Разговорчики № 12. 26 мая 2005 г.

Дмитрий Горчев.

Тема: «Настоящий писатель не может быть счастливым?».

Анна ГИЛЁВА: Здравствуйте! Меня зовут Анна Гилёва, это «Разговорчики», на которые сегодня специально из Петербурга приехал писатель Дмитрий Горчев. Как вам Москва нынче?

Дмитрий ГОРЧЕВ: В Москве я люблю бывать там, где в зоне обзора не больше 50-ти человек. Вот я сегодня с огромным удовольствием провел 5 часов в Коломенском, просто лежа на траве. А вот где-то в центре я тут же начинаю страдать, лучше уехать куда-нибудь в сторону Переделкино… Я не очень люблю людей, поэтому, чем меньше их вижу, тем лучше.

ГИЛЁВА: А какой в вашей жизни самый важный ритуал?

ГОРЧЕВ: Ой, я так не соображу.

ГИЛЁВА: Например, я знаю, что Гришковец пишет все свои произведения в трусах и майке на кухне исключительно.

ГОРЧЕВ: Ну, если на то пошло, то я все почти свои тексты придумал в ванне, то есть получается голым.

ГИЛЁВА: Понятно. Вы когда-то учителем в школе работали. Вы сознательно стремились стать учителем?

ГОРЧЕВ: Ну, в общем, это не мое занятие, дети они все такие глупые. Просто объяснять людям какие-то элементарные вещи, которых они еще не знают, очень утомительно. Мне больше нравилось с 10-м, 11-м классом, с ними хоть пошутить можно, они как-то на шутки хорошо реагировали. Но педагог я был скверный, никого ничему в жизни так и не научил, к сожалению. А учил я их немецкому и английскому языку, вряд ли они выучили больше двух предложений за все 4 года.

ГИЛЁВА: А вы согласны с утверждением, что вся жизнь – игра?

ГОРЧЕВ: Согласен.

ГИЛЁВА: А вы какую роль играете?

ГОРЧЕВ: Каждый играет в свою игру, кто-то играет в бильярд, кто-то в дурака подкидного.

ГИЛЁВА: Нет, я имею в виду роль… Кто-то воин, кто-то волшебник добрый.

ГОРЧЕВ: Я очень не люблю, когда люди пытаются меня заставить какую-то роль играть. Тем не менее, я все время какую-то роль играю. Вот, например, сейчас я сижу и играю роль писателя, который приехал из Петербурга и выступаю перед москвичами, идиотская роль!

ГИЛЁВА: Несете культуру в массы из духовного Петербурга в бездуховную Москву! А вот если ваш любимый режиссер Астрахан предложил бы вам сняться в кино, какую роль сыграли бы? Взяли бы «Оскара».

ГОРЧЕВ: Ну, с Астраханом «Оскара» трудно взять. Его искусство понятно далеко не всем, кроме себя я знаю еще трех человек, которые что-то в этом понимают. А остальные сидят и говорят: «Это фу, это попса, это китч!», а я сижу и наслаждаюсь. Но нас таких мало, к сожалению, так что с «Оскаром» пока тяжело, даже с «Золотым Орлом».

ГИЛЁВА: А согласились бы вообще?

ГОРЧЕВ: Да, у Астрахана бы сыграл, ну не знаю, какого-нибудь нобелевского лауреата.

ГИЛЁВА: Вы по каким признакам поняли, что вот все, теперь вы знаменитость?

ГОРЧЕВ: А я не понял, я спокойно хожу по улицам, меня никто не останавливает, слава богу, никто не просит автограф. Милиция останавливает, да, но чтобы так сказали, вот идет писатель Горчев, нет.

ГИЛЁВА: А в картине идеального мироустройства вы кем бы были?

ГОРЧЕВ: Диктатором, конечно. Я вот сегодня ходил по Москве и у меня возникла все-таки мечта, что это очень прекрасный город, если из него убрать машины и половину людей. Вот вообще запретить автомобильное движение в городе Москве, прекрасные улицы, прекрасные скверы, прекрасные парки… Ладно, не буду.

