если вдруг человек какой-то, который может влиять на ситуацию, допустим, продюсер или медиа-менеджер, видит, что, ага, фишка пошла, это сработало, и он начинает такое же делать, еще, еще и еще, доводит все это до примитива по той самой формуле «пипл хавает», то это другая крайность. Здесь человек уже не задумывается об ответственности, у него задача заработать больше денег — это нормальная, кстати, задача для бизнесмена. А нормальная задача для журналиста — это сказать этому человеку о том, что он поступает неправильно.

Гилёва: Т.е. идея в том, что массовая культура должна перестать быть низким жанром, да?

Кононенко: Не бывает низких и высоких жанров, а бывает общая культура, которая сейчас едина. Если апеллировать к XIX веку, там не было единой культуры, или тем более к XVII: была культура у людей, которые, условно говоря, были крестьяне, и была культура у аристократии, другая. И они друг с другом мало пересекались. Как только господин Попов изобрел радио, проблема перестала существовать. Нету культуры высокой и низкой, она у всех одна. Если человек не хочет слушать Шостаковича, это не значит, что человек тупой, или Шостакович плохой. Это говорит о том, что он не востребован. У него есть какая-то своя публика, достаточно узкая, вот она его и потребляет. А если приходит интеллигентный человек и говорит, что все должны слушать Шостаковича, то это неправильно, потому что никто его не будет слушать.

Гилёва: А вот такой момент. Есть сейчас такое понятие «наша музыка», формат «Нашего радио», несколько лет назад этого понятия не было. За то, что оно появилось, честь и хвала Михаилу Козыреву, генеральному продюсеру и т.д. Но если раньше было четкое разделение попса и рок-н-ролл, то сейчас с появлением «Нашего радио» оно стерлось…

Кононенко: Не было никогда такого разделения.

Гилёва: Ну по крайне мере, идеалистическое же было.

Кононенко: Нет. Никогда не было. Если бы Борису Гребенщикову позвонили из Ленконцерта и сказали: Борис Борисович, в БКЗ «Октябрьский» не хотите выступить? В 83-м году. Думаете, он сказал бы: нет, это не рок-н-ролл. Он бы побежал туда со всех ног выступать и стал бы членом Союза композитором. Уверяю.

Гилёва: Ну хорошо…

Кононенко: И нету никакого разделения, и никогда не было.

Гилёва: Я к чему веду — к тому, что «Наше радио» выдает тот же самый коммерческий продукт.

Кононенко: Нужно обязательно сказать, что «Наше радио» — это та же самая «Фабрика звезд». Потому что игроков мало, а Миша один. Миша сделал великое дело, вытащил из небытия всю эту музыку великолепную рок-н-ролльную, но новой музыки-то не было, т.е. ее было очень мало, которая уже появилась в 90-х, рок-н-ролл. И это было какое-то количество коллективов, которые Миша полюбил и стал хотеть еще такого же, и ему все люди, которые по стране играют на гитарах, стали давать такого же. Они раньше, может быть, играли другую музыку, но они знают, что надо сыграть как Чичерина, и их поставят по «Нашему радио». Миша-то все понимает, но он заложник себя.

Гилёва: Я к чему веду — интересная получается ситуация. Вот если музыкант, условно говоря, в подполье или широко известен в узких кругах, то часто это синоним того, что он играет что-то такое настоящее, искренне, трогающее…

Кононенко: Нет, это…

Гилёва: Я от чего отталкиваюсь — вот вы написали про Елену Никитаеву: вот это явление, но не дай Бог ей выйти в ротацию, и будет то же самое, что с «Ночными снайперами».

Кононенко: Нет, но Лена же тоже хочет…

Гилёва: Да понятно, что хочет. Но получается что — что если большие залы, значит, конец хорошему искусству?

Кононенко: Да нет, почему?

Гилёва: Это закон или нет?

Кононенко: Искусство вообще никакого отношения к массовой культуре не имеет. И вообще функция искусства сейчас не очень важная уже.

Гилёва: Ну хорошо. Хорошая музыка, например. Если это тиражируется, то это уже не хорошая музыка.

Кононенко: Хорошая музыка — это тоже такое понятие… Это вкусовщина. У вас одна хорошая музыка, у меня другая. На самом деле, есть качественный музыкальный продукт или некачественный музыкальный продукт. Она должна быть не только хорошо сочинена, она должна быть хорошо упакована.

Гилёва: Ну хорошо. Елена Никитаева — это качественный музыкальный продукт?

Кононенко: Сейчас, мне кажется, там есть над чем работать музыкантам, есть над чем работать в записи. Почему я написал? Это просто талантливый человек, который сочиняет песни очень красивые и ни на что не похожие, что бывает редко.

Гилёва: Вы же ее предостерегаете, что, мол, не ходи туда, в шоу-бизнес.

Кононенко: Это я не предостерегаю, я в игру играю. Потому что все равно она пойдет.

Гилёва: И потеряет неизбежно что-то при этом? Мне важно понять, это закон такой?

Кононенко: Если ума хватит, не потеряет. Бывали люди, которые приходили и теряли, например, «Ночные снайперы». А бывали люди, которые приходили и становились лучше, например, «Мумий Тролль» или «Ленинград». Они в массовой культуре, внутри этого мейнстрима они себя чувствовали гораздо комфортнее, чем во Владивостоке или в питерских маленьких клубах. Это зависит от людей. Человек сильный все время будет думать об этом — о том, что он должен сочинять музыку и должен ее, тем не менее, хорошо записывать. А человек не очень умный — ему нравится, что вокруг фанаты, и что ни сыграй, все равно сработает — вот как, например, происходит с Дианой Арбениной.

Гилёва: Понятно. Я хочу сказать, что вы же можете задавать вопросы. Только представляйтесь. А вот уже и вопрос.

Ширшов: Я журналист. В последнее время мне кажется в молодежной субкультуре очень много агрессивной музыки, и вообще агрессия выплескивается на возраст 15-20 лет в огромном количестве. Хорошо это, плохо? Управляемо, нет? Нужно, нет?

Кононенко: Агрессия — это, конечно, плохо. Я не очень понимаю, о чем вы говорите. Никакой такой особенно агрессивной музыки не слышал. Я одно время совершил интеллигентскую ошибку, когда не удосужился послушать группу «Король и шут» на протяжении 5 лет ее существования ни разу. Я только видел этих мальчиков и девочек в этих черных майках со страшными рожами и думал, что это какой-то кошмар совершеннейший. И вдруг я увидел концерт «Короля и шута» по телевизору на «Нашествии» в позапрошлом году. И вдруг увидел, что это совершенно великолепная группа, поющая сказки такие, страшилки и делающая это настолько смешно и мило, что полюбил ее сразу всей душой. А может, подросткам казалось, что это агрессия такая, поется голосами такими страшными… Я не вижу на самом деле агрессивной музыки. Агрессивная музыка — это вот негры поют в Нью-Йорке. У нас, слава Богу, ее не потребляют. Но возможен уход школьников во что-то маргинальное, и это как раз является следствием той самой потери культурной платформы. Когда для них не производится музыка, которая им нужна, они начинают потреблять что-то другое. А ведь любая агрессивная музыка, любой Limp Bizkit — пионеры молятся: «О, Limp Bizkit — это альтернатива!» — а там за этой группой стоит такой промомеханизм, рядом с которым Первый канал детскими игрушками кажется. Это тоже часть огромная массовой культуры американской, специально созданная для детей. Вот. У нас такой специально созданной музыки нет. Здесь тоже есть над чем работать.

