Разговорчики № 30. 19 июня 2006 г.
Умка (Анна Герасимова).
Тема: «Ничего страшного нет»

ВЕДУЩАЯ: Здравствуйте! Меня зовут Анна Гилёва, это проект «Разговорчики». Сегодня в «Разговорчиках» Умка, которая расскажет нам, как нам надо жить.

УМКА: Я не знаю, как вам надо жить, я знаю, как мне можно жить. Тут очень много моих друзей, я хотела сначала каждому по отдельности рассказать, но теперь расскажу всем сразу. Вчера Боря поехал в Киев брать себе литовскую визу в Литовском посольстве. Я, оставшись в одиночестве, решила прогуляться. Думаю: пойду-ка я погуляю на Арбат. Доезжаю, как идиотка, до Смоленской и вдруг встречаю Дмитрия Александровича Пригова, если вы знаете, кто это такой. Для тех, кто не знает, поясню, что это поразительный человек, концептуалист довольно матерого поколения и вообще очень хороший дядька. И вот мы с ним начинаем радоваться друг другу, потому что мы пять лет не виделись. Я говорю: «Ой, какие у вас волосики... отросли…» и все такое. И вдруг на совершенно пустой платформе, ну вы знаете, Смоленская, там обычно нет никого – на этой пустой платформе возникает какой-то бешеный мужик очень большого роста, в белой рубашке, с такими горящими черными глазами и четыре маленьких мента, которые на самом деле солдатики, но их взяли служить в милиции, чтоб им было легче и веселее. И они все бегут ко мне и говорят: «Вы арестованы, пройдемте для выяснения». Я говорю: «Ура, как здорово! Пошли!». Дмитрий Александрович пугается, говорит: «Ой, Аня, я пойду с вами». А мужик машет корочкой, говорит: «Я из уголовного розыска. Ни в коем случае не отпускайте этого человека». Прыгает в поезд и уезжает. А я была одета как сейчас – мешковатые штаны, кенни с капюшоном, сверху такая черная рубашка. То есть, если себе представить на секунду, что я мальчик, то это очень стремный мальчик, во-первых, непонятно какого возраста, во-вторых, непонятно, почему он так одет, все у него в разные стороны торчит, шатается, болтается, ни рюкзака у него, ничего. И какой-то нос длинный, и непонятно вообще, какой национальности, с какой целью это существо тут тусуется. Я смотрю на себя глазами этого дяденьки и понимаю, что действительно – все это возбуждает некоторый интерес. Я говорю: «Ребята, пройдемте, только вы не волнуйтесь, во-первых, я тетенька, во-вторых, мне 45 лет, я из рок-группы и вообще все нормально». Они такие: ну да, типа мы поняли, и начинают так смущенно улыбаться, мол, вы идите, идите, потому что мужик уже прыгнул в вагон и уехал. Я говорю: «Да? Ну ладно». И продолжаю с Дмитрием Александровичем стоять, обсуждать это происшествие. Мальчики мнутся, мнутся, где-то минуту, потом возвращаются и говорят: «Давайте все-таки пройдемте, потому что он сказал, что если мы вас не заберем, то у нас будут неприятности». Я говорю: «Ура, отлично!». Дмитрий Александрович говорит: «Я с вами пойду», я говорю: «Не надо, вы езжайте домой, а я пойду». И вот мы поднимаемся, роскошный обезьянник, все там синенькой красочкой выкрашено, ребята со смущенными улыбками говорят: «Вы ж понимаете…», я говорю: «Конечно, я все понимаю, все отлично, я так давно тут не была, мне приятно, интересно». Приходит тетя-мент, такая плотненькая, говорит: «Что здесь происходит?». Они говорят: «Да вот, какой-то человек показывал корочки уголовного розыска, требовал задержать». Я говорю: «А у меня вот паспорт есть! И вообще я тетенька из рок-группы «Умка и броневик». Тетенька быстро так обхлопала меня, говорит – «ну все, идите, а вот вы, ребята, останьтесь». Я говорю: «Не трогайте их, они хорошие, они не виноваты!». Потом я пошла все-таки гулять по Арбату. И думаю – как-то эта история не завершилась. Сегодня выхожу из метро, думаю – дай-ка я прогуляюсь. И кого я встречаю первым делом? Дмитрия Александровича Пригова! Он говорит: «Ну как, вас отпустили?». Я говорю: «Да! Вот, кстати, диск, которого у меня вчера с собой не было, а сегодня он у меня с собой есть». Такая вот прекрасная история. Правда, здорово? Бедные эти парни, им влетело, а может и нет. Они же хорошие, решили меня отпустить. «Идите, – говорят, - идите»…