ГИЛЁВА: А вы гражданин?

ГОРЧЕВ: Я гражданин Казахстана.

ГИЛЁВА: Ваша гражданская позиция как-то вообще проявляется?

ГОРЧЕВ: Да никак она не проявляется. Сижу, как все. Что-то мне нравится, что-то не нравится.

ГИЛЁВА: А вы на выборы ходите?

ГОРЧЕВ: Нет. Я гражданин Казахстана. Я бы на них все равно не ходил бы. Мне не интересно, кого выбирать. Может здесь кто-то из присутствующих ходит на выборы, выбирают там Путина или Зюганова, но в общем-то разницы-то никакой нет.

ГИЛЁВА: Вообще писателем быть здорово? Как в «Чайке» у Чехова, Тригорин говорит: «Вот у вас жизнь!», а ему: «Вот у вас жизнь! Вам хорошо, вы писатель».

ГОРЧЕВ: Писателем хорошо было быть при коммунизме, вот когда действительно у тебя есть дача в Переделкино, квартира в высотном здании, ты ходишь такой в кашемировом пальто, в шляпе, трубку куришь, пишешь роман. Я себя абсолютно не ощущаю писателем, я обыкновенный гражданин, я зарабатываю себе на жизнь оформлением обложек книг, картинки там рисую. Единственная польза – у меня есть всегда в кармане удостоверение члена Союза писателей, оно очень помогает от милиции. Это собственно последняя инстанция в нашем мире, которая сохранила уважение к печатному слову. Останавливают, ну не буду ругаться матом, очень сильно пьяного человека, ты им показываешь удостоверение, они говорят: «О, писатель! А что пишешь?», ты им достаешь книжку, они читают: «О, «Сволочи»! Подпишите». Так что милиция что-то читает. Слава богу, к одним и тем же милиционерам два раза не попадал.

ГИЛЁВА: Получается, по стереотипу писателю положено быть пьяным?

ГОРЧЕВ: Ну почему? Писатель может быть с похмелья, еще по-всякому может быть. Я, например, знаю много писателей, которые в завязке, которые уже не могут больше пить.

ГИЛЁВА: Нет, меня просто тронуло, что когда вы недавно в Швеции были, вы написали, что какие-то писатели здесь странные.

ГОРЧЕВ: Говорить о них не хочется.

ГИЛЁВА: Погонялись бы за женщинами с топором…

ГОРЧЕВ: Раньше были у них хорошие писатели. Нынешние писатели, они какие-то не пьющие, некурящие, смотреть на них противно. Вот у нас, царство ему небесное, был такой Володин, вот он был идеал. Никто никогда не видел его пьяным, никто никогда не видел его трезвым. Вот он просыпался с утра, выпивал 100 грамм, через два часа еще 100 грамм и так дожил до 80 с лишним лет, при этом никогда не падал, никогда не говорил ахинеи.

ГИЛЁВА: Вот мы когда обсуждали с вами тему: «Настоящий писатель не может быть счастливым?», вы сказали, что счастливый человек вообще никем не может быть. Вы счастливым людям не доверяете?

ГОРЧЕВ: Тема, конечно, интересная, мы ее как-то так обсудили, не помню, я был немного выпимши на тот момент. Потом я еще посмотрел афишу в Интернете, там действительно какой-то несчастный человек, ему хочется копеечку подать. Ну, в общем-то, банальная вещь: если у человека все хорошо, то ему собственно ничего уже не надо, вот он сидит и радуется. Когда у человека все плохо, то он пытается прийти в какое-то равновесие с окружающей действительностью, ну есть масса способов: заработать там денег или обаять какую-нибудь там девушку.

ГИЛЁВА: Понятно. Писателю ведь важен антураж, там какие-то отличительные признаки, друзья?