Гилёва: Вот вы в одной из своих статей поднимали вопрос об ответственности музыканта. Как раз когда была эта история с Лолитой Милявской. Я просто хочу понять, что вы имеете в виду. Такой грубый пример, чтобы понять. Вот у меня есть подруга, которая пишет песни, они пока нигде не исполняются. Ее здесь нет, но я думаю, она меня простит за цитату. Там есть такие строчки: «Дайте мне грязи, я в нее лягу». Это что, безответственность вообще, думать надо, что пишешь, и насильно ей прочитать «Мойдодыра». Или как?

Кононенко (улыбается): Да это возрастное просто.

Гилёва: Она взрослая девушка.

Кононенко: Ну, значит, замуж надо срочно. (Смех в зале). А ответственность на самом деле в чем должна происходить — вот есть, например, такой человек Регина Дубовицкая, продюсер. Она сыграла для эстрадного жанра в стране ту же самую роль, что и Козырев для рок-н-ролла. Она его вытащила из небытия, потому что он сам собой перестал быть, когда разрешили все писать в журнале «Огонек», уже не на что шутить, ни на какие темы. Она его вытащила, отряхнула и он возродился, эстрадный жанр. Но у него материал стал для смеха такой какой-то… на сексуальные темы. Причем люди смеются, я вижу, когда про измены рассказывают супружеские, а видно у них по глазам, что для них это все кино, о чем рассказывается со сцены, они никогда в такие ситуации не попадали. А их науськивают, что это нормально: «Парень, ну так, нормально, можно там к соседке сбегать». Вот здесь ответственность, конечно, должна какая-то быть. Но это я начинаю заниматься морализаторством. И до того момента, когда мы будем решать вопрос ответственности артиста перед публикой, нам надо решить еще много других вопросов.

Гилёва: Например?

Кононенко: Артистов для начала нужно создать. Потому что у нас их сейчас нет. У нас шоу-бизнес недостаточный для страны. У нас шоу-бизнес для Москвы недостаточный, вот тот, который весь сейчас есть. Это сто выпускников, восемьдесят выпускников «Фабрики звезд», причем не все из них поют, и восемьдесят артистов, которые были до них. Это катастрофически мало. Сначала, конечно, нужно создавать шоу-бизнес.

Чарков: Что нужно сделать, чтобы эти артисты появлялись? В чем причина, что их нет? Из того, что слишком высок порог входа на этот рынок, закрыт для новых людей?

Кононенко: Я думаю, что вопрос рентабельности здесь в первую очередь стоит. Почему высок порог входа на этот рынок? Решил человек, у которого есть деньги, заняться шоу-бизнесом, ему нужно строить медиамашину. Ему нужны радио, телевидение, причем собственные, потому что на чужие его не пустят. На Западе ситуация немножно иначе устроена, потому что бизнесы дифференцированы. Есть телевидение, на которое могут прийти разные мейджоры и поставить свои песни, оно занимается промо, оно продает эту услугу, проумоутирование. А сами мейджоры зарабатывают деньги на больших турах и на продаже пластинок. И здесь главное отличие — пластинки у нас в стране не продаются вообще. Главный игрок на рынке шоу-бизнеса на Западе — это компании звукозаписи. У нас компании звукозаписи на рынке вообще никакой роли не играют. Это такие придатки крохотные, перебиваются с хлеба на воду, потому что продажа пластинок у нас в стране невыгодна, потому что существует тотальное пиратство. Пластинки продаются по совершенно низким ценам. 120 рублей стоит у нас пластинка. На Западе она стоит 20-25 долларов. Тем не менее, у нас люди все равно покупают пластинки по 60 рублей, пиратские, и что интересно, что не видно никакой работы со стороны правительства по изменению этой ситуации. С пиратством никто не борется. Видимо, задействованы какие-то слишком большие силы, чтобы с эти бороться. Проблема главная в нем для бизнеса. А рынок маленький получается, никто в него не входит, потому что бессмысленно вкладывать деньги и терять их потом.

Чарков: Замкнутый круг.

Кононенко: Да.

Гилёва: А кто у нас пример настоящего артиста массовой культуры? Алла Борисовна, да?

Кононенко: Алла Пугачева — это пример артиста, пример той самой массовой культуры, которая объединяет нацию, на самом деле. Потому что все мы, здесь сидящие, родились, когда Алла Борисовна была, и у меня есть большое подозрение, что когда мы все умрем, она еще будет. Вот это вот и есть объединяющая нацию вещь. А настоящий артист какой? Вот из появившихся в последнее время, которые пришли из ниоткуда и не пользуясь этими всеми медиамеханизмами, услугами продюсеров и т.д. — есть такие примеры, конечно. Жасмин, например. Да, у Жасмин, за ней стоят деньги серьезные, но это нормально. На Западе вкладывают компании звукозаписи в артиста деньги, поскольку у нас нет компаний звукозаписи, в артистов вкладывают деньги жены, мужья, дядья. Ну и нормально. Алсу — вот пример артистки, которая вообще из ниоткуда появилась. Потому что был финансовый ресурс, папа давал деньги.

Гилёва: Обнадеживающее что-нибудь есть в российском шоу-бизнесе?

Кононенко: Давайте подождем, когда «Фабрика» закончится. Сейчас трудно делать какие-то выводы, потому что пока она есть, у нас все будет замкнуто на ней. Когда она перестанет быть, должны… Хотя на самом деле я не думаю, что изменится как-то ситуация, потому что сейчас рынок монополизирован. Весь шоу-бизнес в стране сейчас определяет «Русская Медиа Группа», даже не Первый канал. Это «Русское радио», «Русское радио-2», «Динамит FM», «Максимум» они сейчас купили, что-то сейчас они еще такое покупают… Вся музыка у нас выводится на рынок через радио, и они определяют, какая музыка будет выведена через радио, какая не будет выведена. Телевидение, к сожалению, такого ресурса не имеет. По телевизору, конечно, можно песню показать, но Первый канал не может крутить песню весь день подряд, а радио может, поэтому радио эффективнее в этом плане. И изменения, я думаю, со стороны Интернета будут приходить, цифровые радиостанции, все равно Интернет, когда не надо платить миллионы за лицензию на вещание в FM-диапазоне.

Гилёва: Т.е. вся музыка будет доступна в Интернете? Это то, о чем Олег Нестеров много говорит. Что все акценты музыкальные переместятся в сеть. Это вы имеет в виду?

