Архив

Разговорчики № 44. 23 апреля 2007 г.

Ирина Богушевская.

Тема: «Артист — это лом, завёрнутый в газетку»

Анна ГИЛЁВА: Сегодня в «Разговорчиках» принимает участие уникальная артистка, которую не каждый день показывают в прайм-тайм по Первому каналу, но которая с успехом выступила в Кремле, дала сольный концерт. Вот такого человека здесь еще ни разу не было. И это, как вы понимаете, ее не единственная заслуга. Ирина Богушевская! Еще чуть-чуть формальных слов, и мы можем начинать разговаривать. Просто для тех, кто в первый раз. Обычно я начинаю задавать вопросы, вы меня в этом начинании поддерживаете, и мы, в общем, прекрасно проводим время. У нас обозначена тема: «Артист — это лом, завернутый в газетку». Мы эту тему обязательно раскроем, и поговорим на другие не менее интересные темы. Вот, и я, собственно с чего хочу начать. Я просто недавно прочитала книжку Исповедь четырех», которую Елена Погребижская написала о вас и еще о двух артистках. И вот у нее там красной нитью проходит фраза: «Хочу звучать изо всех утюгов». Вы хотите звучать изо всех утюгов? Зачем это вам?

Ирина БОГУШЕВСКАЯ: Отличный вопрос, спасибо, но я хотела бы начать с того, что поздороваюсь с теми, кто все-таки пришел, мне ужасно приятно вас видеть, практически в состоянии аншлага в этом зале. Это очень приятная неожиданность. Хочу извиниться за то, что мы чуть-чуть задержались, потому что у нас было сегодня мероприятие очень смешное.

ГИЛЁВА: Почему смешное?

БОГУШЕВСКАЯ: Ну, смешное мероприятие. Какая-то есть ассоциация хед-хантеров и рекрутеров, которая занимается хьюман-ресорсингом — управлением персоналом. Они вручали сегодня свою премию. Я долго искала песню, которая могла бы соответствовать этому мероприятию, как-то тематике его соответствовать. Нашла песню «Не из твоего ребра». Потому что там в каждом куплете рассказано про хьюман-ресорсинг — не вполне, впрочем, удачный. И, пока я объясняла, почему выбрала эту песню, так разволновалась, пришлось сказать много длинных умных слов…

ГИЛЁВА: Хед-хантеры поняли?

БОГУШЕВСКАЯ: Хед-хантеры поняли все, да. Но в первом куплете я забыла слова, это было так смешно… Обычно со мной этого не бывает, но как-то так вот сегодня это было. Просто такое свежее впечатление, я им сказала: «Зато видите, видно, что это не фонограмма». Спасибо за то, что пришли — ужасно неожиданно и очень приятно. Потому что, еще сегодня понедельник, у меня сегодня день начался с облома. Я, опаздывая из дома на урок вождения, написала пост в Живой Журнал, что вот, простите меня, ребята, потому что все, что происходит за окном — это из-за меня. Это я написала в песне «Госпожа твоих снов», что «Сходит с ума календарь, ты с ней вдвоем, а за окном то апрель, то январь». Ну вот весь апрель мы имеем то апрель, то январь….

ГИЛЁВА: Вы знаете, были счастливы люди, которые проснулись в 12 и не видели этого снега. Я вот тоже пострадала…

БОГУШЕВСКАЯ: Я видела последствия… И вот, написала я этот пост, написала, что кто хочет кинуть в меня помидор, приходите в «Китайский летчик» сегодня вечером, нажала на «отослать», и убежала из дома. А потом, когда вернулась, поняла, что пост не отослался, глюканул компьютер, думаю: наверно никто не придет. Ну ладно. Все равно надо идти. Теперь, зачем артисту, вообще говоря, известность и популярность? Дело в том, что профессия вот эта, в отличие от профессии, скажем, писателя, поэта, которая еще предполагает какое-то писание в стол, в отличие от профессии художника, который может складывать свои картины в запасниках где-нибудь, или у себя в мастерской ими наслаждаться, приводить своих друзей туда, в отличие от профессии гончара, который может тихонечко где-нибудь в углу ваять на своем гончарном круге свои кувшины и горшки, наша профессия в самом прекрасном смысле этого слова публичная. Для того, чтобы состоялся концерт, нужны люди, понимаете? Иначе получается какое-то искусство ради искусства. И поскольку я человек честолюбивый… Вчера перед сном я долго размышляла над словом «честь», и вообще у меня вчера были интересные размышления перед сном, но мне было лень вставать, включать компьютер, чтобы написать об этом у себя в ЖЖ.

ГИЛЁВА: А что-то сподвигло на эти размышления? Какое-то событие?

БОГУШЕВСКАЯ: Сейчас, я вернусь к этой мысли. Поскольку я человек честолюбивый, мне хочется, чтобы моя музыка была известна, и чтобы как можно больше людей ее слышали, потому что, мне кажется, она помогает от похмелья, простуды, депрессии, и вообще она всячески полезна для здоровья. И чем больше народу ее услышит, тем, как мне кажется, лучше будет для всех.

ГИЛЁВА: Хотите спасти мир?

БОГУШЕВСКАЯ: Нет, я хочу славы и денег.

ГИЛЁВА: Прекрасно! Здоровое человеческое желание.

БОГУШЕВСКАЯ: Что меня сподвигло на эти размышления о чести, о слове… 12-го апреля умер Курт Воннегут, и я написала, что… Просто написала об этом, потому что он один из людей, который образовал меня такую, какая я есть, его книжки все зачитаны до дыр, и я писала о том, что, конечно, человек невероятно стильно все сделал, и умер в том числе в день космонавтики. Это очень символично, потому что он всю жизнь об этом писал — о космосе, о других пространствах, о хроносинкластических инфлундибулумах и так далее, и, к слову, я написала там, что как жалко, что опыт, который мог бы нам объяснить, как устроена наша жизнь, как устроена наша с вами матрица, какие здесь действуют законы, какие у этой игры правила — очень жалко, что этот опыт мы получаем только, когда умираем и когда этот опыт уже нафиг ни к чему неприменим. Потому что при жизни это знание мне, например, помогло бы в каких-то ситуациях. Я задумалась об играх после этого: о том, что, когда мы садимся играть в шахматы, мы вообще должны немножко представлять себе, как ходят фигуры. Когда мы берем в руки волейбольный мяч… Мы должны понимать, как организован тот процесс, которым мы сейчас будем заниматься. Самая серьезная игра на свете — жизнь — происходит вообще в полном непонимании правил…

ГИЛЁВА: В школе этому не учат.

БОГУШЕВСКАЯ: В школе этому не учат, никакую распечатку в роддоме ты не получаешь. Инструкция, что такая-то такая-то родилась тогда-то тогда-то под такими-то созвездиями.

ГИЛЁВА: Предназначение, миссия.

БОГУШЕВСКАЯ: Миссия значит вот. И дальше тебе все спокойно уже понятно. Если ты сам на все это подписался. Предположим, договорился с какими-то высшими силами.

ГИЛЁВА: А, еще же бумагу надо подписать, типа согласен. Можно же еще как бы поменять, выбрать…

БОГУШЕВСКАЯ: Ну вдруг перед рождением мы подписываем где-то с кем-то какой-то контракт.

ГИЛЁВА: То есть вы думаете, может такое быть, да?

БОГУШЕВСКАЯ: Все может быть! И я задумалась о том, что видите, какая у нас странная, дурацкая достаточно ситуация, когда мы не знаем правил… Мы не знаем правил жизни вообще! Ведь известно, что мир держится на слове, причем на честном слове. Весь наш мир держится на слове — в начале было Слово. И как-то так он фигово держится. Наверное потому, что никому не понятно, как в эту игру играть. Вот о чем я думала вчера перед сном.

ГИЛЁВА: А почему о чести? Потому что пришлось в очередной раз столкнуться с предательством?

БОГУШЕВСКАЯ: Нет, потому что я задумалась о том, что такое честное слово. Это слово чести. А что такое честь? Это умение отвечать за свои слова, в том числе и жизнью. Вот.

ГИЛЁВА: Сегодня произошло такое печальное событие. Но с другой стороны жизнь есть жизнь — умер Борис Ельцин. И странно ощущать, когда умирает человек, которого мы не знали, не видели — ну понятное дело, что мы его лично не знали, но это эпоха, в которой мы уже были.

БОГУШЕВСКАЯ: Ну конечно, мы были, да.

ГИЛЁВА: И как бы мы понимаем, что на наших глазах прошел какой-то кусок жизни, он остался в прошлом, и вот в связи с этим… То есть я сейчас не про оценку человека, а про то, что он символизирует начало эпохи, так называемой новой России. Как вы тогда приняли изменение строя социального, политического, какие изменения были в вашей жизни, какие, может быть, надежды были тогда, и насколько они подтвердились, или наоборот — эти надежды кончились крахом…

БОГУШЕВСКАЯ: Это интересный вопрос?

ИЗ ЗАЛА: Нет.

ИЗ ЗАЛА: Да.

БОГУШЕВСКАЯ: Кому не интересно? А кому интересно? Фифти-фифти. Я коротко отвечу.

ИЗ ЗАЛА: Интересный вопрос, если вам интересно на него отвечать.

БОГУШЕВСКАЯ: Я коротко. Я очень коротко отвечу, потому что на самом деле эпоха была очень интересная, и очень много было ожиданий, связанных с эпохой перемен.

ГИЛЁВА: Я обычно спрашиваю, потому что вы это как-то глубже прочувствовали. Вы были немножко старше, чем я. Поэтому мне вот интересно, как вы это… Как у вас это происходило.