ГОРЧЕВ: Да. Вы живете в Москве и не знаете, что в Петербурге все писатели, поэты, композиторы, все там пляшут, танцуют, и очень трудно найти человека, чтобы с ним выпить-закусить, и чтобы в конце концов не оказалось, что он играет в рок-группе. Это абсолютно невозможно, там абсолютно все занимаются каким-нибудь художественным промыслом. А у меня среди друзей каких-то там писателей, поэтов нет, обыкновенные, нормальные люди. У нас нет какой-то такой тусовки, в которой бы собрались и обсуждали произведения друг друга.

ГИЛЁВА: Я к чему спрашивала. Я хотела узнать отличительные черты писателя.

ГОРЧЕВ: Вот китайская жилетка за 200 рублей, вот футболка, все время немного выпимши или с похмелья… Ну что еще?

ГИЛЁВА: Еще какая-то боль невыразимая в душе, да?

ГОРЧЕВ: В глазах. Но в глаза никто не смотрит, она никому не видна, и только когда кто-нибудь прочитает твою книгу, после того, как сидел с тобой вместе за столом, он понимает, какие у человека в душе происходят движения.

ГИЛЁВА: Потом за это как-то уважают, завидуют?

ГОРЧЕВ: Нет, к сожалению, нет. Вообще никак не почитают, только скажут: «О-о-о». Вообще вот это впечатление о том, что писательство как-то влияет на твою жизнь, оно никак не влияет, совершенно. Обычная жизнь. Встал, сел в метро, поехал, приехал. А где же писательство, я, честно говоря, даже не понимаю. Счастливый ли я человек? В общем, не несчастный. Я вообще очень трагический писатель. Бывает хорошо, бывает плохо. Вот недавно шел по Тучкову мосту, я вернулся там из всяких путешествий, из всяких там Швеций, из всякого там Ростова, иду, а там, в Петербурге же выборы, а я шел по мосту, он соединяет Васильевский остров с материком, мне по нему на работу надо ходить. Все застряли, а иду такой один, совершенно счастлив и мне хорошо.

ГИЛЁВА: Вы сказали где-то, что вас амплуа юмориста не смущает.

ГОРЧЕВ: Ну почему не смущает, смущает. Нет, юмористы – это, например, Петросян. Мой один очень хороший знакомый, Женя Шестаков, который написал очень много хороших текстов, я когда-то ему сильно завидовал и т.д., так вот он сейчас стал юмористом, то есть он пишет тексты Шифрину, Кларе Новиковой, и вот это как раз стало немножко ужасно, мне его стало неинтересно читать. То есть когда задача стоит рассмешить, то это становится неинтересным.

ГИЛЁВА: А вы такой задачи не ставите? Абсолютно?

ГОРЧЕВ: Ну, если получилось смешно – хорошо, если не получилось, ну и ладно. То есть вот как-то читать свои тексты и, чтобы в зале стоял непрерывный хохот и, все валились под столы, упаси бог.

ГИЛЁВА: Правда? Смешно же очень!

ГОРЧЕВ: Само по себе получается, но это, скорее всего, побочный продукт. У меня на самом деле очень грустные, печальные, ворчливые идеи, которые я как-то пишу, чтобы самому было не скучно.

ГИЛЁВА: В «Разговорчиках» как-то участвовал Виктор Шендерович, и мы обсуждали тему «Юмор – это средство защиты или средство нападения?».

ГОРЧЕВ: Для Шендеровича, наверное, нападения.

ГИЛЁВА: Он вообще-то сказал, что защиты.

ГОРЧЕВ: Мало ли что утверждает Шендерович. Для него средство нападения, потому что у него есть активная позиция, он ее как-то пытается отстоять. Я никому не собираюсь ничего доказывать. Не собираюсь менять окружающую действительность.

ГИЛЁВА: То есть вы и не обороняетесь и не нападаете?

ГОРЧЕВ: Самая хорошая ситуация, когда мир дает мне немного денег и меня не трогает и я его не трогаю. Мы сидим в разных углах.

ГИЛЁВА: А из деятелей изящной словесности вы кого выделяете?