Кононенко: Ну, все акценты не переместятся. Человек все равно слушает радио в машине, в основном, т.е. узнает все новые песни, когда едет утром на работу, а вечером с работы. Конечно, в машине человек не будет в Интернет лазить. Но это будет один из механизмов дистрибуции. Потому что если чьи-то песни имеют большой успех, сидят люди на работе и скачивают их, начинается какой-то шум по этому поводу, и есть надежда, что толстые люди обратят внимание на это и вытащат этого артиста на сцену. А вот во всякой существующей структуре нынешней я не очень понимаю, как это может происходить.

Гилёва: А в свете нашего разговора переформатирование радио «Ультра» — это что, на ваш взгляд?

Кононенко: Ну, это обычный бизнес-процесс. Не сработал формат у радио.

Гилёва: Т.е. она оказалась коммерчески неуспешной?

Кононенко: Конечно, а какая может быть еще причина? Только такая. Радио живет за счет рекламы, или за счет платной ротации. Радио «Ультра» крутило музыку, за которую артисты не платят за то, чтобы она ротировалась, то значит они жили только за счет рекламы. А реклама — это вещь такая. Человек, который дает рекламу…. Это я вам говорю как человек, принимающий участие в издании глянцевого журнала. Так вот, человек, который дает рекламу — это чрезвычайно нежное существо, которое можно спугнуть чем угодно, в том числе и тяжелым гитарным аккордом. Целевая аудитория, нецелевая — это все абсолютная фигня. У человека, который продает рекламу куда-то, не должно возникнуть внутреннего протеста. Никаких исследований никто не проводит. Рекламный менеджер продает рекламу туда, куда ему нравится. Если ему не нравится радио «Ультра», он ее туда не продает.

Ядрышникова: У меня вопрос относительно радио. Я местный арт-менеджер. Вы наверняка знаете, что сейчас открылось радио «Культура» на вполне доступной FM-волне. Хотела бы узнать, что вы думаете по поводу его будущего, процветания. Я была на открытии этого радио и сделала вывод, что оно будет действовать 24 часа в сутки, и большую часть будет посвящена музыке разной, кроме поп-музыки. В принципе, перспективы очень радужные. Что вы думаете?

Кононенко: Но это же государственное радио. Если государство его будет поддерживать, оно будет существовать бесконечно.

Ядрышникова: Это означает, что сложится альтернатива поп-культуре, правильно?

Кононенко: Альтернативы поп-культуре быть не может, потому что у человека не может быть двух религий. Может быть только одна.

Ядрышникова: Но у человека должен быть выбор. Либо слушать «Наше радио», либо слушать в случае с радио «Культура» множество разной музыки, тогда ему не нужно будет не стремиться прикипеть к тем кумирам, которые повсюду.

Кононенко: Я должен сказать, что подавляющее большинство населения над всем, что вы сейчас сказали, не задумывается. И выбирать не хочет. Сейчас человеку, чтобы стиральную машину выбрать, большой мыслительный процесс нужен, потому что их десять стоит. Раньше одна стояла, а сейчас десять или двадцать. И колбасу не выбрать. Известно же, что человек нормальный не может упорядочить айтемов больше семи. И выбирать люди не очень любят. Ну они могут выбирать между шансоном и попсой, а классическая музыка… Хотя классическая музыка тоже бывает удобной для прослушивания. Я под Шопена работаю, мне удобно, у меня время под него медленнее течет.

Гилёва: Но тут другое. Вот человек раньше не слышал этой музыки, не было возможности, а сейчас есть эта возможность.

Ядрышникова: Есть такая программа на ТВЦ «Кухня», которую Валера Марьянов и Соня Филатова ведут, и у них зрителей становятся больше с каждым выходом передачи, потому что они представляют музыку, которую раньше зрители никогда не слышали. Им звонят, пишут: «Боже мой, группа Billy's Band — это же открытие! Мы даже не думали, что такая музыка существует!». Понимаете? Вот, у людей новый источник информации, и они счастливы.

Кононенко: Смотрите, бывают люди, занимающие активную жизненную позицию. Вот у человека, который занимает активную жизненную позицию, у него такой проблемы нет, потому что он пойдет в магазин, пластинку купит такую, такую и такую, на Горбушку поедет, и послушает. Если ему интересна разная музыка. Знаете, есть журналист такой в «Известиях», Леша Мунипов. Он ездит каждый месяц на Горбушку и покупает там музыку, которую вообще никто никогда не слышал. Я не знаю, где он ее там находит. Он приезжает и начинает все это слушать. И ему не важно, покажут это по телевизору или не покажут. А человек, который увидел по телевизору, как группа Billy's Band поет по телевизору песню Алсу «Зимний сон», а наверняка они реагируют именно на это…

Ядрышникова: Необязательно.

Кононенко: …он не пойдет в магазин покупать пластинку Billy's Band. Он, конечно, позвонит на радио, скажет: «Ребята, это было круто», положит трубку и забудет.

Ядрышникова: Хорошо. Есть группа Insight, знаете? Нино Катамадзе. Ее пластинку вообще нигде не купить, и хитов у нее нет, которые раньше кто-то исполнял.

Кононенко: А реализация дальше в чем? Конечно, я согласен с вами, это все должно быть. Программы, на которых ставят новую музыку, должны быть. Другое дело, как их сделать так, чтобы они были коммерчески обоснованными. Потому что это ВГТРК может себе позволить запускать радио, которое крутит разные пласты музыки, но мне сложно представить себе слушателя, который будет потреблять эти разные пласты подряд. Потому что есть такая вещь, как программирование перетекания, человеку, чтобы уйти с радио, достаточно одну кнопку нажать. Как только он услышит музыку, которая не нравится, он нажмет кнопку и назад уже не вернется. Поэтому столь жесткие форматы у радиостанций. Поэтому такая проблема: приносит известный, всеми признанный артист на «Русское радио» новую песню, а ему говорят: слушай, парень, нужно здесь вот поменять и вот здесь, и чтоб песня 3 минуты была, а то неформат. А что такое неформат? Это не то, что Сергею Архипову не нравится, что она звучит, это означает, что человек сейчас нажмет кнопку и уйдет на другое радио и назад не вернется.

Гилёва: Получается, что, на ваш взгляд, такая проблема, как доступ к музыке особенно в провинции не существует? Что если человек занимает активную жизненную позицию, он ту же Billy's Band найдет?

Кононенко: Ну конечно, на самом деле проблема такая есть, потому что каналы дистрибуции мгновенные, которые существовали в СССР, когда альбом группы «Кино» после мастеринга оказывался в киосках звукозаписи по всей стране, включая Владивосток (и никто до сих пор не понимает, как это происходило), то сейчас такого механизма нет. Сейчас официальные релизы оказываются в магазине «Союз» через месяц после того, как они вышли. Это вообще невозможно. И система дистрибуции музыки сейчас, конечно, будет через Интернет происходить. Это ничего не стоит, в отличие от пластинок, которые надо печатать и вести куда-то поездами, еще и магазинам платить, чтобы они продавали.