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, мы столько раз с театром МГУ были за границей еще во времена Советского Союза, и мы всегда очень тосковали, когда возвращались домой, потому что понимали, что в нашей жизни не будет, например, первоначального накопления капитала и всяких других связанных с капитализмом явлений. И вдруг — хлоп, бац, бздынь — и все это произошло, эйфория была совершенно колоссальная, правила были, опять же, совершенно непонятными, и я с большим энтузиазмом принялась участвовать в деле строительства FM-радиостанций в России, которые так неблагодарно потом ко мне отнеслись. Вот и все.

ГИЛЁВА: Вы хотели, чтобы было так, как там. Это стало так, как там?

БОГУШЕВСКАЯ: А вы как думаете?

ГИЛЁВА: Ну а как вы думаете?

БОГУШЕВСКАЯ: Я думаю, что нет.

ГИЛЁВА: И вам по-прежнему кажется , что там лучше, чем здесь?

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо там пожить какое-то время. Я допускаю, что может быть некоторая идеализация стран, в которых я побывала, и, может быть, я увидела только какие-то плюсы, а минусов, наоборот, не увидела. Но я точно, например, знаю, что во Франции, чуть что, все действительно валят на улицы с лозунгами и требуют со страшной силой осуществления своих гражданских свобод. И мне это во французах нравится. Они вредные, противные и граждански ответственные.

ГИЛЁВА: То есть для вас по-прежнему западные ценности — это хорошо?

БОГУШЕВСКАЯ: Что значит западные? Да, мне нравится, я вообще свободный человек по жизни. Очень ценю свободу делать то, что мне нравится, говорить то, что мне нравится. Да, мне нравится быть свободным человеком, насколько это возможно.

ИЗ ЗАЛА: А вы никогда не думали об эмиграции, почему да, почему нет, почему вы остались в конце концов?

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, да, у меня был отличный шанс уехать в Париж. Мне сказали: «Ты знаешь, тебе нечего делать с твоей музыкой в России вообще. Вся твоя публика в Париже, потому что там понимают этот жанр, он там цветет, и у тебя там будут залы и все на свете, приезжай». И, на самом деле, нужен был определенный кураж для того, чтобы этот поступок совершить, но у меня был тогда годовалый сын, и я не рискнула бросить его и уехать. Как, например, поступила одна моя любимейшая подруга, она уехала в Нью-Йорк рисовать мультики, а сына оставила с родителями в Латвии. И всю жизнь мучается диким комплексом вины после этого. У меня комплекса вины перед ребенком нет, но и карьеры на Западе тоже нет.

ГИЛЁВА: А как на ваш взгляд, то, что написала Елена Погребижская — это адекватно тому, что вы есть, кто вы есть?

БОГУШЕВСКАЯ: Нет, абсолютно. Вы знаете, дело в том, что, когда мы с ней разговаривали, у меня ни на секунду не прерывалось ощущение, что у нас на столе лежит диктофон, что этот текст будет расшифрован и опубликован. Поэтому какой-то запредельной откровенности там нет и не могло быть, потому что я уже знаю, что такое быть прилюдно откровенным человеком. Я однажды в ЖЖ попробовала провернуть такой фокус — получила по башке так, что просто мало не показалось. В частности, речь шла о национальном вопросе, и самое мягкое выражение, которое я услышала по отношению к себе — «русофобская тварь». И это был очень полезный опыт, потому что я с тех пор приоткрываюсь очень дозировано. И Лене было тяжело со мной работать, потому что ей все время хотелось каких-то страстей, каких-то клочьев души, а все было такое достаточно стерильное, причесанное, прилизанное и обернутое целлофаном. И поэтому у нее была определенного рода фрустрация. Я с пониманием к этому отношусь, но поделать с этим ничего не могу.

ГИЛЁВА: Но вы довольны тем, что получилось?

БОГУШЕВСКАЯ: За исключением одного абзаца, который попал в книжку, который не написан моей рукой, про роман «Прощай, оружие». Я вообще не знаю, что это за кусок текста, как он туда попал, потому что я как-то не успела все это вычитать… В общем, да, довольна.

ГИЛЁВА: Ну мы оттуда же подчерпнули, что вы тоже пишете о себе, о своей жизни.

БОГУШЕВСКАЯ: Да я всю жизнь пишу о своей жизни.

ГИЛЁВА: Вы хотите это книгой издать, как мемуары, или как?

БОГУШЕВСКАЯ: Нет, ну я, что вы… На самом деле, можно вполне издавать переписку с посетителями моего сайта, или новости из архива моего сайта.

ГИЛЁВА: Нет, я поняла, что это какая-то отдельная книга, которую вы пишете о себе.

БОГУШЕВСКАЯ: Нет! Вот на пенсии когда-нибудь, когда у меня будет пасека, пчелы — вот тогда я буду писать мемуары.

ГИЛЁВА: Хотите, чтобы пасека была?

БОГУШЕВСКАЯ: Хочу.

ГИЛЁВА: А вы вообще что с ними, пчелами, будете делать? Просто любоваться, у вас будет специальный человек за ними ухаживать, или вы сами хотите?

БОГУШЕВСКАЯ: Я буду ходить с дымарем и добывать мед.

ГИЛЁВА: Да? Красиво это будет, ух! Прислали записку.

БОГУШЕВСКАЯ: Отлично, вот такие вопросы. Первое: «Вы однажды написали, что ваши записи в ЖЖ — это даже не верхушка айсберга, а маленький флажок на его верхушке по сравнению с тем, что вы хотели бы написать». Совершенно верно, я только что об этом говорила. Мои родственники и знакомые читают мой ЖЖ, поэтому невозможно никогда написать там всю правду, и прямо вот даже не за чем это делать. Поэтому, когда я думала, что у меня когда-нибудь появится ЖЖ, я, конечно, думала, что-нибудь учинить такое, типа Черубины де Габриак. Я подумала: ох, и порезвлюсь я в этом ЖЖ! Но потом ситуация сложилась так, что мне пришлось завести журнал открыто, потому что те, кто читал, знают, что началось с просьбы о помощи, и мне нужно было показать свое лицо, сказать, что это действительно я и что я ручаюсь, что помощь попадет именно к тому человеку, о котором я прошу. И так оно все дальше понеслось. Это опасная трясина, она засасывает.

ГИЛЁВА: Но вы как-то для себя отдавали отчет, что есть некая граница, что вот здесь можно об этом сказать, а об этом нельзя?

БОГУШЕВСКАЯ: Нет, сначала я совершенно не понимала, как устроена эта игрушка, и я говорю, я писала достаточно откровенные какие-то вещи, и вот после одного случая, после общения с… — как же это сказать-то? В общем, после общения с национал-патриотически ориентированными людьми я поняла, что я больше не буду этого делать. Я не буду обсуждать темы вероисповеданий, вот эти все национальные темы… Ну и все, наверное. Вот эти два табу. Вот. Мне бы, знаете, действительно стоило бы завести какой-нибудь виртуал, чтобы писать там те вещи, которые действительно хотелось бы писать. Но меня смущает, что могут вычислить IP-адрес.

ГИЛЁВА: В мемуары, вы собирайте все — и в мемуары. Потом издадите.

БОГУШЕВСКАЯ: «Предполагается ли к премьере новой программы выпустить новый диск?». Нет, не предполагается, потому что я хочу с новой программой поступить так: я хочу ее собрать, сейчас мы ее собираем на репетициях, надеюсь, что в сентябре, уже никуда не перенося, мы покажем эти 15 новых песен. Потом мы будем играть-играть-играть их на концертах, потом, когда они обкатаются, мы запишем диск. Потому что, что получилось с «Нежными вещами»? Сейчас я, например, слушаю его и понимаю, что наш коллектив в том виде, в котором он есть и работает сейчас, собрался в апреле 2004 года, в мае мы начали репетировать, весь май, весь июнь мы сидели, у нас были репетиции каждый день, а в июле мы уже начали писать пластинку. И за те 2 года, что мы играем эту программу на концертах, все так изменилось, причем к лучшему! Она обкаталась, она устоялась, она вообще живет и имело бы смысл, конечно, записывать материал сейчас, а не тогда.

ГИЛЁВА: Вот этот вопрос про шоу-бизнес, не хотелось бы, конечно, в очередной раз…

БОГУШЕВСКАЯ: Да ладно, что там. Шоу-бизнес — это ж не геморрой…

ГИЛЁВА: Ну да, действительно, бывают вещи похуже… Вот я так, поняла, судя по книжке и по другим вашим интервью, что вы прошли некий путь от того, когда эту самую известность, популярность вам принесут и дадут, и до того, что ее нужно завоевывать.

БОГУШЕВСКАЯ: Да, вы правильно все поняли.

ГИЛЁВА: А вот как вы ее завоевываете? Что вам пришлось в себе менять для этого?