ГОРЧЕВ: Я никого не выделяю. Я не читаю современной изящной словесности, к сожалению, мне очень стыдно. Когда-то давно я читал все книги подряд, но тогда я был мальчиком, лет до 25-ти. Мне вот дай книгу, я ее немедленно начну читать, неважно, что это: БСЭ или учебник гинекологии. И в какой-то момент мне стало неинтересно все это читать, я за последний год прочитал Пелевина, наверное, книжку и Федора Михайловича «Братьев Карамазовых», вот и все, наверно.

ГИЛЁВА: Пелевин-то как, понравился?

ГОРЧЕВ: Нет, ну Пелевин, как сказать? Мне его не противно читать. Я не являюсь его поклонником. Ну, читал с удовольствием, второй раз читать не буду. Ничё, интересно, нормально.

ГИЛЁВА: А вот поэты часто говорят, что они проводники, что они не сами пишут, а что вот есть какой-то голос сверху, который диктует.

ГОРЧЕВ: Ну да, естественно, есть такие, которые говорят, что им диктует непосредственно сам Господь Бог, как вообще еще писать можно? Нет, я в это не верю на самом деле. Что-то человек берет естественно из окружающего пространства, но так уж прям себя выделять.

ГИЛЁВА: Нескромно, да?

ГОРЧЕВ: Нет, не нескромно. Самонадеянно немножко, я бы сказал.

ГИЛЁВА: Вы переехали в Питер достаточно уже взрослым человеком…

ГОРЧЕВ: Я бы даже сказал пожилым.

ГИЛЁВА: Как вам дался этот переезд? То есть когда переезжаешь, наверно, страшно, ты теряешь один круг общения, нужно приобрести другой?

ГОРЧЕВ: Это было одной из основных причин моего переезда, потому что в том месте, где я жил, в Алма-Ате, невозможно стало выйти на улицу или прийти куда-то в гости, чтобы не встретить знакомого или знакомую. Пространство было настолько переполнено этими какими-то общениями, какими-то одноклассниками, однокурсниками, с кем-то служил там, знакомые женщины, знакомые женщины знакомых женщин и все это с утра до вечера и наконец-то я из этого всего вырвался. Я давно хотел уехать либо в Москву, либо в Питер. У меня были примерно одинаковые возможности: в Питер меня звал Житинский на работу, а в Москве у меня отец, можно как-то было устроиться. Я так часто думал, что бы было со мной, если бы я переехал в Москву, я бы сейчас работал, наверное, переводчиком в какой-нибудь хорошей компании, зарабатывал бы нормальные деньги.

ГИЛЁВА: А это лучше было бы, да?

ГОРЧЕВ: А я не знаю, это была бы другая жизнь. В Петербурге я обленился окончательно, на работу я хожу раз в неделю и то так, между делом.

ГИЛЁВА: Ну, вы хорошо устроились, да?

ГОРЧЕВ: Я действительно хорошо устроился. Я везде хорошо устраиваюсь. Но это совсем другая жизнь, в которой денег нет, но можно жить.

ГИЛЁВА: Понятно. А вот вы делали в жизни выбор: быть мне тем-то, а не тем-то, сознательно? Или вы плыли по течению и оно само все складывалось?

ГОРЧЕВ: Ты все время делаешь выбор: делай то, не делай то. Просто есть некий вектор, который там в голове сидит, и ты либо двигаешься по этому вектору, либо против него, значит это как-то неправильно, в голове это чувствуется. На данный момент вроде бы сильно резко влево, вправо нет, мне кажется, куда-то двигаюсь.

ГИЛЁВА: Вы вообще человек сомневающийся?

ГОРЧЕВ: Конечно. Просто с утра до вечера и постоянно. Дорогу-то не могу перейти толком, налево-направо…

ГИЛЁВА: Вас, насколько я поняла по вашим записям в ЖЖ, часто приглашают куда-то выступать?