ГИЛЁВА: Я прочитала в одном из ваших интервью, что вы никогда ни в каких формах социального протеста принимать участие не будете.

УМКА: Не-не-не. А зачем?

ГИЛЁВА: Ну, может, чтобы мир стал лучше.

УМКА: А мир от этого лучше не станет. Он от этого станет только хуже.

ГИЛЁВА: А как же те люди, которые хотят его изменить, партии создают?

УМКА: Не-не-не, никаких партий! Зачем это надо? Вы, наверное, меня провоцируете. Нет, я совершенно против всех партий, всяких демонстраций. Мне кажется, надо менять самого себя в лучшую сторону, тогда будет все прекрасно. По-моему, это настолько понятно, что ничего другого на эту тему даже сказать нельзя. Бабушку какую-нибудь через дорогу перевести, нищему дать 5 копеек – уже хорошо. Зачем какие-то демонстрации? Это люди пиарят себя. Вы не согласны?

ГИЛЁВА: Я не знаю, я у Вас спрашиваю.

УМКА: Я считаю, что политика вообще – это отстой, гадость и вред. Даже если тебе не нравится правительство, ну подумаешь, где-то есть оно, правительство… Мы при Брежневе жили. Ничего так. Живые остались. Даже очень здоровые, симпатичные, красивые, молодые.

ГИЛЁВА: А где критерий того, что то, что человек делает – это правильно?

УМКА: Внутри. Меня.

ГИЛЁВА: А объективные критерии какие-то есть?

УМКА: Не знаю. Я не могу объективно говорить.

ГИЛЁВА: Вы же ориентируетесь на чужие мнения?

УМКА: Нет. На мнения близких друзей иногда.

ГИЛЁВА: Допустим, музыканты, которые вам нравятся, они высказывают какие-то мнения…

УМКА : Это уже считается близкие люди.

ГИЛЁВА: Получается, мир такой, каким мы себе его представляем, да?

УМКА: Мир такой, каким мы хотим, чтобы он был. Если мы хотим, чтобы у нас были трудности, у нас будут трудности, если мы хотим, чтобы нам было плохо, нам будет плохо.

ГИЛЁВА: У вас трудная жизнь?

УМКА: Нет. У меня очень легкая, веселая, прекрасная жизнь.

ГИЛЁВА : Как вам это удается?

УМКА: Не знаю. Прекрасная жизнь. Много друзей замечательных, вот здесь их много собралось. Если какая-то трудность, они помогают. Все совершенно безоблачно. Вот я болела гриппом. Полгода не могла выздороветь. Потом я поняла, что просто не надо пить коньяк. Только вылечиваешься, выпиваешь сто грамм – тут же заболеваешь обратно. Я поняла, что не надо выпивать эти сто грамм, и все. И перестала болеть.

ГИЛЁВА: А людей больше хороших или не очень?

УМКА: А я, честно говоря, и не знаю. Потому что я со всеми людьми не общаюсь. Я общаюсь только с приятными, хорошими. Их нормальное количество.

ГИЛЁВА: Опять же я читала, вы где-то сказали: вот сделал бы какой-нибудь продюсер вам нормальное предложение, вы бы согласились, а так – одни сволочи попадаются.