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, тут дл меня очень полезным был опыт участия в проекте Иры Апексимовой «Веселые ребята». Это совершенно замечательный проект, я очень его люблю, не только потому, что туда вложено какое-то бешеное количество нервов, времени и сил… Просто там совпало какое-то неимоверное количество хороших составных частей. Например, либретто Иртеньева и Жука, режиссура Крамера, и музыка, вообще говоря, Дунаевских — старшего и младшего. Замечательные актеры, которые играют. Я думаю, что этот спектакль слишком хорош для того, чтобы иметь успешную судьбу в России. Как говорил один мой знакомый — это слишком тонко для цирка. Палкой по голове — слишком тонко для цирка. Вот, и я посмотрела, как живет вообще Ира Апексимова. Значит, это женщина-андроид, у нее никогда не выключается мобильный телефон вообще. И были, например, какие-то жутко смешные моменты, когда они с Димой Харатьяном репетируют сцену у рояля. Они толкают рояль, и там идет речь о фотокарточке. И она говорит: «Как бы я хотела, чтобы ваша фотокарточка висела бы у меня», или «была бы у меня». В этот момент у нее звонит мобильный телефон, она уходит за рояль, и оттуда такие речи: «Фото? Нет! Это только через пресс-агента!». И, в общем, народ, который не видел, что у нее звонил мобильный телефон, не понял, почему вдруг актриса Апексимова толкает такие странные реплики. Я не знаю, когда она спит, когда она ест. Она дико много курит. Потому что, когда выпускали «Веселых ребят», она, поскольку она продюсер вот этого всего… Значит, она переносила премьеру несколько раз, потому что мастерские не делали декорации, с костюмами была какая-то лажа, аранжировки не получались — какая-то была ерунда. Значит, она попала на жуткие деньги. И, главное, все это переносила так стоически, и у нее вокруг такой водоворот событий… Я поняла, что по сравнению с ней живу просто в оранжерее. И что мне надо вообще, если я чего-то хочу в этой жизни, надо чего-то как-то в себе менять, в своих настройках, и нужно уходить в какую-то армию… И случай такой мне предоставился очень быстро, это касается нашей МХАТовской презентации 2005 года. Потому что как раз на январских спектаклях на «Веселых ребятах» я простудилась, поскольку я должна была ходить на все интервью, на все съемки, на все совещания, я туда ходила, мысленно глядя на портрет Апексимовой каждый раз. Довела себя до состояния хронического бронхита, который не брали никакие антибиотики, и с бронхитом эту премьеру отпела, и так этот диск с этим бронхитом, который там отлично слышно на всех… Как бы выдыхала я еще ничего, а вот вдыхала уже к концу второго отделения очень плохо. Все это слышно, и это была такая армейская ситуация. И потом она продолжилась, потому что… Это мы сейчас как раз вырулили к той теме, которая была заявлена как основная. Потому что всякий поэт, особенно поэт, конечно, особенно поэтесса — существо чрезвычайно ранимое. Тонко организованное, нервное, вот. Значит, все время общается с высшими мирами… «Морг — это хорошо, там прохладно»… Понимаете, шутки шутками, а ведь действительно мы слышим голоса!

ГИЛЁВА: И какой после этого поход? Каша, плащ-палатка, военные действия. Как это совместимо?

БОГУШЕВСКАЯ: Представляете, вы ведете военные действия, практически едете на БТР впереди своего войска, которое дружно идет сзади с контрабасами и гитарами наперевес, впереди у вас бастионы, которые надо взять. Там написано: МХАТ, Театр Эстрады — такие примерно бастионы. Вы понимаете, что для того, чтобы это произошло, вы должны оперативный план выполнить, понравиться определенному числу журналистов и так далее, чтобы они написали о вас какие-то хорошие вещи. А у вас голоса внутри! В голове жужжит. А вы должны, на самом деле, жить, как будто ничего не происходит. Как будто вы совершенно нормальный внятный адекватный человек, даже где-то топ-менеджер, понимаете. И вы должны заниматься десижн-мейкингом, хьюман-ресорсингом… Вот, и ребрендингом, в конце концов. И маркетингом. И всем этим заниматься нужно с холодной головой. Вот в этом и есть основная фишка, мне кажется.

ГИЛЁВА: А это возможно вообще без ущерба для голосов-то?

БОГУШЕВСКАЯ: Нет, это невозможно! Без ущерба для голосов это невозможно! У нас с Леной Погребижской как раз был на эту тему короткий пассаж в беседе. Она говорит: «Ну ты вот на гастролях пишешь, например?». Я говорю: «Лена, творчество — это удел праздных людей». Творчество — это удел праздных людей, я совершенно ответственно это заявляю. Для того, чтобы написать песню и услышать, как ее аранжировать, нужно иметь 3-4 свободных дня. Свободных вообще at all. Просто ото всех. Я провела тут эксперимент недавно. Пыталась, пока у меня жужжало в голове, жить нормальной семейной жизнью. Чуть все не погибли в результате. Поэтому я поняла, что нет, надо что-то с этим делать и спасаться бегством. Вот это основная моя сложность. Я, например, понимаю, что многие певцы из шоу-бизнеса, они совершенно по-другому поступают. Им приносят поэты и композиторы готовые песни, и вот они, скажем, там… Вот они выбрали 12 песен, какие-то люди им эти песни записали в студии, мучались там с записью, сидели сутками в студии, все чистили, сводили… Они пришли и сверху потратили 12 вокальных смен на 12 песен. Все, альбом готов. У меня же все не так.

ГИЛЁВА: И что вы делаете? Балансируете как-то?

БОГУШЕВСКАЯ: Как-то балансирую. Пытаюсь при этом сохранять человеческий облик и не дать… Мне очень однажды понравилось выражение Оли Арефьевой. Я, говорит, не могу работать Олей Арефьевой с утра до вечера. Мне нужны паузы, чтобы быть нормальным человеком. И мой директор не даст соврать. Например, после того, как мы сыграли кремлевский концерт, мы потом еще какое-то время колбасили-колбасили, ездили-ездили, а этой зимой я сказала: я больше не могу. Пошли все нафиг. Хочу лежать дома на диване и слушать голоса. Потому что иначе невозможно. Иначе ты превратишься в эту самую функцию от самого себя.

ГИЛЁВА: С другой стороны, опять же, вы где-то в интервью сказали, что вы видели, как шоу-бизнес давит на автора. Как люди сильно меняются, прогибаются, не знаю… Ну то есть что-то происходит с этими голосами фатальное.

БОГУШЕВСКАЯ: Ну, я не то чтобы видела, я просто знаю, что многие мои знакомые из каких-то, скажем, начинающих групп… Вот у меня, например, оркестр форс-мажорной музыки, где мы познакомились со Светиком Мочалиной, они записали диск несколько лет назад, они принесли его на «Наше радио» — тогда там еще работал Миша Козырев. Он сказал: «Ну, хороший материал, надо все переписать нафиг, все сделать по-другому, и тогда мы пустим его в ротацию». Они переписали нафиг весь альбом. Ха, дураки, никто его ни в какую ротацию не взял. То есть, я не думаю, что это какие-то множественные случаи, но думаю, что они бывают. Ну, хочется же, хочется. Ротация — это очень хорошо, полезно.

ИЗ ЗАЛА: Вот из того, что вы говорите, впечатление складывается, что есть артисты, для которых играть концерты — большое удовольствие: встреча с публикой, небывалые ощущения, а есть артисты, для которых это работа, и порой довольно рутинная. Из того, что вы говорите, получается, что в последние годы концерты — это больше рутина, нежели удовольствие. Прав я, или нет? И реально, играя концерты подряд: Кремль, и потом города, города, города — вы получаете удовольствие, успеваете от этого получать удовольствие?

БОГУШЕВСКАЯ: Спасибо, это замечательный вопрос. Играть концерт живой — это всегда огромное удовольствие, на самом деле, и каждый наш концерт не похож ни на какой другой, потому что мы делаем все вручную, и каждый раз буквально заново на глазах у публики. Что тяжелого в этой ситуации — то, что, скажем, сейчас мы летим в Красноярск. Рейс в 22:30. В 22:30, если все хорошо, самолет взлетит и будет лететь часов 5. Пока вы будете спать в своих постельках…В 5 часов утра мы прилетим в Красноярск, поедем селиться, часам к 7 утра мы поселимся и заснем. Вот. Проснемся через 4 или 5 часов, в Красноярске уже будет день, нас будут кормить обедом, повезут на саунд-чек, и мы будем играть. Вот это для меня самая сложная ситуация, потому что я плохо переношу самолеты, и я плохо переношу старые пыльные поезда. У меня сразу начинаются какие-то аллергические состояния. Вот это тяжело, понимаете. Вот если бы можно было телепортироваться в любой город, это был бы экстаз, это был бы кайф… Потому что, на самом деле, то, когда ты, как бы… Особенно, когда ты поймал свою игру, и когда ты чувствуешь, что все идет правильно, и как музыка начинает рождаться — это экстаз, это наркотик, по сравнению с которым ничто вообще не сравнится.

ИЗ ЗАЛА: К самому моменту выхода на сцену уже, получается, накапливается усталость, и…

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, конечно, накапливается усталость…

ИЗ ЗАЛА: Когда вы выходите на сцену, оно как-то пропадает, ощущение усталости?

БОГУШЕВСКАЯ: Конечно, пропадает. Оно пропадает психологически, но я знаю, что, скажем, если я не спала ночью, то… Вот у нас был переезд, например, из Одессы в Днепропетровск. У нас был прекрасный совершенно вагон СВ, который только что пришел с завода. Там воняло лаком, краской… Вот представляете, вам полачили пол, поставили вам раскладушечку, и вы должны проспать там 8 часов. Мы вышли в Днепропетровске в состоянии ужаса, с дичайшей головной болью, все, кто ехал в этом вагоне. А вечером приходит зал, и говорит: «Ну, приехали московские звезды! Ну давайте, перекувырните, сейчас мы на вас посмотрим». И ты понимаешь, что в какой-то момент тебе может физически не хватить ресурса, да, и ты, может быть, не так хорошо будешь звучать. Это вопрос выносливости.

ИЗ ЗАЛА: Можно тогда еще вопрос. Получается, что, если бы у артиста была возможность играть не 30 или 20 концертов в месяц, а 10, и приезжать в город заранее, успевать высыпаться, то он бы намного лучше себя чувствовал, играя меньше концертов и имея больше возможности на подготовку.