Самсонова: Я выпускница Школы журналистики информационного агентства «ДиаПрессИнфо». Вам не кажется, что телевидение нам навязывает звезд. И «Фабрика-4», которую крутили сначала на Первом, потом на Муз-ТВ, и «Народный артист», хоть вы и говорите, что с ним меньше все получилось. Т.е. происходит такое внушение постоянное: давайте все будем голосовать за нее, она будет первой в хит-парадах.

Кононенко: Телевидение, конечно, великий механизм, но все-таки абсолютизировать его не надо, на том же примере «Фабрики-4», немножко нечестный пример, потому что у них действительно был дополнительный медиаканал, который, кстати, как мы можем заметить, не привел к каким-то фантастическим результатам. Т.е. артисты «Фабрики звезд-4» не стали кумирами в отличие, скажем, от артистов «Фабрики звезд-3», которые имели один эфир на Первом канале. Вокруг них сейчас существует очень сильное фан-движение. А уже год прошел, как 3-я «Фабрика» закончилась. Люди ждут, когда они запишут песню, до сих пор. Это зависит на самом деле от артиста. На 4-й «Фабрике» артистов было ровно один — это Ирина Дубцова. Да, прошу прощения, еще Стас Пьеха. Ровно два. И если Стасу Пьехе «Фабрика» очень помогла, то Ирине Дубцовой, я думаю, она абсолютно никуда не упиралась. Она, один раз спев эту свою песню где угодно, все равно стала бы звездой. Все зависит от артиста. Конечно, если все время человека показывать по телевизору, он станет популярным. В каком смысле популярным? Его будут все знать — этот тот самый чувак, которого показывают по ТВ, но не значит, что его станут покупать.

Гилёва: Он не станет символом.

Кононенко: Да. Он не станет продуктом. Если вам показывают по телевизору порошок «Тайд», вы все знаете, что он есть. Но вы его не покупаете в магазине, потому что он плохой. Вот и все.

Чарков: А почему происходит так, что если попсу слушает 60-80% населения, то почему так получается, что ровно такое же количество это понятие ненавидит, люди всячески скрывают, что слушают. Почему такое противоречие? Это нормальная ситуация?

Кононенко: Тяжелое наследие советского режима, видимо, какое-то в этом. Я задавался этим вопросом и пытался провести какие-то культурные параллели, я не нашел ответа. Когда все люди ходили по воскресеньям в церковь, они не говорили, что церковь — это плохо. А сейчас они все потребляют эту музыку и… Ну, это, наверное, такой нигилизм, свойственный смутному времени, в котором мы жили и продолжаем немножко оставаться. Хотя, с другой стороны, в Штатах тоже самое. Это как с кока-колой. Кока-кола — это круто, потому что кола-кола объединяет людей как ни что иное, потому что если у тебя есть миллиарды долларов, то ты все равно не можешь купить себе кока-колу лучше, чем любой бомж, не можешь ее сделать себе специально, она у тебя все равно будет такая же. Поп-культура — это такая вот кока-кола, которая у всех одна, все знают, что она есть и она неизменна. Она всем не нравится, но все ее покупают.

Гилёва: А в этой ситуации задача музыкального журналиста в чем заключается?

Кононенко: Музыкальные журналисты бывают разные.

Гилёва: Ну хорошего. Идеального. Талантливого.

Кононенко: Они все разные бывают. Они все разные функции выполняют. Капитолина Деловая, например, как бы ни относиться к тому, что она пишет, но ее медиаэффективность чудовищная. Если Капитолина Деловая написала про артиста, то артист становится знаменитым на следующий день после того, как выходит газета. Как это работает, я не знаю, но это работает уже много лет. Она пишет для публики, я пишу для других людей. Я пишу для продюсеров, для артистов. «Газета» небольшой тираж имеет, с ее помощью на массовое сознание влиять трудно, а это проще на Дни.ру делать.

Гилёва: Т.е. вы пишете, чтобы подсказать, высказать критические замечания?

Кононенко: Конечно! Потому что нет же никаких оппонентов, ничего нету. Те, кто работают у Пригожина, у Матвиенко, они же им ни слова не говорят, смотрят на них как на полубогов. Вы представляете сотрудника Пригожина, который ему говорит: «Вот, Иосиф, Валерия здесь спела плохо»? Это невозможно. Вот на то есть я.

Гилёва: Понятно. У нас есть еще вопросы по массовой культуре? Если нет, то мы перейдем просто к следующей части нашей программы. Мы пришли к чему? Что у нас массовая культура не производит символов, да?

Кононенко: В массовой культуре нет ничего плохого. Это вещь необходимая как воздух, и для нормального функционирования общества она просто важнейший механизм. А то, что у нас есть претензии к качеству массового продукта, который производится в стране, это так. И тем не менее, у нас делают плохие автомобили в стране, но это не является трагедией национальной. То, что у нас не делают в стране таких кумиров, как Бритни Спирс, это тоже не является трагедией. При этом я вам должен заметить, что у нас национальная культура в прекрасном состоянии, она совершенно не пострадала от воздействия извне, и я этому очень рад. Вот французы как ни бились, чтобы сохранить свою национальную культуру, она все равно сдается перед американским влиянием. А нас ничего не берет. У нас американскую музыку не слушают вообще, она вся проваливается, и это очень хорошо. Мы живем своей внутренней культурой, и надо, конечно, пока это так, пытаться это дело как-то поддержать. Потому что как только наш рынок станет интересен западным мейджорам, они начнут вливать деньги и своих артистов, и будет сложнее.

Гилёва: Ну, а для того, чтобы массовой культуре стать еще лучше, у нас есть Максим Кононенко, который о ней пишет.

Кононенко: А качество будет расти, когда появится конкуренция, потому что сейчас особо задумываться над качеством музыки… Хотя на самом деле все продюсеры, конечно же, хотят вам сделать хорошую песню, они не хотят вам делать плохую песню, потому что концепция «пипл хавает», рожденная Богданом Титомиром, она работает, но на самом деле ей никто не пользуется, потому что ну не интересно делать говно. Интересно делать хороший продукт, и они стараются это делать.

ПОЛИТИНФОРМАЦИЯ

Гилёва: Так. У нас следующий пункт программы — это время, когда жаждущие задать вопросы о политике, потому что такие у нас находятся, могут это сделать.

Кононенко: Вот это интересно. Потому что я ничего не понимаю в политике.

Гилёва: Я тоже ничего не понимаю в политике. У меня первый вопрос о политике, я его на правах ведущей его задам. Он такой околополитический. Я прочитала у вас в интервью, что вы говорите о себе, как о человеке без определенных политических убеждений, да?