УМКА: Это не совсем так. Во-первых, я не знаю, что такое продюсер. Есть два слова «продюсер». Один продюсер – это который у нас считается продюсером - такой дядя, который вкладывает деньги в беспонтовый проект, они обычно прям забиваются друг с другом: вот я в такого вложу, а я в такого вложу, а спорим, мой победит, нет, спорим, что мой победит, а я сто тысяч баксов вложу, а я двести тысяч…а вот твой не победил, ты дурак, с тебя тарелочка суши…ну что-то вот такое. Это у нас называется продюсером.

ГИЛЁВА: То есть получается, что тот, в кого они вкладывают, это вообще пешечка?

УМКА: Да, это вообще пешечка. А у нас…то есть, у нас на Западе… На самом деле, продюсер – от слова produce, то есть, «делать продукт». Продюсер – это человек, который решает, какой у группы будет саунд. Джон Кейл был продюсером такой-то пластинки Патти Смит. У нас как говорят: о, значит, Джон Кейл вытащил Патти Смит, раскрутил. Смешно же. Это нам смешно. А люди читают и думают – да, Джон Кейл, вон как вложился.

ГИЛЁВА: Вам таких не попадалось?

УМКА: Неа. Кто же мне денег-то даст? Мне никто не даст таких денег, чтоб… Мы вот записали новый диск за триста баксов. Это немного. Здесь есть люди, которые мне помогали записать этот диск. Материально. Это совсем недорого. Я недавно познакомилась с довольно симпатичными людьми, я не буду их называть, людьми из рок-тусовки. Они оказались довольно вменяемые, стали меня спрашивать – мол, как же вы так живете. Я говорю: «Нормально. А как вы так живете?». Они потом описывают в своих книгах, что вот назвали однажды «Чайф» толстомордыми ублюдками, а потом три года извинялись. А я спокойно могу сказать: «Чайф – толстомордые ублюдки» и мне никто ничего не сделает. Мне ни Гройсман не нужен, никто не нужен.

ГИЛЁВА: Вы хотели бы, чтобы в вас вложили деньги?

УМК: Нет, я не хочу, чтоб в меня что-то вкладывали. Цитирую песню Мары – Мара девушка такая симпатичная, торгует лицом своим на обложках всяких – есть у нее такая песня, чего-то там «твои пальцы вложи меня» или «пальцы внутри» что-то такое… Вот эти персты… я не хочу, чтоб в меня их кто попало…сувал…Не надо в меня ничего вкладывать. Я сама могу в кого хочешь...

ГИЛЁВА: Я где-то прочитала, что вас Лена Карпова пыталась показать Иосифу Пригожину…

УМКА: Ой, это было очень смешно. Однажды Лена Карпова – она мой друг – пришла…

ГИЛЁВА: Она же с Дибровым работает?

УМКА: По-моему, она уже не работает с Дибровым. Она чудесная. С кем бы она ни работала, даже с Пригожиным, все равно она прекрасная, и она пытается под маркой разных брендов сделать что-то человеческое, кого-то вытащить, показать людям. За мной она долго охотилась, наконец поймала, показала в передаче у Диброва. Все было хорошо, весело. Шли годы. Лена устроилась работать к Пригожину в компанию, не помню, как называлась… Помню только, она мне звонит, говорит, приходи, мы тебя покажем Пригожину. Хорошо. Я пришла, меня показали Пригожину, Пригожин посмотрел, очевидно, сказал: «Не-не-не» и я тоже сказала: «Не-не-не». И все. Все кончилось. Зато в этот же самый момент ему показали «Король и шут» и он сказал: «Да-да-да». И вот, пожалуйста. Как хорошо всем стало.

ГИЛЁВА: Почему же не находится Джона Кейла для вас?

УМКА: А зачем мне Джон Кейл?! Я сама Джон Кейл вообще! Между прочим, когда приезжал Джон Кейл, они играли на наших гитарах, вы знаете? Они приехали вообще без гитар. Я встречаю Чепарухина в клубе питерском «Манхеттен» и слышу, как Чепарухин с кем-то договаривается, что Джону Кейлу на питерский концерт дадут гитару Ляпина. Я спрашиваю: «А на московский концерт у вас есть гитара?». Он такой: «Нет». Я говорю: «Вы хотите?». Он: «Да». И вот. Кейл конкретно не играл, а его гитарист и басист играли на наших инструментах, это видно на фотографиях, там на гитаре такой значочек наклеен, не перепутаешь. Они вообще такие братки оказались отличные. Так что я могу Джону Кейлу сама вложить…

ГИЛЁВА: Это правда, что вы внимательно читаете все музыкальные журналы?