БОГУШЕВСКАЯ: Понимаете, какая штука, мы, когда верстаем свой график, мы отказываемся от большого количества предложений. Просто потом, что я не андроид, это моя основная проблема. Я не андроид, я не робот, я очень устаю в переездах и не умею телепортироваться. Поэтому мы не играем по 30 концертов. Но даже, скажем, 5 городов в месяц — для меня это реально много. И тут, на самом деле, такая тонкая штука, потому что у меня в коллективе 8 человек, у них семьи, и, даже, если я знаю, что мне будет тяжело, все равно, как бы… Я не настолько люблю кушать, вот… Но я взяла в свой проект людей, и я за них отвечаю. Это тоже к вопросу о дисциплине, об армии, об этой палатке, походной кухне. Здесь, мне кажется, очень важно соблюсти баланс, еще раз, и не превратиться в андроида, который работает Ириной Богушевской. Пока что, к ужасу директора, я себе это позволяю. Конечно, ей бы хотелось… А музыкантам как хочется каждый день играть!

ГИЛЁВА: Тут продолжение вопроса про женщин…

БОГУШЕВСКАЯ: Отличный вопрос. Вообще сегодня прекрасные вопросы. «Ирина, мне кажется, в «Книге Песен» ярко проходит тема виктимности женщины — она прощает, ждет, ничего не требует, и вообще прекрасная и не требовательная. Вы действительно так чувствуете?». Вы знаете, периодически да, я чувствую себя прекрасной и не требовательной. В каждых отношениях бывает такой момент.

ИЗ ЗАЛА: Но целый альбом этому посвятить… Это какой-то период жизни, что это?

БОГУШЕВСКАЯ: Ну слушайте, «Книга песен» — ведь это моя первая пластинка, и туда были отобраны жемчужины из огромной кучи…

ИЗ ЗАЛА: Почему они все такие? Понимаете, вас же слушают девочки, они думают: боже мой, это же Ирина так чувствует, я тоже так буду.

ГИЛЁВА: А что плохого?

ИЗ ЗАЛА: В жертвенности? Ну, эта жертвенность прям во всей «Книге песен». Девочки думают: «Боже мой, я тоже буду ждать его всю жизнь, я тоже буду слышать его дыхание…»

ГИЛЁВА: А что, нужно пойти и вырвать у природы, да? Так правильно?

ИЗ ЗАЛА: У меня не надо спрашивать, я не решила.

БОГУШЕВСКАЯ: Мне очень нравится этот вопрос. Вот, в частности, там есть такая песня «Чем ты дышишь», наверно про нее мы говорим.

ИЗ ЗАЛА: В частности про нее. Но вообще, про все.

БОГУШЕВСКАЯ: Ну она… Понимаете, какая штука, я столько раз в жизни мечтала о том, чтобы нащупать у себя какую-нибудь кнопку «Вкл», и у меня включалось бы, и начинали звучать бы голоса, и я начинала бы писать какие-нибудь замечательные песни так, как мне этого хочется. Но это нифига не получается, кнопка «Вкл» до сих пор не обнаружена. И каждый раз, когда приходит Муза… Или Муз… Музык!.. В общем, оно приходит, когда ему хочется. Ему совершенно пофигу, что я, может быть, в этот момент хочу есть овсянку, или там мне надо ехать на гастроли. В тот момент, когда, очевидно, накоплена какая-то энергия переживания и когда она достигла какого-то максимума, тогда все это и случается. Поэтому все, что пишется… Вот у меня есть возможность быть искренней, единственная, — эта возможность как раз реализуется в написании песен. Потому что я не умею, как Максим Исаакович Дунаевский, сесть в 10 утра за рояль и наваять в любой тональности на любую заданную тему любое произведение. Он профессионал, а я дилетант, я кустарь. Я всю жизнь так живу. Я пишу, когда у меня получается, и пишу так, как получается. Поэтому да, ответ такой, передайте вашим девочкам, что я действительно, когда писала песню «Чем ты дышишь» — так чувствовала, когда написала песню «Шелк», я так чувствовала… И это на самом деле не лирический дневник. Это мои песни.

ГИЛЁВА: Вы знаете, мы недавно совершенно обсуждали тему… Вот была здесь Татьяна Толстая, и тема так и называлась: «Баба с яйцами: каково ей?»

БОГУШЕВСКАЯ: Татьяне Никитичне виднее, наверно.

ГИЛЁВА: Ну, как бы суть была в том, что как раз женщинам приходится быть сильными сейчас. И это такая уже не женщина, а мужик, как-то роли меняются в современном мире. А вот вам как кажется, есть в этом какие-то проблемы, действительно женщина на себя какие-то несвойственные функции принимает, и как-то это проблема, а мужчины становятся наоборот какими-то более женственными?

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, меня эти гендерные сложности как-то не касаются. Как сказать… Мне кажется, способность брать или не брать на себя ответственность за свои действия и за людей, которые тебя окружают, никак не связана с половой принадлежностью. Это есть как мужчин, так и у женщин, и этого нет как у мужчин, так и у женщин. Все зависит от каждого человека, мне кажется так. На это не влияет уровень тестостерона в организме, на это влияют совершенно другие вещи. Это духовный выбор, а не половой. Это к вопросу о сильном характере, который мы так и не обсудили с доктором Курпатовым.

ГИЛЁВА: Почему не обсудили? Давайте мы к этому попозже вернемся…

БОГУШЕВСКАЯ: «Дорогая Ирина, что-то странное творится, мне в последнее время кажется, что вы спели все мои песни и сказали все мои слова. Мне просто писать и петь нечего. Раньше я писала и пела, а сейчас вот не выходит. Мне очень неспокойно от этого. Как думаете, пройдет? Случалось ли с вами такое?»

ИЗ ЗАЛА: Вы переключитесь на другой канал.

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, не далее чем сегодня в гримерке вот в этом театре «Эрмитаж», где мы выступали, я пела своему директору Марине Казанской и звукорежиссеру Маше Богомоловой песню, которую я написала в 94 или 95 году, она называлась «Среди шумеров». Это очень красивая песня, и она никогда не пошла в работу, потому что я ее написала, спела Леше Кортневу, он сказал, что это офигительная песня и надо ее делать, а через полгода… Я не помню, какой это был год, но, в общем, группа «Наутилус Помпилиус», собаки, выпустили песню про Тутанхамона, и там был проигрыш из моей песни про шумеров. Я ненавижу их с тех пор, потому что было бы глупо выпускать еще одну песню с таким же проигрышем… Причем я даже про варган сказала, что там варган должен играть!

ИЗ ЗАЛА: Чем это объясняется?

БОГУШЕВСКАЯ: Это объясняется тем, что существуют мир эйдосов, и эйдосы, поскольку они вечны, неизменны, они могут транслироваться одновременно на разные приемники. Поэтому и существуют феномены, когда один и тот же закон открывают разные люди. То же самое существует в мире поэзии. У меня, вы знаете, я очень хорошо понимаю этой записки. Правда, у меня не было такого, что все мои песни кто-то спел, но случаи такие бывали. Вторая история такая была в Ереване. Я была там в 93 году по делам, связанным со здоровьем, и там была блокада, гражданская война в Карабахе была в тот момент, и семья, в которой мы жили, топила свою буржуйку, при мне они топили ее кроссовками, книгами, обломками детской кроватки — все это совсем не смешно. И для меня это был такой шок, вообще это была очень непростая поездка. И я написала там песню про Ереван, безумно красивую. И первые ее строки были такие — это был 93 год, заметьте:

Ты город-принц, ты заколдован зимой.
Стоишь недвижно, и слепой-немой,
О, мой бог, ты ли это, Ереван?
Я узнаю тебя и не узнаю.
И сердце плачет, оттого я пою.
О, мой бог, ты ли это, Ереван?

Выходит клип Мадонны «Frozen». Значит, слова, «Ты город-принц, ты заколдован зимой», у меня есть человек 25 свидетелей-армян, которым я пела эту песню перед тем, как улетать обратно в Москву. Больше того, ее кто-то писал на какой-то диктофон. Очевидно, в природе запись существует. И у меня она есть тоже на кассетнике еще. Как вы это объясните, что она пишет песню под названием «Frozen». Опередила меня, нет бы мне записать эту песню сначала. Так что это очень интересная записка.

ИЗ ЗАЛА: А можно спросить, я по поводу темы, на самом деле, что артист — это лом, завернутый в газетку. Можно расшифровать, и что вы об этом думаете вообще.

БОГУШЕВСКАЯ: Вообще, это выражение однажды сказал мой супруг, когда… Я не помню уже, по какому поводу, кто-то про меня сказал: «Она вся такая хрупкая, нежная», он: «Ага, как газетка, в которую лом завернут». В эту же тему мне вспоминается, как на одном концерте я получила подряд две записки: «Ирина, вы производите впечатление очень хрупкого и нежного человека, но чувствуется, что у вас внутри стальной стержень». Вторая записка была такая: «Вы производите впечатление человека очень сильного, уверенного в себе, но на самом деле есть ощущение, что внутри у вас очень хрупкая, нежная душа». Мне нечего было сказать по этому поводу совершенно.

ИЗ ЗАЛА: А как вы считаете? Вы хрупкая, или сильная, по большому счету?

БОГУШЕВСКАЯ: Не знаю, ребята, вам виднее. Я просто знаю, что какие-то вещи я могу преодолеть достаточно серьезные, и есть какие-то вещи, за которые я себя уважаю, потому что я знаю, что в какой-то тяжелой ситуации я могу мобилизоваться и отвечать за себя, и за близких, и, наверное, в какие-то моменты я сильный человек, а в какие-то очень слабый.

ГИЛЁВА: Вы несколько раз говорили о том, что, с одной стороны, жизнь каждого человека трагична, с другой стороны, пройдя через испытания… Опять же, я сейчас, может быть, неточно процитирую, но передам мысль, что человек, он не имеет права быть несчастным, потому что надо ценить то, что есть. Есть ли причины, по которым он может быть несчастным действительно, или, как бы, каждый раз себе нужно говорить: «Жизнь — это счастье, счастье, счастье»?