Кононенко: Ну да. Это так же, как с религиозной самоидентификацией. Я вот живу в православной культуре, я это осознал. Перешел от воинствующего атеизма «Бога нет!» к… ну, все-таки, когда человеку становится больше тридцати, он понимает, что некоторые вещи в жизни не объясняются разумом. Человек начинает понимать, что, наверно, существует какое-то высшее начало. Дальше он пытается это высшее начало к чему-то отнести. Я живу в православной культуре, мне некуда деваться. У меня мама куличи на Пасху печет, привозит мне. Что я с ними делать буду? Я их ем. При этом христианская идея мной не разделяется. Мне не нравится эта заморочка с Богочеловеком… Я человек не самый глупый на свете, мне другой не самый глупый человек, имеющий духовное образование, пытался объяснить концепцию Троицы на протяжении полутора часов. И он объяснил таки. Но вообще-то я должен сказать, что это не простая вещь и простым православным людям это не понять никогда. Во что они там верят, я не знаю. И здесь возникает проблема…

Гилёва: А можно такой момент. Вот у вас же техническое образование. Есть такой знаменитый физик, был, Борис Раушенбах, он Троицу объяснял с физико-математических понятий. Я, правда, в математике ничего не понимаю, но в общем, он вывел, что Троица — это вектор по свойствам. Может, это как-то вам поможет, не знаю.

Кононенко: Ой, все еще сложнее стало. Но это необходимо понимать, чтобы разделять христианскую идею, без этого невозможно, теряется смысл. Иначе она ничем не отличается от идеи исламской. И вот в таком вот поиске человек находится. А с чего мы начали, я уже не помню.

Гилёва: Мы начали с политики.

Кононенко: А, да-да. С политикой — я купил учебник по политологии даже. Пытался понять, что такое левые и правые. Выяснилось, что левые и правые в каждой стране разные. То, что такое правые у нас, и что такое правые во Франции, — это абсолютно противоположные понятия. И то, что у нас правые — это у них левые, и наоборот. И вообще невозможно понять, куда примкнуть, и вообще примыкать не хочется.

Гилёва: В общем, такой вопрос. Вот предшественник ваш, Матвей Ганапольский, на этом месте имеется в виду… Ему задали вопрос: «Жизнь — это игра или это все серьезно?» Если применить это к политике, политика — это для вас что? Такая далекая сказочная область, где ваши герои действуют, Владимир Владимирович, например, или это все очень серьезно? Вот, как?

Кононенко: В моей жизни, уверяю вас, вообще ничего нет очень серьезного и никогда не было. Политика — это… (Шум в зале).

Гилёва: Это нет девушки, которая этот вопрос задавала. Она бы очень порадовалась.

Кононенко: Я же работал на выборах разных, на Украине, здесь. Наверное, трудно найти пишущего человека, который не работал на выборах. И я видел всех этих людей и из каких побуждений они действуют, поэтому серьезно к этому относиться невозможно, потому что это зоопарк. Который надо исследовать, наблюдать за ним, ставить опыты. Нет, это совершенно для меня ничем серьезным не является. Ну послушайте, мы с вами родились в СССР, пережили дикий капитализм, а сейчас живем при капитализме чиновничьем. Т.е. мы с вами за 15 лет прошли три общественно-политические формации, которые другие страны за сотни лет проходят. И нам ничего так, живем, вот тут сидим в кабаке, разговариваем. Так что, поверьте мне, это совершенно не важно, что там Путин сказал, что там у нас будет: вертикаль власти, горизонталь или диагональ, вы абсолютно точно так же будете замечательно себя чувствовать.

Гилёва: На этом тогда самую тяжелую часть для меня, про политику, закроем. И следующая рубрика называется «Личное».

ЛИЧНОЕ

Гилёва: У меня любимый вопрос есть, я его люблю задавать. Меня однажды поразило, как драматург Михаил Шатров на вопрос, что самое главное в жизни, ответил: не изменять идеалам юности. Седовласый дядька. Меня это как-то очень тронуло. А у вас с идеалами юности какие отношения, и вы им изменяете?

Кононенко: У меня не было идеалов в юности. Я вообще достаточно растительный образ жизни вел до 25-26 лет, я не очень понимал ту простую вещь, которую многие мои ровесники не поняли до сих пор. Ситуация вокруг изменилась, и если ты хочешь жить хорошо, то должен это делать сам, ничего ждать не стоит. А до этого я находился в таком вот ожидании, у меня там были — у человека же должен пройти такой период — девушки, вольная жизнь, я побесился до этого времени, а потом взялся за ум. А что касается идеалов, то их у меня никогда не было никаких. Я хотел получить Нобелевскую премию по литературе. Вот так было дело. Я хотел значит стать писателем, чтобы зарабатывать деньги. Поступил для этого в Литературный институт. Случился скандал, помните, Чубайс, Кох и еще кто-то написали книгу про приватизацию и получили за нее баснословный гонорар, как тогда говорили, и был страшный скандал. И думал, вот ребята, наверное, получили так получили. А потом была озвучена цифра, они получили сто тысяч на всех. Меня эта сумма настолько расстроила! Я не собирался работать ради таких копеек, писать романы, и я тогда бросил Литературный институт и занялся программированием. А программирование — это такая деятельность, как балет. В ней нельзя после тридцати работать. На пенсию надо уходить. И я сменил профессию, стал писать статьи. Причем я их сначала писал просто так, в Интернете, а потом мне за них стали платить, а потом все больше и больше, и все больше и больше. И я уж тогда окончательно расстался с программированием и занялся вот этим. А сейчас мне и книжки предлагают писать, и все такое прочее. Очень радостно. Вот думаешь, как поворачивается судьба, да? Хотел стать писателем, не верил в это, потом разочаровался в этом, а потом все равно само собой получается, что ты все равно им становишься.

Гилёва: Вы Литературный институт бросили. А скажите, там реально учат писать?

Кононенко: Главная функция Литературного института — это точка входа в литературный процесс. Сидит талантливый человечек какой-нибудь в тьмутаракани какой-то, пишет. И ему хочется печататься. И у него есть один способ стать писателем — это приехать в Москву и поступить в Литературный институт. И через месяц он будет знать всех членов Союза писателей.

Гилёва: Вход в тусовку такой, да?

Кононенко: Да. А для москвича Литературный институт — занятие бессмысленное. Там дают филологическое образование, университетское. Я на заочном учился, там были университетские преподаватели, а на дневном из педагогического вели. Плюс к этому литературные семинары, когда сидят ребята за круглым столом, во главе сидит писатель замшелый, и они обсуждают произведение. А литературные семинары — это для людей совершенно кондовых. У нас был на курсе человек, которые поступал 8 лет подряд, наконец его взяли, совесть заела. Писал он отвратительно, чудовищно писал, но вот на этих литературных семинарах он слушал, что ему говорят — вот здесь не так надо, и так, и вот здесь, и вот здесь — и для него это было важной информацией. А для меня важной информации не было, потому что я писал лучше всех в Литературном институте. Когда мы с моим одногруппником Кириллом Куталовым, который сейчас главный редактор журнала Gala, приносили свои произведения на семинар, мы приходили туда за порцией похвалы, потому что все говорили, что ой, это так круто. Это было, в общем, скучно и поэтому я оттуда ушел.