ГОРЧЕВ: Я на самом деле всякий раз не очень понимаю, зачем я соглашаюсь. Я думаю, сегодняшнее мое выступление будет, по крайней мере, на долгое время в моей карьере шоумена окончательным. Все-таки пора с этим заканчивать.

ГИЛЁВА: В принципе, на встречу с писателем приходят читатели.

ГОРЧЕВ: Ну, да.

ГИЛЁВА: А где самая хорошая публика?

ГОРЧЕВ: Самая хорошая публика, разумеется, в Петербурге. Вы так меня спрашиваете, как будто я какой-то там гастролирующий писатель, который делает в день по 3 выступления. Да я за всю свою жизнь выступал 5 или 6 раз, не более того. Я очень боюсь публики, всегда нервничаю.

ГИЛЁВА: В литературе вы на кого ориентируетесь, на кого хотелось бы быть похожим, ну, скажем, по статусу?

ГОРЧЕВ: По статусу, конечно, на Александра Сергеевича Пушкина, меньше не стоит. Ну, еще может на Достоевского. Никогда, со школы не читал Достоевского, сейчас взял, почитал, думаю: «Господи, чем мы все занимаемся? Вот какой хороший был писатель!». Расстроился очень.

ГИЛЁВА: А писателю признание важнее, чем в других каких-то профессиях?

ГОРЧЕВ: Абсолютно нет. А зачем писателю признание? Если бы я этим писательством зарабатывал себе на жизнь, оно, конечно, важно тогда. Это же хобби мое. Ну, написал, так написал. Кто-то прочитал – понравилось, кто-то прочитал – не понравилось. Вот я не понимаю, прийти специально на встречу и сказать, что не понравилось.

ГИЛЁВА: В последнее время в сфере культуры, театра, искусства вы сделали для себя какие-то открытия, что-то вас поразило?

ГОРЧЕВ: Совсем в последнее время? Я в последнее время перестал смотреть телевизор, читать газеты, слушать радио, поэтому возможно какие-то прекрасные явления мимо меня прошли. Последнее, что меня поразило, это фильм «Kill Bill».

ГИЛЁВА: А поразило – это значит понравилось?

ГОРЧЕВ: Очень прекрасный фильм. Ну, еще Астрахан. Вот «Темные ночи» очень сильный, не могу смотреть.

ГИЛЁВА: А для вас показатель, что произведение хорошее, – это надо, чтоб рыдали все, да?

ГОРЧЕВ: А я вообще очень сентиментальный. Очень часто рыдаю в кино, вот когда режиссер как раз рассчитывает, что я зарыдаю, я и зарыдаю.

ГИЛЁВА: То есть вы режиссера не подводите?

ГОРЧЕВ: Вот, например, «Поговори с ней».

ГИЛЁВА: Ой, это – да.

ГОРЧЕВ: Действительно очень печально, как же не заплакать.

ГИЛЁВА: А вы музыку какую слушаете?

ГОРЧЕВ: Глюкозу.

ГИЛЁВА: Да-а?

ГОРЧЕВ: Абсолютно честно. Я сидел в Швеции и включал три песни: Игги Поп, Глюкоза что-то там про снег и что-то про «приносящий удачу» «Високосного года». У меня было радио в наушниках и мне было хорошо.

ГИЛЁВА: Это у вас было воспоминание о родине такое. А рок-музыкой увлекались?

ГОРЧЕВ: Ну, естественно, как все мы. Все это переписывалось на катушки и все это было страшно интересно, потом в какой-то момент, не помню, наверно в 90-м, все это стало до того как скучно. Нет, я, конечно, с удовольствием слушаю какой-нибудь там Эмерсон Палмер, ностальгические такие там песни: вот под эту я впервые с девушкой поцеловался в году этак 80-м…

ГИЛЁВА: А вот когда представители эти команд приезжают, вы на концерты ходите?

ГОРЧЕВ: Ой, нет. Это всегда печально. Знакомые ходят мои, а мне как-то всегда жалко смотреть на этих стареньких, седеньких, и вот что-то им еще надо и вот они как-то там еще скачут, мне вот жалко их, а я не люблю, когда вот я смотрю и мне жалко.