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, вот я действительно долгое время была убеждена, что, как любят говорить русские интеллигенты: «Он такой мучимый человек». И я росла в понимании того, что, если человек умеет страдать, значит он молодец, значит он чего-то такое понимает в этой жизни. И у меня были кумиры, которые прекрасно умели страдать, в частности Цветаева, например, вообще отлично это делала. Потом жизнь настучала мне по голове, и я подумала: может быть, страдать — это не самое важное, что можно делать в жизни, не самое главное. Может быть, главное — радоваться каждому дню и быть всегда-всегда счастливым? Теперь я думаю, что это тоже, наверное, неправильно, и невозможно быть всегда-всегда счастливым. Просто нереально. Знаете, это опять вопрос про базовые установки игры, для которой мы здесь. Значит, например, когда я открываю какую-нибудь эзотерическую книжку, особенно какой-нибудь лама пишет: вот мы все здесь родились для того, чтобы стать лучше, повысить свои вибрации, должны слиться с абсолютом и стать абсолютно светящимися существами, и, значит, проникнуться состраданием ко всему живому… Я сразу думаю: откуда дровишки? Откуда он все это знает? Потому что, если это так, значит мы должны действовать одним образом. А если все не так — мы должны действовать другим образом. Поскольку правила не прояснены, каждый как слепой щенок тыкается, мыкается, и, в конце концов, для себя сочиняет какой-то кодекс, по которому он живет. В данный момент я убеждена, что… У меня не получается, как дельфин, плавать в океане счастья постоянно. Нет, не получается. Просто, почему возникла эта тема. Я как-то после концерта подумала: вот удивительно, когда я выхожу и начинаются первые такты музыки, я в этот момент делаюсь абсолютно счастливым человеком, меня ничего не волнует. Если у нас не пищит колонка, и музыканты не лажают, — все хорошо и прекрасно, и счастье такое, как будто открылся какой-то люк, и на меня пролилась благодать. Концерт закончился — люк захлопнулся. И вот я опять несчастная колбаса, и все опять плохо. Вот думаю, почему так, ведь люк, наверное, можно как-то приподнять, и все время оно там… Ну, возможно, когда-нибудь я достигну такого состояния под каким-нибудь деревом, но пока это не так.

ГИЛЁВА: А у вас причины несчастья в чем?

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, миллион причин. У Игоря Николаева — 5, а у меня миллион.

ИЗ ЗАЛА: Ирин, а скажите, вы становитесь счастливее от того, что мы на вашем концерте и после него становимся счастливее?

БОГУШЕВСКАЯ: Да, вы знаете, на самом деле это один из самых сильных триггеров вообще. Тоже очень интересная тема, на самом деле, значит, является ли твое искусство твоим выяснением отношений с Богом, или с какими-то высшими инстанциями… Я очень долго жила в таком залоге, что мое творчество — это мое частное дело. Но потом, когда я стала получать обратную связь, вот тогда все началось по-настоящему, когда я почувствовала, что все эти штуки, все это не просто так, что все это, может быть, для кого-то нужно и важно, вы знаете, это очень сильное ощущение. В первый раз это было в 1995 году, когда после «Зала ожидания» ко мне подошел человек и сказал, что: «Вот вы знаете, меня случайно притащили на ваш концерт, и я вообще вчера буквально думал о жизни и смерти, а сейчас я думаю, что буду дальше жить, большое вам спасибо». Это была такая шоковая информация, и она меня изменила, она изменила мое отношение к тому, чем я занимаюсь вообще.

ГИЛЁВА: То есть вы стали чувствовать ответственность за этих людей?

БОГУШЕВСКАЯ: Да, потому что раньше у меня была парадигма такая: «Я соловей, пою в кустах». А все остальное меня вообще не волнует.

ГИЛЁВА: А вы отвечали себе на вопрос: вот есть вещи, которые я могу изменить, ну есть мир, а есть какой-то ближний такой круг, а вот вещи, которые я не могу… вот что я могу? Что вы можете?

БОГУШЕВСКАЯ: Я очень немногое могу. Вот когда я была на концерте Бобби Макферрина в зале Чайковского, я видела, что время этого концерта тысячи людей стали счастливыми. Серьезно, на самом деле. Он делает такие штуки, он вообще не делает ничего особенного, казалось бы, но он показывает своим примером, потому что он человек, достигший совершенства в своей профессии. Он, конечно, феноменально работает, просто феноменально. Значит, он показывает, что человек создан совершенным — во-первых. Во-вторых, абсолютно свободным, потому что он абсолютно свободен в каждой секунде своего концерта и общении с залом, он абсолютно свободен. Побывав на этом концерте, я перестала раздражаться на очень многие вещи, которые раньше меня… «Ах, они меня не слушают, они заказали кофе, ах, кто-то чихнул, у кого-то звонит мобильный телефон». Это раньше меня вышибало меня из равновесия только так. Теперь я понимаю: да, это люди, у них звонят мобильные телефоны, они заказывают кофе — это нормально все. Все нормально. Макферрин говорит о том, что мы совершенные, свободные создания. Мы как дети, он со всеми играет. Вот слушайте, пожалуйста, если кто-нибудь Бобби Макферрина — найдите видео, потому что вы станете счастливыми, правда. У меня какой-то был сложный момент в жизни — я ставила его видео с утра. Вот просто ставила, смотрела, и дальше шла жить. Я подумала: я тоже так хочу. Я хочу этому научиться. Многие этого хотят, вот я в последнее время была на двух концертах, у Ришара Бона и у Хоронько — оба делали те же самые вещи, что Макферрин. Дмитрий Юрьевич очень старался, на самом деле.

ГИЛЁВА: Получилось?

БОГУШЕВСКАЯ: Да, отчасти получилось. У нас есть вопросы еще?

ГИЛЁВА: У нас есть записка. Вы про нее не забудьте.

ИЗ ЗАЛА: Я был на вашем концерте в Центральном Доме литераторов. И в первой части вы пели двух других авторов. Скажите, пожалуйста, в этот момент вы чувствуете, что это ваше творчество? И, скажите, вы пели репертуар Вертинского очень мало. Почему вы мало поете его? Вы боитесь, что он вас будет увлекать, уводить вас от вашего собственного творчества?

БОГУШЕВСКАЯ: Почему мало пою я Вертинского — я скажу вам. У нас с Сашей Скляром была программа «Странные песни Александра Вертинского». Не знаю, как Скляр, я в какой-то момент поняла, что вот мы полтора часа или 2 часа поем Вертинского, нам это страшно нравится, потому что Вертинский гениален. Он сделал гениальные вещи совершенно, он рассказал такие истории, и рассказал их так, что это живо до сих пор — уже прошло больше ста лет. Но когда в финале концерта мы начинаем петь Утесова, люди просто распускаются, как цветы, потому что от Вертинского все вянут. Не потому что мы со Скляром плохие артисты, хотя, возможно, к нам есть какие-то вопросы по актерству и так далее… А потому что Вертинский — это человек, который не видел практически никогда света в конце туннеля, хоть он и был верующим. Его творчество про то, что все плохо, все умрут. И, вы знаете, тяжело так жить, на самом деле, потому что нам нужно, чтоб был свет в конце тоннеля. И когда мы стали петь Утесова — просто потому, что они родились в один день, 21 марта, реакция была совершенно безумной. Когда-нибудь мы с Сашей обязательно воплотим проект «Песни Утесова», обязательно. Потому что это нужно делать, это замечательно. А когда я пою чужие песни, конечно, я ни на секунду не чувствую это своим творчеством, просто есть какие-то, которые мне очень созвучны, «Лунная рапсодия», например, или «Злые духи» Вертинского. Но у меня нет ощущения, что они спели моими словами.

ГИЛЁВА: У нас вот давно уже лежит записочка…

БОГУШЕВСКАЯ: Ой, давно лежит записка. «У вас бывают концерты, которыми вы остаетесь недовольны? И что причиной бывает, вы сами или публика? Была на пятничном концерте в Б2, показалось, что вам хотелось поскорее покинуть сцену? Я права? Такие случаи как на вас воздействуют?». Ну если вы были в Б2, вы помните, что там творилось, какая вообще была вакханалия, когда пришли пьяные люди, которые отдыхали, гуляли… Я понимаю, что была пятница, и они имеют полное право отдохнуть после очередной напряженной трудовой недели. Тем не менее, мне хотелось бы, чтобы секьюрити работали более четко в этой ситуации, и после, скажем, третьей просьбы все-таки свинтили бы этих ненормальных людей, которые мешали нам играть, потому что, когда человек оглушительно свистит 40 минут подряд, у музыкантов закладывает уши, и они начинают мазать мимо нот, и меня это раздражает. Меня вообще эта ситуация раздражает. Я хочу вас сказать, что я уже достаточно защищенный человек, я могу почти в любых условиях работать, но бывают вещи, которые все-таки пробивают. Поэтому я устала за этот концерт, он был очень непростой, правда. Мне хотелось иногда, чтобы с этим человеком что-нибудь случилось, и он немедленно бы ушел куда-нибудь.

ГИЛЁВА: А вы защищаете себя от новостного ряда? От новостей, телевизор.

БОГУШЕВСКАЯ: Ну вот вы видите, как успешно я защищаю, я практически кроме ЖЖ Другого, и там Норвежского Лесного, не имею никаких других источников новостей, и прекрасно себя чувствую.

ГИЛЁВА: А это сознательная позиция?