Гилёва: Я прочитала несколько ваших литературных произведений. Они меня заворожили. Я не претендую на глобальные обобщения, но мне показалось, что вы такой певец любви.

Кононенко: Это все давно написано, то, что вы читали. Когда меня эта тема волновала.

Гилёва: Т.е. правда?

Кононенко: Ну конечно, а как же? Мне с девушками непросто было, у меня это вызывало какое-то количество эмоций, и я все это писал. Сейчас, конечно, мне эти темы совершенно не интересны. Каждый человек должен проходить какие-то эмоциональные этапы все-таки своевременно. Т.е. когда человек заводит романы в 50 лет, мне это кажется ненормальным, кажется, что этот человек немножко затормозился в развитии. Надо уже другие эмоции от жизни получать, не от романов, а от разного другого.

Гилёва: А вы в последнее время делали для себя какие-то открытия: в области литературы, театра, кино? Что-то поразило, потрясло?

Кононенко: Нет. Вы знаете, я в кино-то хожу. Я люблю такие масштабные картины, голливудские. Вот сейчас «Ночной дозор» был картиной многообещающей для меня, но что-то в конце они так это сложно завернули, что я уже потерял нить. Вот такие я люблю масштабные картины, но чтоб при этом они были простые и понятные, как «Титаник», «Утомленные солнцем» Никиты Михалкова мне очень нравится. Красивая качественная картинка, это зрелище. Кино — это единственное место, где у меня выключаются мозги, даже спиртное у меня не выключает мозги, я все время думаю о работе, и только в кино мне удается отключиться. Поэтому ждать от меня каких-то, что я пойду на Ларса фон Триера — да никогда в жизни! Потому что мне этого добра хватает в обычной жизни. Нет. А вот когда «Гарри Поттер» выйдет следующий, я пойду. Я такие фильмы люблю. А что касается книжек. Ну вот я Сорокина прочитал нового. Я понимаю, конечно, что Владимир Георгиевич — великий писатель теперь и может позволить себе все. Но я был немножко разочарован, потому что я привык к другому Сорокину. Хотел вот сейчас пойти купить новый роман Пелевина, пошел в «Библио-Глобус», а его еще нет. Это про дистрибуцию нашу. Центральный книжный магазин страны, роман вышел вчера, а там его нет.

Гилёва: И не раскупили, а просто не завезли?

Кононенко: Да. Я тетушке там говорю «Пелевин», а она: «Это кто? Вот «Московская сага» есть». Нет, ничего меня не поразило. На самом деле в этом и удивительного ничего нет. В массовой культуре для меня событий после смерти Кобейна вообще не было. Ну вот Бритни Спирс еще появилась, артистка такая масштабная, всемирное явление. И все, больше ничего. Реально больше ничего.

Чарков: А сериалы?

Кононенко: А что сериалы? Сериалы становятся все лучше и лучше, но их становится все больше и больше, и ориентироваться между ними уже невозможно. Сериалы же для вертикального перетекания аудитории сделаны на каналах. Я совершенно дезориентирован в «Ментах», потому что вчера воскрес Дукалис по второй программе. Его застрелили, закопали, теперь он значит воскрес и говорит, что на самом деле это других услали в Москву. Они уже везде по трем или четырем каналам одновременно.

Гилёва: И разные. Под разными названиями.

Кононенко: Это, конечно, невообразимая ерунда так вот делать. И сколько еще люди надеются выжать из этих «Ментов» надеются, я не знаю. Любимый сериал у меня — это «Бандитский Петербург-2», я считаю его произведением искусства. Я хотел на эту тему написать большое исследование и, наверное, что-то напишу. Вы, может, не замечали, но он весь составлен из цитат из «Семнадцати мгновений весны». Посмотрите его как-нибудь, ища в голове для каждого эпизода аналог из «Семнадцати мгновений весны», и вы поймете, как это великолепно. Там режиссер, кстати, Бортко, не самый последний режиссер в стране. Это очень талантливый фильм, и мне очень жалко, что он про бандитов. Если бы он был на какую-нибудь другую тему, то было бы лучше.

Самсонова: А реалити-шоу?

Кононенко: Я смотрю «Фабрику», хотя это не очень реалити-шоу, и я смотрю концерты. Я смотрел «За стеклом» все целиком самое первое, и после этого я пытался смотреть какие-то другие, и все-таки считаю, что такой чистоты и кристальности эксперимента уже нет.

Гилёва: Безусловно.

Кононенко: Это была программа высшего класса, потому что в ней соблюдено все. В ней не было никаких компромиссов, связанных с тем, что поедем туда, а сейчас мы приведем таких гостей. Там были конкретно люди в банке, и это было очень интересно. Шоу «Дом», которое началось не знаю когда, оно по-моему идет уже четвертый месяц или пятый. Сейчас у них начинается зимовка. Потом у них будет еще что-то.

Гилёва: Маёвка.

Кононенко: Это невозможно так долго смотреть. Реалити-шоу, если их делать интересно, это, конечно, интересно.

Гилёва: Вы такой активный участник Живого Журнала. А соотносятся как-то человеческие качества открытость/закрытость с тем, что он участвует в ЖЖ? Может человек, закрытый в жизни, использовать это в качестве способа…

Кононенко: Ну, может быть, наверное. Ведут же люди дневники. Я, честно говоря, не задумывался никогда. Для меня livejournal — это такая арена для самовыражения удобная. Написал, жамкнул, и все: твоя мысль или фраза уже опубликована где-то. Мне это очень нравится. А над всякими такими психологическими штуками я не задумывался. Вот с американцами интересно, они же ведут эти свои дневники, где они описывают проблемы, так, как будто они их под подушкой хранят, и никто их не видит. Вот мы сталкивались несколько раз с таким смешным фактом, для них было шоком, когда кто-то там им коммент написал. У них реакция: «Кто здесь?». Они же люди тупые.

Гилёва: Вы вопросы задавайте, потому что я-то могу и дальше. А то может кому-то не представляется такая возможность.

Конькова: Продюсер эфира радио «Культура».

Ядрышникова: А мы тут как раз про вас говорили.

Конькова: Мне интересно узнать ваше мнение. Как вы относитесь к писателям, которые получили в последнее время Нобелевские премии, вот Кутзее, Элинек. Я их читать не могу. Может, потому что я воспитана на классической литературе, а это то, что уводит литературу на какой-то другой уровень, я не могу об этом судить, но мне кажется, что читать это очень трудно, это какое-то маргинальное восприятие.

Кононенко: Во-первых, мне трудно вам ответить, потому что я не знаю, о чем речь. Я просто книжки такие не читаю. А как там написано, там сложно что-то читать?

Конькова: Нет, там очень упрощенный язык, но очень странный предмет описания… настолько все мрачно, герои Достоевского — это просто детский сад по сравнению с этим.