УМКА: Ну не все, и не очень внимательно, но читаю, когда попадаются. Даже иногда покупаю на лотках. Я читаю журнал «Ровесник» для детей, очень хороший журнал.

ГИЛЁВА: Он еще существует?

УМКА: Да, он очень веселый, хороший. В каждом номере там обязательно есть фотографии Оззи Осборна и Кейта Ричардса. Правильно воспитывают. Еще я покупаю журнал «Rolling Stone». В одном ларьке есть такой дяденька хороший, он бывший музыкант, у него такие усы подковой и он каждый раз как меня видит, кричит: «Журнал!». И я покупаю «Rolling Stone», журнал, конечно, малоприятный, но интересный. Он всегда пишет про каких-нибудь извращенцев, бабы в мужиков превращаются и наоборот. Ужасно интересно. Боря говорит: «Вот любишь ты про гадость всякую, сама говоришь, что не любишь, а сама всегда лезешь такое читать. Интересно одним глазком посмотреть?». Да, интересно, а что? Любопытство питаю.

ГИЛЁВА: Что интересного из прочитанного?

УМКА: Я начала читать последний «Rolling Stone» и потеряла его в гримерке Дома журналистов. На самом деле, в журнале «Rolling Stone» есть очень интересные материалы – когда они начинают стебаться над советской попсой, причем с такой козьей мордой (как написал недавно один прекрасный писатель, «с лицом мертвой козы», я могу себе представить лицо мертвой козы). Они берут Борю Моисеева или еще кого…Укупник – это как-то поприличнее, а Моисеев – вообще ништяк… И начинают с ним бухать, разговаривать. Вы не читали? Ой, это ужасно интересно. Это такой захватывающий стиль. Они сначала по 50 грамм, по 100, по 150… и в конце артист уже входит в раж, и фотографии: как он окончательно набухивается, становится кошмарным, начинает рассказывать, как в детстве ему какие-то дети нассали на лицо, после чего он стал пидорасом на всю жизнь. Ну вот такая шняга. Боже мой. Это мой любимый номер вообще. Я его всем подсовываю. Они ничего не говорят там, никаких оценочных суждений не высказывают. Они научились так стебаться совершенно с козьей мордой. Может, они всю жизнь умели. Это именно стиль у русского журнала «Rolling Stone». У американского журнала «Rolling Stone» вообще идиотский стиль. Там пишут буквально так: «Он садится за стол, хватает фисташки и начинает закидывать их в себя, как раньше закидывал наркотики. Он смеется смехом гиены» и так далее. «Ха-ха-ха, - говорит он и в это время его левая нога нервно подергивается». С одной стороны вроде как эссе, а вроде как интервью. В общем, гадость.

ГИЛЁВА: Из каких еще источников черпаете знания о мире?

УМКА: Что значит – о мире? О мире я знаю не из рок-журналов, честное слово.

ГИЛЁВА: Ну есть такое понятие, как новости…

УМКА: О мире из СМИ не черпаю, нет. Черпаю из собственных впечатлений, наблюдений, прогулок, поездок и различных разговоров с друзьями. Иногда кто-нибудь как скажет что-нибудь – я расстроюсь, а потом оказывается, что соврали… Это как у нас в песне поется: «Вчера сосед рассказал, что провалился Курский вокзал». Каждую секунду ждешь, что что-нибудь грохнет, провалится.

ГИЛЁВА: Есть такое понятие, только не ругайтесь на меня, «дух времени».

УМКА: Хорошо. Нормальный дух.

ГИЛЁВА: Сейчас он какой, этот дух времени? Он как-то отличается от того, что был, например, десять лет назад?

УМКА: Конечно. Он даже отличается от того, что был два года назад.