БОГУШЕВСКАЯ: Да, вы знаете, это сознательная позиция, потому что, на самом деле, вот зачем мне знать эти новости? Они ничего не могут изменить в моем мире, они могут… На самом деле, меня не волнует, что произошло в Замбези, честно скажу. Меня волнуют те вещи, которые касаются меня, моих близких — в общем, всех тех, до кого я могу как-то дотянуться. Вот это меня волнует. А новости всегда везде одинаковые. Мне всегда вспоминается сцена из «Мастера и Маргариты», где Воланд смотрит на этот шарик, шарик крутится, то там, то сям возникают взрывы, падают человеческие фигурки… Новости всегда такие. Много лет новости только такие, других не бывает. Они всегда одни и те же. Поэтому мне это неинтересно. «Можно что-нибудь услышать о фестивале босса-нов в сентябре?» Нет, не в сентябре, он должен пройти в октябре… Более подробной информации у меня пока нету.

ИЗ ЗАЛА: А «Мамакабо»?

БОГУШЕВСКАЯ: Пока не знаю.

ГИЛЁВА: У нас есть вопрос.

ИЗ ЗАЛА: Расскажите про ЖЖ. Как вы туда попали, кто у вас во френдах?

БОГУШЕВСКАЯ: Я попала в ЖЖ, потому что сыну моей подруги нужны были доноры, чтобы спасти его от лейкоза. Я хочу сказать, что эта задача, к счастью, была выполнена, и мы даже перевыполнили план, и огромное количество людей сдали для него кровь, и я ему сказала: «Знаешь, Сань, ты теперь обязан выздороветь, потому что в тебе течет кровь половины русского ЖЖ! Причем, лучшей половины русского ЖЖ.». К счастью, его вытащили из такой малоприятной ситуации, он занимается, продолжает изучать социологию, и пытается пробить свою рок-группу куда-то. Вот, будем клевать печень артистки Бучч, потому что она больше моего понимает в том, что такое рок-музыка. Так я попала в ЖЖ. И сначала мне показалось, что это какой-то приятный клуб по интересам, потом я уже поняла, что ЖЖ — это такая достаточно…

ГИЛЁВА: Клоака?

БОГУШЕВСКАЯ: Да нет, ни в коем случае не клоака, просто там есть всякие-разные тропинки, по которым можно ходить, есть тропинки, по которым не надо ходить — так во всем. ЖЖ — такое же разное, как весь мир.

ГИЛЁВА: А кого читаете?

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, одним из последних открытий для меня была девушка по имени Анна Ривелоте. Когда я нашла у Верочки, по-моему, ссылку на ее ЖЖ, я сидела часов до трех утра перед монитором, просто не могла оторваться. Это нереально прекрасно, конечно. И вообще в ЖЖ много прекрасных литераторов. «Как повлияло на тексты ваших песен то, что вы узнали, какое влияние они имеют на людей?» Какой хороший вопрос. Сказать — никак не повлияло — было бы странно. Но, по-прежнему, когда я пишу тексты своих песен, я в этот момент не способна соображать и просчитывать, какие влияния эти тексты будут иметь на людей. Я по-прежнему совершенно… Я страдаю острой формой аутизма в тот момент, когда я пишу. Поэтому все нити к социуму, они все обрублены в этот момент. Игры начинаются уже дальше. Потому что какие-то тексты я пишу и думаю: нет, ну что это такое, это нельзя петь. Это нехорошо, все расстроятся, будут плакать.

ГИЛЁВА: А вы хотели бы вернуться к преподаванию?

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, каждый раз, когда у меня бывают неудачные концерты… Да, у меня бывают неудачные концерты. Они бывают. В частности, например в Зеленограде в ноябре месяце был неудачный концерт. Мы напились все перед ним почему-то, было очень тяжело.

ГИЛЁВА: Публика вам сочувствовала?

БОГУШЕВСКАЯ: Это ужасно. Мы с тех пор больше никогда так не делали. Потому что мы сказали друг другу, что мы больше так не будем никогда делать. Так нехорошо. У нас все-таки не рок-н-ролл, знаете. Мы тут играли в СДК МАИ — какая там гримерка! Там стены все забрызганы просто! Видно что там драгз и рок-н-ролл и просто… все вытекающие последствия.

ГИЛЁВА: Ну так про преподавание…

БОГУШЕВСКАЯ: Каждый раз после неудачного концерта я думаю пойти учить музыкантов философии.

ГИЛЁВА: Именно музыкантов?

БОГУШЕВСКАЯ: Да, именно музыкантов. Потому что мне есть, что сказать музыкантам о философии. Я тут готовила барабанщика к госэкзаменам. Он как-то в ноябре поплакался, что у него гос по философии, а он не знает просто ничего. Ну я говорю: «Да вообще не вопрос. Я, можно сказать, дипломированный преподаватель философии, я тебя научу всему за 2 часа!» Потом было смешно, потому что думаю: так, ну-ка, ну-ка. Поехала купила учебник по философии, и поняла, что та философия, которую нам преподавали — это, в общем-то, вообще какая-то… Вообще все не так! И у нас же очень был идеологизированный факультет. И мы изучали не буржуазную философию, а критику буржуазной философии. Это все равно как в кривое зеркало смотреть. Или в зеркало заднего вида. Я сейчас смотрю, учусь, вот примерно такое что-то, какую-то картину изучали размытую всю, перевернутую… Кончилось тем, что я несколько суток сидела, зарывшись в учебники, энциклопедии, пока не поняла… Я вдруг так все поняла ясно, прекрасно! А этот паразит, вместо того, чтобы ответить на экзамене, он взял, просто сдал то, что я ему написала, все эти там 14 листов конспектов, и ему поставили 4, потому что преподаватель сказал: «Я не верю, что ты сам все это написал».

ГИЛЁВА: Вы бы их учили классической философии или жизненной? Как музыкант музыканта.

БОГУШЕВСКАЯ: Жизненной я их и так учу каждый день. На репетициях. «Расскажите, пожалуйста, о планах выпуска совместно с Иващенко альбома босса-нов».

ГИЛЁВА: Как-то босса-новы волнуют…

БОГУШЕВСКАЯ: Это очень хорошо, что вас волнуют босса-новы, это просто прекрасно. Значит, смотрите, какая штука. У Антонио Карлоса Жобима много правонаследников, совершенно верно. Одни из них живут в Америке, другие в Швейцарии, третьи в Бразилии. И все они не могут между собой договориться. Хотят они нам с Иващенко разрешить издавать наши босса-новы, переведенные на русский язык, на русском языке… Поэтому у нас очень интересно. Юристы год занимались этим вопросом, и нам дали разрешение на выпуск и запись двух босса-нов. Значит, эти босса-новы я могу сколько угодно издавать. Они на русском языке, у меня есть разрешение. А Любиным переводам повезло гораздо меньше. А пиратским образом издавать этот альбом не хотим. Вот поэтому с выпуском альбома думаю, что нет, а вот с концертом все гораздо проще.

ИЗ ЗАЛА: Кто вам больше всего нравится из сказки про Винни Пуха?

ГИЛЁВА: Это психологический тест, наверно.

БОГУШЕВСКАЯ: Винни Пух, Винни Пух мне больше всего нравится. Лет до 14 я идентифицировала себя с осликом Иа…

ИЗ ЗАЛА: У вас отваливался хвост?

БОГУШЕВСКАЯ: С хвостом у меня до сих пор неполадки, честно говоря…

ГИЛЁВА: Не растет!

БОГУШЕВСКАЯ: Хвост, да, как-то не растет… Вот, я подчеркивала все его цитаты, знала их наизусть… «Благодарю за то, что вы случайно проходили мимо». Я вообще была таким смурным подростком. Знаете, как сейчас — эмо. «Благодарю вас за то, что вы случайно проходили мимо», или «Не всем же петь-танцевать под ореховым кустом». Или там «Да, я должен больше вращаться». Или «Когда ты соберешься меня прибить, Винни Пух, пожалуйста, сообщи мне об этом заранее». А потом моя самоидентификация поменялась, мне кажется, это к лучшему.

ГИЛЁВА: А почему вам все-таки доктор Курпатов-то не помог?

БОГУШЕВСКАЯ: Посмотрите внимательно на своих соседей, нет ли среди вас редакторов из программы доктора Курпатова. Тогда я смогу рассказать, в чем там было дело.

ИЗ ЗАЛА: Нет.

БОГУШЕВСКАЯ: Нет? Точно никто не… Ты редактор?

ИЗ ЗАЛА: Нет!

БОГУШЕВСКАЯ: Смотрите, какая интересная штука. Когда они мне позвонили и позвали на программу, посвященную сильному характеру, и говорят: «Ну, Ирина, какие у вас есть вопросы к доктору по поводу сильного характера?»

ГИЛЁВА: Не мешает ли он в личной жизни?

БОГУШЕВСКАЯ: Я говорю: «Понимаете, у меня, в общем-то, нет у доктору вопросов по этому пункту». — «Прям совсем нету вопросов?» — «Вы знаете, нет. У меня нет вопросов к доктору». Харатьян потом на эту тему замечательно заметил: «Ну, раз у вас нету вопросов к доктору, будут вопросы к вам. Потому что это диагноз». 40 минут мы разбирались с редактором доктора Курпатова в том, почему сильный характер — это хорошо, и каждый остался при своих. Потом они позвонили, сказали: «Вы знаете, мы перенесли съемку, у нас как-то эта тема не сложилась». Ну а попутно я рассказала, что у меня есть одна такая закавыка в жизни: я не могу никак сесть за руль, хотя мне хочется водить машину, это замечательно совершенно. И они предложили поговорить на эту тему. И завтра мы с доктором на нее поговорили бы, если бы не последние события, в связи с которыми студию у них забирают под съемки большой программы, посвященной памяти Ельцина. Мы, очевидно, в среду поговорим с доктором Курпатовым, и это будет… Я, честно говоря, не знаю, что я ему скажу, потому что сейчас я беру уроки вождения, меня так прет! Мне так нравится. Я сегодня, например, ездила змейкой и ни разу не сбила ни одну вешку. Инструктор сказал, что это просто кул. И вообще таких учеников у него мало. Зато парковались мы 86 раз.