ГИЛЁВА: А вы в детстве чего больше всего боялись?

ГОРЧЕВ: Уроков физкультуры. Там было самое страшное – это коллективные игры, волейбол там, баскетбол. Я все время, мне дадут мяч, а я не знаю, что с ним делать, и все кричат: «Чё, ты там?». Нет, ну, вот пробежать там, прыгнуть одному – тогда нормально, а вот коллективные не мог.

ГИЛЁВА: Вы себя кем представляли в детстве?

ГОРЧЕВ: Лётчиком-испытателем. Но у меня зрение плохое было, оно и сейчас плохое. Я в какой-то момент понял, что не получится лётчиком-испытателем, долго сидел дома, выбирал свой жизненный путь.

ГИЛЁВА: У вас есть рассказ «Предназначение». А вы свое предназначение выполнили?

ГОРЧЕВ: Если ты делаешь то, что тебе нужно делать, то тебе уже хорошо, даже если ты делаешь какую-нибудь гадость. А если ты делаешь что-то против предназначения, даже если что-то важное, работу там какую-то выполняешь… Вот я, например, отработал 5 лет на рынке ценных бумаг в Казахстане и вроде полезное это дело, должен же кто-то работать на рынке ценных бумаг. Конечно, вы меня не представляете, на мне был костюм, галстук за 200 долларов, был я весь какой-то не такой, как сейчас, и вроде все нормально, и деньги платят хорошие, но в какой-то момент мне до того это все надоело, чем-то вот я не тем занимаюсь, я это все спокойно бросил, уехал в Петербург, и ни разу не пожалел.

ГИЛЁВА: Главное – это что? Свобода, да?

ГОРЧЕВ: Главное – это заниматься тем, что ты должен делать. Если ты делаешь, а тебе хорошо, значит хорошо.

ГИЛЁВА: Значит, надо что-то поделать и поймать это состояние?

ГОРЧЕВ: Главное, чтобы то, что ты делаешь, было тебе приятно. Есть такой критерий: даже если бы тебе за это не платили никаких денег, тебе бы все равно это было бы приятно делать. Вырезать там на дощечке.

ГИЛЁВА: А вот такого не бывает, что если хочешь вот как-то обрести уверенность, научиться быть счастливым, нужно посетить курсы практической психологии и пр.?

ГОРЧЕВ: Видите ли, я желаю быть уверенным, я желаю быть счастливым, я желаю сидеть здесь как-то не так, а закинув ногу на ногу и там, значит… Но я не верю в курсы, которые могут помочь, нет, ну они могут обучить там каким-то методам, мне это неинтересно.

ГИЛЁВА: Вы вообще в Питер приехали не на пустое место, вас пригласили?

ГОРЧЕВ: Ну, да. Житинскому я что-то там делал по сайту из города Алма-Аты, мы с ним как-то так познакомились и он меня пригласил на работу. Я приехал действительно не на пустое место. Какая-то зарплата была.

ГИЛЁВА: Вы ведете ЖЖ. А вот вам это что дает? Это потребность высказаться или получить обратную реакцию? Меня слышат, я интересен?

ГОРЧЕВ: Иногда, да. Желание что-то там такое в пространство покричать. Реакция, она, конечно, есть. Но в конечном итоге я пришел к выводу, что все это не так полезно и хорошо, как кажется, что обратная связь, она, в конечном итоге, начинает влиять на тебя, ты влияешь на обратную связь, возникает явление резонанса: ты стараешься понравиться, люди стараются понравиться тебе, сказать приятное. Но это надо прекращать, по моим ощущениям. Одно время это было очень удобно для меня и очень удобный формат «один page down», только то, что помещается на одну страницу, это как раз мой размер, что называется. Но любое явление себя исчерпывает в конце концов.

Павел ЦАПЮК: У меня вопрос к Дмитрию как к художнику. Я тут вспоминал графические работы, нигде нет автопортрета. Может, я просто не видел как-то?