ГИЛЁВА: Вы пытаетесь это как-то сформулировать?

УМКА: Пытаюсь, конечно. Первый раз в жизни я выпустила пластинку, в названии которой присутствует программное заявление «Ничего страшного». Такой у меня в голове дух времени. На самом деле, год назад было страшнее. Лично мне. Мне казалось, что все гораздо более угрожающее и довольно мрачняковое.

ГИЛЁВА: Почему изменилось?

УМКА: Не знаю. Может быть, я как-то собралась. И мир, может быть, как-то взялся за ум. А может, и не взялся. Не знаю. Может быть, все привыкли к тому, что происходит катастрофы. Ну вот например. Мне не удобно такие вещи говорить, но вот рожаете вы ребенка, не дай Господь, и вы всю жизнь перед этим… Ну потому что неприятное мероприятие. Первые 20 лет своей жизни, как только ты догадываешься о том, что ребенок из тебя должен вылазить целиком, думаешь, блин, какая неприятная процедура, как бы этого избежать… А все у мамы спрашивала – мама, это как, это больнее, чем вот это? Мама говорила: «Нет, это совсем не больно, и вообще ерунда полная». Все равно было ужасно страшно. А потом, когда это уже начинается, и ты внутрь этого попадаешь, думаешь, ну и ладно, хреново, попала, ну бывает. Или у зубного врача то же самое – уже сел в кресло и ничего, ладно. Так вот и у нас.

ГИЛЁВА: Ваши родители кто по профессии?

УМКА: Они были литераторами. Отец вначале был еще актером. А мама вначале была филологом по романо-германским всяким вещам.

ГИЛЁВА: Они вас ругали за ваш образ жизни?

УМКА: Скажем так, они расстраивались немножко. Но я им не полностью демонстрировала, я не сталась их эпатировать своим образом жизни. Я старалась тот образ жизни, который бы совсем им не понравился, все-таки выносить за пределы семейных обсуждений. Свою такую жизнь, которая бы им не понравилась, я жила не там, где они находились. Но это их тоже расстраивало, конечно. Но вообще последнее время они очень гордились, что я такая…поднялась, знаменитая, в газетах обо мне пишут. Им было очень приятно.

ГИЛЁВА: Почему в свое время вы выбрали изучать обериутов?

УМКА: Я скажу. Я, правда, уже об этом говорила несколько раз. С Хармсом дело обстояло так, что, когда я училась в девятом классе, моя сестра по отцу – старшая дочка моего папы, принесла Хармса – это был самиздат, на пишущей машинке. Было круто, я смотрела, думала: «Опа, как же так? Что-то я ничего не поняла». Хотя я была девочка начитанная, довольно подготовленная. Я подумала, что как-то это не правильно, что я ничего не поняла. Перепечатала все на машинке. И меня задело. У меня заноза какая-то такая внутри появилась. Вроде ясно, что смешно, а непонятно, почему. Какая-то непонятица. То смешно, а то вообще бог знает что. Но я тогда не собиралась никакого Хармса изучать. Потом я уже немножко в ум вошла, это уже курсе на втором или на третьем, дошел до нас Введенский, тоже в самиздатовском виде. И мы его все возлюбили невероятно, потому что он был совершенно психоделический, потусторонний. Вообще, я считаю, лучший поэт в мире, и у меня есть единомышленники в этом вопросе среди людей, которых я уважаю. Введенский нас всех глубоко перепахал. И потом у меня были все пятерки, как обычно, и мне светила аспирантура, и мы с моим тогдашним мужем Егором обсуждали этот вопрос – что мне делать, потому что в аспирантуру я не хочу, писать про какую-нибудь ерунду не хочу, и он говорит: «Напиши про Введенского диссертацию, слабо?». Я сказала: «Нет, не слабо. Только мне ведь не дадут этого сделать». А потом… Есть такая история интересная, которую я тоже неоднократно всем рассказывала, как я хитро обманула руководство Литературного института, сказала, что я буду писать по поэзии 20-х годов и написала. Время было такое темное, смутное, меня было не видно, я как-то так спряталась и написала, что хотела.