ИЗ ЗАЛА: А что вы в машине слушали?

БОГУШЕВСКАЯ: Ну когда слушать, инструктора я слушала! У меня в машине будет много потом музыки.

ИЗ ЗАЛА: Какой?

БОГУШЕВСКАЯ: Ой, всякой-разной. У меня музыканты исключительно образованные люди. Когда мы едем на гастролях в поезде — как они сядут, как они начнут: «А ты помнишь это соло у Пасториуса там-то там-то?» — «Ой, это да, это все!» Или там Бона. Теперь я знаю, кто такой Бона. В общем, невозможно с ними, какие-то комплексы ужасные.. И я у них наберу музыки, буду слушать в машине в пробках.

ИЗ ЗАЛА: Скажите, пожалуйста, у вас двое сыновей, как они относятся к вашему творчеству — это один вопрос. И вообще, прибавилось ли счастья в вашей жизни с появлением их?

БОГУШЕВСКАЯ: Нет, ну, конечно, да. Вообще, нам, женщинам, классно — мы сами можем создать себе людей, которых будем потом любить. Фантастическая опция. Старший прошел период определенного негативизма по отношению к моему творчеству, когда он увлекался Rammstein и Guano Apes, надо сказать, что действительно мы немножко разную музыку с ними исполняем. Но зато, когда у нас был концерт во МХАТе, вот первый наш большой, он был за кулисами, страшно волновался, переживал. Ну наконец он дорос до той музыки, которую его отец пишет. Значит, у младшего очень интересное было отношение… Как только я дома начинаю петь что-нибудь, он сразу говорил… Он еще даже говорить как следует не умел, но говорил: «Не пой». И это продолжалось достаточно долго, и только прошлым летом в лесу он сказал: «Мама, как чудесно ты поешь». Я чуть не упала в куст крапивы, потому что это была какая-то новая реакция. Но теперь он опять запрещает мне петь, потому что он начал сам писать песни. Я хочу сказать, что у него получается лучше, чем у меня. В частности, у него есть хит уже: «Ааааа! Самолеты! Ааааа! Летают». И это повторяется достаточно долго. Мальчик еще не знает, что он исповедует основной принцип Михаила Козырева: «Строчки должны повторяться».

ГИЛЁВА: Еще у нас есть вопросы.

БОГУШЕВСКАЯ: Еще записки? «Пара ваших любимых книг, которые произвели на вас самое большое впечатление в последнее время». Ух, я в последнее время почему-то очень много читаю. Наверное потому, что как раз, как я сказала, что пошли все нафиг, я хочу лежать на диване. На диване очень хорошо лежать с книжкой, и я вдруг начала читать. В последнее время что мне очень понравилось. Мне очень понравилась книжка Линор Горалик и Кузнецова, «Нет» она называется. Великолепный там, я считаю, русский язык. Ну и вообще мир, который там придуман, он очень непротиворечивый, красивый и страшноватый, но, в общем, яркий такой. Интересно было бы в нем пожить. И то, конечно, как это написано — это совершенно блестяще. Что мне понравилось еще… Мне понравилась Ольга Славникова «2017». Неожиданно совершенно. Я думала, это какая-то социальная сатира, антиутопия, какая-то такая фигня… А там, оказывается, про горные породы. И все замечательно, и так интересно написано, конечно. Прочла я книжку «Золото бунта» Алексея Иванова, и у меня было ощущение, что я читаю взбесившийся словарь Даля. Вы знаете, все было бы хорошо, если бы он писал «Герой вышел на поляну и увидел там много корчеев, фруков и буляков». Так нет же, он пишет, что увидел там «много фруков — таких, значит, уже спиленных пней, и немножко обработанных. И буляков — коряк, значит, таких». Или «барку тащили по каким-то кузябам — специальным дощатым мосткам». То есть ну просто невозможно. Мне бы, честно говоря, было бы приятней, если бы он все эти объяснения, термины, которые он там натолкал, вынес бы куда-нибудь в комментарии. Если тебе интересно посмотреть, что такое фуляки, бруки и т.д., открывай смотри, а когда ты читаешь, это просто похоже на… Мне очень помешало то, что я в свое время читала роман «Бурный поток», и там «понюхал старик Арнольдович свои носки, и аж заколдобился». Или фраза была гениальная — «Инда запрели озимые». Я не согласна с критиком Данилкиным, что Алексей Иванов — это золотовалютный запас русской литературы, хотя книга написана очень мощно, конечно. Что еще мне понравилось… Мне понравился весь Хольм Ван Зайчик. Очень мне понравилось все, что они придумали — это прям замечательно. Что еще… Вот хотелось бы мне книжку Ривелоте прочесть. Я еще ее пока не читала, даже не знаю, где ее купить.

ГИЛЁВА: А вас произведения других авторов как-то сподвигают на… То есть они вас вдохновляют?

БОГУШЕВСКАЯ: Обязательно. Конечно. Особенно если это произведения каких-нибудь авторов, типа Гете, Данте… Почитаешь — и сразу думаешь — какой кошмар, как мы вообще живем… «Ирина, вот вы когда пели, вы вот рукой такое сложное делали. Это какая-то техника, или идет изнутри, внутренняя потребность? Есть ли вообще техники пения, которые вы используете?» Знаете, я использую действительно множество всяких-разных техник пения, потому что у меня была отличнейшая… У меня, вообще, хорошие были педагоги по вокалу хоровой студии, где я училась, и у меня потом был отличный педагог по вокалу, она заставляла меня петь лежа с книжками на животе. И таким образом поставила мне дыхание. Что касается махания руками — да, это сложная джедайская техника. Видите, вы постепенно становитесь счастливыми.

ГИЛЁВА: Как вы считаете, мир вообще справедливо устроен?

БОГУШЕВСКАЯ: Это к вопросу о правилах. Если мы допускаем, что он устроен справедливо, значит мы сами на все это подписались, получается. Вот. Да, я считаю, что он устроен справедливо. У каждого есть возможность получить все те уроки, которые он должен получить. Зачем — не знаю.

ГИЛЁВА: Видимо, мы это поймем. Каждый — в свое время.

БОГУШЕВСКАЯ: Каждый в свое время мы однозначно все поймем. И опять все сотрут, и заново вперед. Я не понимаю вот этой технологии, честно говоря. Все-таки, мне кажется, не надо стирать всю память людям, которые собираются родиться. Не надо. Хотя Тема, когда ему было лет 12-13, сказал мне очень остроумную вещь, сын мой старший. Мы с ним как раз обсуждали эту тему, как ни странно. Это он возмутился, что ему при рождении не дали распечатку, что он должен стать архитектором, жениться на Машеньке Орловой, родить троих детей и всякое такое прочее. А потом и задумался и говорит: «А представь, если ты в последний раз родилась, когда были, предположим, телеги и кареты. И вдруг ты видишь автомобили… Если память не сотрут, ты же…» Это, конечно, самый интересный вопрос, но самый непонятный.

МАРИНА КАЗАНСКАЯ: Я вот хочу на эту тему…

БОГУШЕВСКАЯ: Тебе не стыдно использовать свое служебное положение? Это мой директор Марина Казанская!

КАЗАНСКАЯ: Не могла усидеть. Потому что недавно по ТВ была передача по Первому каналу, в серии «Непознанное», в ней рассказывали о гипнозе. И там наши ученые делали опыт. Они молодого человека вводили в гипноз, спрашивали его о прошлом. Например, какая картинка была у него в детском садике на шкафчике, когда он был маленьким. Он говорит: «Там мячик был». — «Какого цвета?» — «Красно-бело-синий». Все помнит человеческая память. А потом его спросили о будущем о его. И он начал им рассказывать, что он будет женат. «А будут ли у вас дети?» — «Будут дети». — «А как их будут звать?» И он начал это говорить. Дальше там был интересный рассказ о том, как это проверить, — проверить это можно со временем. И что-то они уже проверяли. То есть получается, что это заложено в нас. Распечатка. Но она где-то там, в бессознательном. А мы это реализуем на сознании, не понимая, что мы это реализуем. Это гипотеза.

БОГУШЕВСКАЯ: Не хочешь сходить к доктору Курпатову в среду?

ИЗ ЗАЛА: За распечаткой!

БОГУШЕВСКАЯ: А как же дерево возможностей, тренди-бренди? А многие буддисты говорят, что Вселенная изменяется в каждый момент, и в зависимости от того, какой выбор мы сделаем сейчас, такими мы будем завтра. В общем, ребята, никто ничего не понимает, и все только дурят нас бесконечно!

КАЗАНСКАЯ: Просто это правило игры называется так: совмещение несовместимого.

БОГУШЕВСКАЯ: О, какой директор у меня!

ГИЛЁВА: Вы знаете, нам всем нужно пожелать, чтобы вам никогда помощь доктора Курпатова не понадобилась. И тогда будет хорошо, мне кажется.

ИЗ ЗАЛА: Здоровых нет, есть недообследованные.

ГИЛЁВА: Этого тоже лучше не знать, мне кажется.

БОГУШЕВСКАЯ: Я просто помню, я в какие-то в гости пришла, а мне там одна девушка полупьяная говорит: «А какая у вас самоидентификация?» Прям сразу так с порога. Вы пельмени сначала дайте. Я говорю: «Вы хотите поговорить об этом сейчас?»

ГИЛЁВА: Как на такие вопросы вообще надо отвечать? Какая у вас самоидентификация…

БОГУШЕВСКАЯ: Как угодно.

ИЗ ЗАЛА: Георгий меня зовут, у меня вопрос следующего характера. Вы когда исполняете свои песни на концерте, вы их как-то сопереживаете? И если да, как у вас происходит перенастрой с медленной песни на более быструю? Понятно, что когда вы записываетесь — это для вас рутина, работа и так далее. То есть вы работаете, повторяете одно и то же. Один и тот же момент. А когда вот на концерте.