ГОРЧЕВ: У меня есть, я когда-то рисовал, но все говорят, что непохож.

ЦАПЮК: А как? Лучше? Хуже? Слишком красивый вы там?

ГОРЧЕВ: Нет, просто не похож и все. Неправильно себя воспринимаю.

ИЗ ЗАЛА: Меня зовут Миша. А вы давно бороду сбрили?

ГОРЧЕВ: Да нет. Ровно 4 дня назад. Пришел в парикмахерскую и там молодой человек очень смело выхватил у меня кусок из головы, потом начал это выравнивать, потом еще выхватил, если бы я его во время не остановил, я бы остался на голове вообще без волос. Посмотрел, из всего этого борода торчит, пришлось и ее сбрить.

ЛЕОНИД: Я вот послушал, денег все не хватает и не хватает. А больше заработать же можно. Не получается или не хотите?

ГОРЧЕВ: Всегда стоит такой выбор ужасный. Деньги платят только за то, что тебе не нравится делать. А если ты делаешь с удовольствием, то денег никто не платит. Года последние два я совершенно утратил возможность делать то, что мне не нравится. Денег никто не платит.

ИЗ ЗАЛА: Но книги же ваши продаются?

ГОРЧЕВ: Они продаются издательствами. На самом деле я не очень… то есть я утром не просыпаюсь и… Ну, если там тебе надо идти платить за квартиру, а у тебя в кармане там 300 рублей, тогда надо переживать.

ИЗ ЗАЛА: Когда ты был счастливее, когда переехал в Питер или сейчас? В любое пространство, куда я переселяюсь, постепенно накапливаются какие-то проблемы, какие-то взаимоотношения. Все как-то сгущается. Ну, не знаю, все смотрели «Незнайка на Луне», когда миллионера Спрута лишили всех его заводов, фабрик, он жил в своей огромной квартире, переезжал из комнаты в комнату, вот одну загадит и переезжает в другую. Это про меня. Может надо переехать в Москву?

ГОРЧЕВ: Здесь такая история. Когда я ездил из Алма-Аты в Москву, здесь действительно была какая-то другая вселенная, другое пространство. При этом я ее воспринимал очень положительно. Сейчас я заражен питерством, я понимаю, что из себя это надо выдавливать, но все равно вот ходишь и думаешь: «Вот уж эти москвичи, вот у них все как-то, машин понаставили…». Я раньше над этим очень много смеялся, а сейчас вот недавно думаю: «Вот ведь москвичи поганые, все денежки захапали: по пять станций метро в год строят, а мы один котлован закопать не можем».

ГИЛЁВА: Вы когда себя лучше чувствовали: в детстве или сейчас?

ГОРЧЕВ: Кстати, очень хорошо помню свое детство, как бы те же горести, абсолютно так же. То есть ты там не бегаешь в коротких штанишках, счастливый. Точно так же встаешь утром, надо что-то разруливать.

ГИЛЁВА: А вам жить становится с каждым днем все лучше и лучше или все хуже и хуже?

ГОРЧЕВ: Жить становится нормально. Забредаешь в какой-то там тупик, значит, надо выбираться, потом становится лучше, потом опять забредаешь. Ну, жизнь. У всех жизнь одинаковая, практически.

ИЗ ЗАЛА: А у тебя есть какие-то особые отношения со спиртными напитками или это просто средство?

ГОРЧЕВ: Я их пью. Какие действительно особые отношения? Пьянство вообще вещь такая… Я знаю много людей, которые быстро спились, я знаю много людей, которые безопасно пьют, которые запойно пьют, которые завязали-бросили и у которых в связи с этим начались там какие-то проблемы со здоровьем. Это такое огромное искусство, ну я вот регулярно пью в течение 25 лет, пока вот еще разговариваю.

ГИЛЁВА: Вас алкоголь вдохновляет? Что вдохновляет вообще?

ГОРЧЕВ: Спиртное скорее компенсирует, когда что-то совсем болезненно становится. Вдохновляет жизнь, что еще? Я не очень понимаю про вдохновение. Вышел там: птички, хорошо.