Кононенко: Ну герои Достоевского — это действительно такой детский сад… Ну значит, вы, кстати, спрашивали, что меня поразило, а я совсем забыл. Я прочитал книжку «Американский психопат», она давно вышла, в 1992, а я ее прочитал в этом году. Вот она меня поразила технологичностью своей. И я так подозреваю, это немножко из того, о чем вы говорите. Она вся построена по очень простой схеме: в ней перечисляется огромное количество торговых марок и перемежается все это кровавыми убийствами девушек. Такой роман можно было сделать двухтомным, трехтомным, пятитомным, от этого его было бы не менее интересно читать. Язык литературный упрощается — это хорошо, это неизбежная вещь, вот и Владимир Георгиевич Сорокин нам это же самое говорит своим последним романом. Здесь ничего страшного нет. Но ведь Нобелевская премия весьма мало соотносится с литературой, и Нобелевскую премию по литературе дают по совокупности заслуг. Там огромное количество факторов принимает участие, например, писатель должен быть папуасом или пигмеем, или из какой-нибудь маленькой страны, о которой никто не знает.

Гилёва: Должен писать на остро социальные темы.

Кононенко: Должен быть борец. Хотя я припоминаю, конечно, хорошие романы, которые получали Нобелевскую премию. «Сто лет одиночества», например. Но большей частью это, конечно, литература не для чтения. Мне трудно рассуждать о литературных премиях, потому что вообще критерии, по которым присуждается литературная премия, не могут быть сформулированы никакие. Литература — сложнейшее из искусств, и по-разному понимается людьми. Я понимаю, как можно оценить поп-песню, как можно оценить кино, а как оценить роман? Это невозможно. Простецкий бульварный роман все равно технологически сложнее любого кино. Не знаю, ответил я на ваш вопрос или не ответил.

Гилёва: Вы создаете такое количество Интернет-проектов, и у меня такая глупая мысль: как человек все успевает?! Вот вы ради чего все это делаете?

Кононенко: Ради славы и популярности. Вот тщеславный — это плохое слово, это тщетная слава, а я ей питаюсь. Когда меня хвалят, я этим питаюсь, и когда меня ругают — тоже питаюсь. Я все ругательные письма всегда аккуратно публикую у себя в livejournal, а положительные — никогда. Мне нравится, когда меня ругают, потому что это значит, что я вызвал у человека более сильную эмоцию, чем положительную. Я не умею управлять структурами и людьми, я не могу быть администратором, я это пытался делать, у меня не получается. Я человек-одиночка, а у одиночки может быть капитал только один — это его имя, и я пытаюсь его себе как-то раздувать. Это я вам честно говорю, без всякого кокетства. Но я к своей популярности отношусь очень бережно, потому что она мне нужна. Потом, когда я буду старенький, она будет приносить мне пенсию.

Гилёва: А вы себя кем видите лет через 10, через 20?

Кононенко: Не знаю. Если бы мне кто-нибудь сказал пять лет назад, что я буду сидеть перед аудиторией в «Китайском летчике», они мне будут задавать вопросы, а я — что-то рассказывать, я бы рассмеялся.

Гилёва: А мы знаете, о чем хотим вас попросить, вы же сами упомянули такой факт биографии, как игра на гитаре, пение. У нас есть рояль в кустах, т.е. гитара.

Кононенко: Нет, давайте воздержимся все-таки, чтобы не разрушать такой образ…

Гилёва: Ну все-таки…

Кононенко: Нет, я откажусь.

Гилёва: Это принципиальная позиция?

Кононенко: Она не принципиальная, просто это достаточно интимный процесс, игра на гитаре, я сейчас этим редко занимаюсь. И мне чтобы взять в руки гитару, надо находиться в определенном состоянии, а до него еще долго.

Гилёва: Хочется настаивать.

Кононенко: Да это все равно будет хуже, чем любой из артистов.

Гилёва: Так ну и что? У нас тут другие цели. Давайте!

Кононенко: Нет, я откажусь, не приставайте.

Гилёва: Ну самую любимую песню. (Из зала кричат: «Фабрику!»).

Кононенко: Ага, про рыбку. Ну не упрашивайте, уже отказался.

Гилёва: Ну ладно. А мы думали: вдруг уговорим, гитару принесли даже. У нас есть еще вопросы?

Ширшов: Вот вы говорили, что происходит американская экспансия в духовную среду.

Кононенко: Они пытаются, но у них не получается.

Ширшов: А кино?

Кононенко: Кино — это же другой вид искусства. И вообще что такое голливудское кино. Оно же все из Одессы. Я не вижу беды именно в кино, потому что повседневная жизнь везде одинаковая. Американские фильмы — точно такие же могут быть и русские. Вот мне Долин рассказал…

Гилёва: Антон Долин, кинокритик. Это я поясняю.

Кононенко: Да, начальник мой непосредственный. Меня удивило, что американцы все время снимают версии французских фильмов. А Долин мне объяснил, что американцы не могут смотреть фильм дублированный. Они не понимают, как это человек говорит одно, а слышат они другое, а фильм с субтитрами, где внизу еще читать что-то надо — это вообще невообразимо. Поэтому они все переснимают, чтобы нормально на английском языке смотреть — у них с этим проблема. А у нас — нет. С кино я не вижу проблемы. А с музыкой была проблема, когда MTV пыталось здесь музыку свою показать. У MTV же вообще была одна простая идея, когда они создавались, которая казалась им гениальной, что музыка — одна на всех, во всем мире вообще одна. И когда у них повсюду стали проваливаться национальные проекты, они вдруг поняли, что это не так. И в Россию они пришли свой R'n'B здесь крутить, и увидели, что Муз-ТВ их обгоняет по рейтингам без всяких американских денег, и они быстренько переориентировались.

Ильинская: Прощу прощения, я беседу с вами не сначала слышала. У меня такой вопрос: а какова судьба проекта на «Эхе Москвы» с историями про Владимира Владимировича?

Кононенко: А чего с ним такое?

Гилёва: Он же выходит, действует. Каждое воскресенье.

Кононенко: Этот проект устроен так: я не делаю ничего. Я только приезжаю и деньги получаю. Они все делают сами: заходят на сайт, берут истории, сами их читают — чрезвычайно для меня удобно. Я его не слушаю. Он, по-моему, сейчас вечером идет, а шел днем в воскресенье.

Гилёва: А по-моему, так и идет днем, я его слушаю. Они берут информационный повод из собственных выпусков новостей, а потом история. Истории читает Бунтман таким красивым голосом.

Кононенко: Венедиктов не тот человек, который снимет проект без каких-то его собственных разумений, поэтому, я думаю, закрыть его невозможно. Пока ему нравится. Мне, честно говоря, не очень нравится, потому что люди, которые читают истории, не знают, с каким настроением я их писал. Интонации немножко другие. Но с другой стороны, люди, которые их слушают, тоже не знают, с какими интонациями я их писал.