БОГУШЕВСКАЯ: Ну у нас, у артистов, у каждого есть определенный пульт, встроенный в голову, и там можно нажимать всякие кнопки. Я шучу, конечно. У нас нет никакого пульта в голове, и пару или тройку раз на концертах бывало такое, что я пела вот эту песню и начинала плакать. Поэтому я никогда не пою «Рио-Риту», например, на концертах в последнее время. Я не могу больше петь эту песню. Знаете, самое опасное когда поешь песню — попасть в то состояние… Это же как джинн из бутылки. Вот я начинаю петь… Ну «Чем ты дышишь» — ладно, хорошо. Это такая песня о том, что все расцветает. А вот какое-нибудь «Легче перышка» начинаешь петь, и вдруг ты — бац — оказываешься в тех обстоятельствах, в той ситуации, когда ты все это написал, и так становится себя жалко! Ужасно. И вот тут можно пустить слезу, это очень опасный момент, на самом деле. То есть тут важно за собой следить. У нас нету, конечно, никакого пульта в голове, но у нас есть какой-то контроллер. Он говорит: «Богушевич, ты сейчас пустишь слезу. Держи себя в руках». Потому что можно, немножко можно собой управлять. А веселые песни всегда петь очень легко, потому что написаны они всегда в хорошем состоянии, как правило. И перестройка происходит сама собой. Там автоматическая коробка.

ИЗ ЗАЛА: Ирина, а вы слышали, как Елена Антоновна Хабарова поет «Рио-Риту»? Как вам?

БОГУШЕВСКАЯ: Нет, не слышала. Но мне говорили, что это замечательно. Я, впрочем, и не сомневаюсь даже, что это так.

ИЗ ЗАЛА: Своеобразно очень.

БОГУШЕВСКАЯ: Да? У меня не получилось… В прошлый вторник у нее был концерт в ЦДХ.

ИЗ ЗАЛА: Она больше играет, чем поет.

БОГУШЕВСКАЯ: У меня, вообще, большое счастье, что она поет эту песню. Просто вообще большое счастье. Мне вообще очень нравится, когда кто-нибудь поет мои песни. Я чувствую прям, что не зря живу.

ИЗ ЗАЛА: Даже если на кухне?

БОГУШЕВСКАЯ: Тем более на кухне! Если кто-то на кухне хочет спеть какую-то мою песню, это же просто счастье!

ИЗ ЗАЛА: А у меня постоянно в голове ваши песни!

БОГУШЕВСКАЯ: Это не вы написали записку, что я спела все ваши песни?

ИЗ ЗАЛА: Нет.

БОГУШЕВСКАЯ: Замечательно. Очень хорошо. Значит, у нас с вами приемники работают на одинаковой частоте, только и всего.

ГИЛЁВА: А у вас есть ощущение, что вы живете в правильное время, или вам надо было бы раньше родиться, или, может быть, позже?

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, это вообще такие смешные разговоры. Особенно, когда какие-нибудь девушки лет 18-ти говорят: «Да, вот мы бы на балу…» Почему-то никому никогда не приходит в голову мысль, что они спокойно могли бы пахать где-нибудь, или с каким-нибудь снопом в руках сидеть, как в книжке Некрасова. Нет, мне очень нравится то время, в которое я живу, мне отлично здесь.

ИЗ ЗАЛА: У вас есть песни, которые вы не поете, потому что вы уже чувствуете, что они для вас неважны, неактуальны? От которых, вы отказываетесь, допустим, на концертах.

БОГУШЕВСКАЯ: Вы знаете, да. Потому что я перерастаю какие-то вещи. Например, мне очень раньше нравилась песня «Остановка». И я ее не пою, потому что она морально устарела. Хотя она красивая песня, для меня она морально устарела. Может быть, для кого-то, кто находится сейчас в этом состоянии, она, наверное, хороша. Я думаю, что мы все-таки ее запишем в итоге когда-нибудь, но на концертах — нет. Так что да, есть такие песни. И их много, на самом деле, потому что песни я пишу всю жизнь, а пластинки начала выпускать очень недавно, поэтому…

ИЗ ЗАЛА: Ирина, а когда вы начали заниматься творчеством, как это к вам пришло?

БОГУШЕВСКАЯ: У нас в семье, поскольку мы жили в Багдаде, была отличная техника, Такой большой «Грюндиг» был с бобинами. У него был микрофон такой крутой, и он записывал, значит, все мое лепетание. И семейное предание гласит, что первую песню я написала года в три с чем-то, это была песня «Маму отпущу в кино, маму с папой». Это был блюзняк. В общем, я с тех пор пишу два вида песен всю жизнь: грустные и веселые.

ИЗ ЗАЛА: Вы своим детям пели песни в детстве?

БОГУШЕВСКАЯ: А как же, конечно! Я знаю огромное количество детских песен, потому что пела в детском хоре — раз, ну и вообще как-то почему-то так получилось, что знаю я огромное количество детских песен.

ИЗ ЗАЛА: А свои песни вы писали для них?

БОГУШЕВСКАЯ: Для них? Вы знаете, у меня не получается почему-то хорошо сочинять детские песни. Есть, правда, одна какая-то более-менее детская, про то, что солнце есть всегда за облаками. Может быть, мы, кстати, ее и будем играть на концертах.

ГИЛЁВА: Вам предоставляется великолепная возможность, из тех, кто не задавал вопросы, задать последний вопрос Ирине, и мы закончим официальную часть.

БОГУШЕВСКАЯ: А что будет после официальной?

ГИЛЁВА: Общение в кулуарах.

ИЗ ЗАЛА: «Заговорчики».

БОГУШЕВСКАЯ: Последний никто не хочет, потому что последний вопрос — это очень грустно звучит. И пессимистично.

ИЗ ЗАЛА: А на столе лежат две записки!

ГИЛЁВА: Давайте. Тогда все, тогда больше вопросов из зала не принимается.

БОГУШЕВСКАЯ: «Ваш любимый город в мире, и самое любимое место в Москве». Вы знаете, мне нравятся все приморские города, при теплых морях. Вот прошлым летом я полюбила город Генуя. Она свела меня с ума. Я за день там сделала порядка, наверное, 500 снимков, и каждый прекрасен. Потому что по количеству сконцентрированной красоты Генуя — это что-то необыкновенное совершенно, а объясняется все очень просто: генуэзская республика еще веке в XIII — XIV была достаточно богата для того, чтобы нанимать лучших архитекторов, и есть там такая via Republica, по-моему, у нее очень смешная история. Скинулись самые крутые генуэзские пацаны, шесть семей, они собрали однажды стрелку и сказали: «Пацаны, мы, значит, живем тут в Генуе, и все у нас хорошо. И давайте сделаем так, чтобы пацаны в других городах это видели». И они скинулись, и построили улицу дворцов: белый дворец, красный дворец, — это феноменально красивая архитектура, просто нереально. «А как вы относитесь к Гришковцу?» Очень нежно к нему отношусь. У нас с ним двое общих музыкантов: Света Мочалина и Коля Саробьянов. Светик ему аккомпанирует не помню в каком спектакле, а Коля играет в «Бигудях».

ИЗ ЗАЛА: В «Титанике».

БОГУШЕВСКАЯ: Да, совершенно верно. А еще у нас директор Гришковца — Ирина Юткина — мой бывший директор. Поэтому я очень… Ну и вообще, на самом деле он замечательный артист. Я помню, когда я ходила на его спектакли, одновременно он играл еще в Центре Высоцкого, это был один из его спектаклей первых в Москве. Моя подруга сказала: «Блин, я тоже так могу — встать и рассказать, как в детстве я ковыряла обои…» Я говорю: «Встань и расскажи». Это не так просто, как кажется.

ГИЛЁВА: А когда вам было столько лет, сколько вашему старшему сыну, вы же как-то представляли себе будущее? И вот, как бы, это насколько совпадает с тем, что есть сейчас?

БОГУШЕВСКАЯ: Это вообще не совпадает с тем, что есть сейчас. Потому что я училась тогда в МГУ, и была уверена, что я буду профессором философии, а по вечерам буду играть на гитаре, как Никитин.

ГИЛЁВА: Мы как раз счастливы, что это не случилось. Ирина Богушевская!

БОГУШЕВСКАЯ: Спасибо вам огромное! Самое время было бы директору делать какие-нибудь объявления, между прочим. Про наши ближайшие концерты в Москве.

ГИЛЁВА: Марина, мы вас слушаем. Говорите нам!

БОГУШЕВСКАЯ: А ты назначила ЦДЛ, например?

КАЗАНСКАЯ: Я могу сказать только про один концерт, который будет 14 июня в ЦДЛ, это будет такой камерный концерт, где предполагается спеть несколько новых песен.

БОГУШЕВСКАЯ: Да, я надеюсь, что мы со Светой сделаем… И не только со Светой, наверное.

КАЗАНСКАЯ: Вот это, наверное, единственное, потому что все остальное — это другие города и репетиции. А на сентябрь у нас назначена премьера. Я надеюсь, что у меня больше никто не уедет в разгар репетиций на Кубу, а все, у кого маленькие дети, найдут нянь, ну и вообще как-то, что все сложится уже, в конце концов.

ГИЛЁВА: Мы вам этого желаем, конечно.

БОГУШЕВСКАЯ: Спасибо.

ГИЛЁВА: Я тоже сделаю маленькое объявление: следующие «Разговорчики» 10-го мая, и в них придет Михаил Козырев.

БОГУШЕВСКАЯ: Передайте ему от меня привет!

ГИЛЁВА: Конечно.

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25

info@razgovorchiki.ru

info@razgovorchiki.ru

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25