ГИЛЁВА: А вот какой-то отдельный аспект действительности?

ГОРЧЕВ: Да нет, жизнь вся такая интересная.

ГИЛЁВА: Вы, общаясь по Интернету, ощущаете, что у вас много друзей?

ГОРЧЕВ: Я вот в Интернете очень и очень давно, и практически все, с кем я сейчас общаюсь, они все, так или иначе, пришли из Интернета. Но людей, которые мне пишут комментарии, пока я их как-то физически не увижу, я как-то не знаю, я их ощущаю как электричество, уж извините.

ГИЛЁВА: Ну, а часто разочаровывались?

ГОРЧЕВ: Для того, чтобы разочаровываться, нужно сначала очаровываться.

ГИЛЁВА: Очаровывались?

ГОРЧЕВ: Ну да, много.

ГИЛЁВА: То есть должен быть какой-то процент разочарований?

ГОРЧЕВ: Нет-нет, вот чем Интернет полезен, что никогда сильно не разочаровываешься, потому что всегда примерно знаешь, чего ожидать. Во всяком случае, не представляешь ничего там сверхъестественного.

ГИЛЁВА: Много было мечт, которые сбылись?

ГОРЧЕВ: Самая моя главная мечта была не ходить на службу и я ее осуществил.

ГИЛЁВА: Я думаю, мы на вопросы еще поотвечаем, а если нет, то я предлагаю перейти к чтению ваших бессмертных произведений.

ГОРЧЕВ: Без этого как-то никак не обойтись?

ИЗ ЗАЛА: Как вы боретесь с рутиной?

ГОРЧЕВ: Все вроде бы нормально, все вроде потихоньку, все вроде хорошо. Но я обычно предпринимаю какие-нибудь действия, чтобы все это разрушить. Не то, что я там сижу и думаю, что мне надо там бури, страстей, или еще чего, просто сам по себе начинаю предпринимать действия, чтобы все это прекратилось. Я был женат когда-то, вполне удачно, и как-то совершенно взял и разрушил там, я не знаю, за год. Я подумал: «Еще 10 лет, всё хорошо…»

ИЗ ЗАЛА: А дети?

ГОРЧЕВ: А что дети? Дети уже к тому времени были уже выращены, с детьми у меня хорошие отношения. Они как раз буквально вчера школу закончили.

ГИЛЁВА: А дети, они как к вашему творчеству относятся?

ГОРЧЕВ: Отрицательно. Они сами, видите ли, пописывают. Не конкуренты, нет. Юношеская самонадеянность. Потом мы разберемся еще.

ГИЛЁВА: Они думают, что они лучше?

ГОРЧЕВ: Да. Родители, они ведь всегда идиоты. Я о своих лет до 20-ти был очень невысокого мнения. Потом с отцом выпили, посидели, поговорили. Отличный мужик оказался. Потому что раньше он все как-то пытался воспитывать.

ГИЛЁВА: Как у вас было с родителями, они вам давали заниматься тем, чем вы хотели?

ГОРЧЕВ: В классе 5-ом у меня открылись художественные наклонности, и матушка моя не стала отдавать меня в художественный кружок, потому что все художники – алкоголики. Не знаю, чего она добилась. В общем, я сам как-то все вырулил: стал и художником, и алкоголиком, и всё нормально. Главное, что я совершенно не верю, что детей можно вот как-то вот сбить совсем с пути. Если человек знает, что ему надо делать, то он так или иначе туда вырулит. Вот если б в детстве меня заставляли играть на скрипке, я бы не стал музыкантом хорошим.

ГИЛЁВА: Вы своих детей не заставляли?

ГОРЧЕВ: А я считаю, что единственно правильный путь – детей надо забрасывать. Следить, чем там они занимаются, но ни в коем случае не выбирать за них ничего. У меня было счастливое детство, я был совершенно заброшенный ребенок.

info@razgovorchiki.ru

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25