Гилёва: Но все равно это способствует популяризации этого проекта.

Кононенко: Ну конечно. А просто если там это будет читаться с другими интонациями, то это не сделает его более популярным, вот и все.

Ширшов: А как возникла идея создать vladimir.vladimirovich.ru?

Кононенко: Одной какой-то единомоментной идеи не было. Я шел по улице и увидел какой-то биллборд, на котором был написан доменный адрес, я не помню, какой точно, но там было отчество. И мне вдруг в голову пришло: vladimir точка vladimirovich точка ru. Я пришел домой и тут же зарегистрировал этот адрес. И стал думать: ну хорошо, зарегистрировал, а дальше чего делать буду? Первая идея была комиксы делать про Путина.

Гилёва: Не давала покоя слава Масяни.

Кононенко: Очень хотелось, чтоб как Масяня. Как раз Куваев получил невообразимое количество премий, был героем номер один. А я не умею рисовать совершенно. Я пытался найти художников, но у меня ничего с комиксами не получилось. И я очень хорошо помню: я однажды утром проснулся, взял ноутбук и стал писать какую-то историю про то… как Сорокин с Набоковым делят христианских младенцев. А Путин там со временем появился, не сразу. Потому что мне, конечно, не хотелось про Путина. У меня огромное количество эмоций тогда происходило, я не знал, как это повернуть, как и что. Потом очень долгое время проект воспринимался пренебрежительно многими, теми, чье мнение я ценю. Они говорили, что это на Хармса похоже. И это меня дико обламывало, потому что Хармс для меня — это страшное оскорбление. Я настолько всю эту культуру обэриутскую отторгаю, что меня это обижало. Ну а потом этот мир стал постепенно формироваться, появились эти детальки вокруг Владимира Владимировича, и вдруг в какой-то момент люди стали читать это, и как-то быстро-быстро пошло вверх. И сейчас, насколько я понимаю, существует всего 2 политических ресурсов в русском Интернете, к которым люди относятся с доверием — это vladimir.vladimirovich.ru и kompromat.ru.

Гилёва: Отлично.

Кононенко: Но если на kompromat.ru люди платят, чтобы разместить материал, то мне пока нет.

Гилёва: Вы где-то сказали, что для вас из СМИ самое привлекательное и то, чего реально не хватает российскому рынку, — это таблоид? Можно об этом подробнее, потому что таблоид — плохая репутация, там все врут…

Кононенко: А вообще-то знаете, что процент вранья в газете «Жизнь» средний значительно ниже, чем во многих общественно-политических газетах в стране. А газету «Жизнь», такой русский аналог «Сана» (The Sun), технологически очень сложно издать. Она базируется только на эксклюзиве на собственном, не берет информацию из новостных агенств. Это газета репортерская, т.е. каждый материал в такой газете должен быть сопровожден картинкой, которую нельзя купить у «Франс-пресс», ее нужно поехать и снять самому. И это наиболее интересный публике вид информации, потому что на самом деле что там сказал советник президента господин Илларионов публику вообще не интересует, она не знает, кто это и как повлияет на повседневную жизнь то, что там он сказал. А вот когда болела Наталья Гундарева, и газета «Жизнь» пролезала в ней в палаты и снимала там, тираж газеты рос каждую неделю на 15%. И это показывает интерес публики к подобным вещам. Ничего плохого в этом нет, потому что как только человек соглашается быть поп-звездой, он подписывает такой договорчик, не с дьяволом, а с публикой, в котором написано, что нет личной жизни, и поэтому все, что со мной происходит, это все для вас, и если я при смерти, у меня развод, ребенок умер, то это все ваше. Когда поп-звезда говорит: не лезьте в мою личную жизнь, ей нужно говорить: извините, это не ваша личная жизнь уже давно. И такие газеты очень интересны, они очень успешными могли бы быть, но по каким-то причинам у нас их мало. «Комсомольская правда» пыталась пойти по этому же пути. Заметьте, у них все было очень непросто. А теперь после того, как они попытались пойти по пути газеты «Жизнь», им интервью Владислав Сурков дает. Ничего плохого в этом нет. Их к президенту приглашает. У нас скучные газеты просто. У них поэтому и тиражи такие. Вот, например, у газеты «Газета» тираж несколько тысяч экземпляров. Да, это очень влиятельная газета, но у нее очень низкий тираж, она для публики не годится. А Дни.ру 50 тысяч человек в день читают. Это серьезная аудитория, хотя Дни.ру очень редко публикуют эксклюзивные новости.

Гилёва: Лично вы стремитесь к тому, чтобы нравиться публике?

Кононенко: Ну конечно. А если я ей буду не нравиться, она ж мне платить не будет.

Гилёва: Т.е. вы выстраиваете какой-то алгоритм действий специально?

Кононенко: Нет, я не выстраиваю, конечно, алгоритма действий, но пытаюсь как-то это делать так, чтобы людям это нравилось. Просто мне кажется, что все люди, нормальные люди, у них критерий нормальности общий, поэтому то, что я делаю и мне это кажется нормальным, то кажется нормальным и нравится большинству людей. Конечно, люди есть, которым не нравится. У меня в гостевой книге на vladimir.vladimirovich.ru писал один человек ерунду всякую антисемитскую, причем махровую, я его стирать начал, а он начал кричать: «А как же демократия? Эта ваша хваленая демократия?». Я ему говорю: «Парень, ну это мой ресурс, что хочу, то публикую, что хочу — стираю». А он: «А, это вы все. Ты тоже жид». Вот таким людям трудно показаться хорошим.

Гилёва: И я задаю последний вопрос. Чему, на ваш взгляд, самому принципиальному вы должны своего сына научить?

Кононенко: Это очень сложно мне сейчас сказать. Честно говоря, у меня эмоционального перестроения никакого не произошло. Ребенок родился, ну и родился. Я себя ощущаю ровно так же, как и за день до его рождения, поэтому я не знаю. Пока он такое существо, мало отличающееся от других моих домашних животных, а у меня много домашних животных: обезьяна и т.д. Но когда у него в глазах появится разум человеческий, тогда, видимо, мне придется это понять. Я специально не пытаюсь почувствовать себя отцом. Как будет, так и будет. Сейчас я рад, что вот он, появился. Клёво. Но я не думал еще так далеко, как его надо будет воспитывать.

Гилёва: Спасибо вам огромное. Сегодня в проекте «Разговорчики» был человек, который не поделился с вами рецептом приготовления курицы в сметане…

Кононенко: И не сыграл на гитаре.

Гилёва: …да, на гитаре не сыграл, — это, конечно, очень жаль… великий писатель, программист, автор кучи он-лайновых проектов…

Кононенко: Говорите, говорите!

Гилёва: …Максим Кононенко, также известный под именем Mr. Parker. (Аплодисменты). Спасибо огромное.

Кононенко: Спасибо вам.

info@razgovorchiki.ru

«Китайский летчик Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25