ГИЛЁВА: Вы говорили, что если бы не Мариэтта Чудакова, то вам сложнее было бы защитить диссертацию.

УМКА: Я бы просто не защитила бы эту диссертацию. А Мариэтта Омаровна приходила к ним и говорила: «У вас есть единственный нормальный аспирант, а вы его хотите выгонять?!?». Ой, какая она чудесная, я ее очень люблю и до сих пор ей благодарна. Она прекрасна. Она в меня верила, что называется. Поэтому я на некоторое время задержалась в филологии, что с одной стороны плохо, а с другой – хорошо, потому что когда молодой глупый человек пишет песни, это получается не очень интересно, а когда старый и глупый человек пишет песни, то некоторым кажется, что они умные. С вами очень интересно разговаривать. Я всегда мечтаю о том, чтобы не надо было играть на гитаре, а можно было бы просто разговаривать. Так отлично. Давайте каждый день так делать?

ИЗ ЗАЛА: Гастрольный тур с «Разговорчиками»?

УМКА: Да, ты молодец. Вообще это все Даша придумала – сюда меня в «Разговорчики» вписать.

ГИЛЁВА: Есть такой жанр – стенд-ап-комеди: выходит человек…

УМКА: Да, я не просто хочу, я стенд-ап-комик настоящий. Меня иногда трудно остановить. Просто прет меня. Не могу никак гитару убрать – кричат: пой давай. Я только начинаю что-нибудь ля-ля-ля, музыканты уже знают, начинают играть – мол, молчи, пой давай и все.

ИЗ ЗАЛА: На билете надо писать предупреждение: «Кто крикнет «Пой!», будет удален из зала».

УМКА: Нет, это музыканты говорят «Пой!». Они даже не говорят, они просто начинают очередную песню играть, мне ничего не остается. Но я не могу как стенд-ап-комик, потому что мне надо, чтобы вопросы задавали, а когда мне вопросы не задают, я сразу вспоминаю, как мне приходилось что-то преподавать, мне сразу становится так тоскливо…

ГИЛЁВА: Почему вам преподавать не нравилось?

УМКА: Ну блин. Ну это надо стоять, что-то рассказывать…

ГИЛЁВА: Все уважают же.

УМКА: Не. Противно. Я не люблю, когда меня уважают. Я люблю, когда меня любят. Пусть уважают, но пусть они как-то не особенно это выказывают. Уважают-то пусть, а иначе в глаз, конечно. Но чтобы это было незаметно. А еще начинают по отчеству называть и на «вы» - это вообще! Противно!

ГИЛЁВА: Я вас тоже на «вы» называю…

УМКА: Это ничего. Не по отчеству же. И потом, у нас другая ситуация. У нас ситуация красивая: мы сидим за столиком, а вот если студенты начинают называть по имени-отчеству и на «вы», а вам при этом 30 лет, а студентам, допустим, 16, - это как-то ужасно. Я поэтому пошла к руководству этого лицея и попросила не преподавать. Потому что студенты мне уже начали траву предлагать. А я ж не могла курить ту траву, которую студенты курят, потому что у них такая трава… особенно тогда: время было голодное, бедное. Это сейчас у каждого школьника эта трава на окне растет, а тогда не было.

ГИЛЁВА: Вы чего-нибудь опасаетесь?

УМКА: Я ничего не боюсь. И не опасаюсь. Я не хочу ничего опасаться.

ГИЛЁВА: Вы уверены, что с вами ничего плохого не случится?

УМКА: Ну да. По крайней мере, хотя бы бояться не будешь. Если уж случится, то случится, и все. А чего всю жизнь ходить и бояться? Зачем это? Надо просто вести себя по-человечески, осторожно, не лезть на проезжую часть, не ходить там, где маляры красят что-нибудь, а то ведро с краской на голову упадет, не дай Господь. Не нарываться.

ГИЛЁВА: У вас бывает ощущение, что день прожит зря или жизнь прожита зря?

УМКА: Не-не-не. Никогда. Моя жизнь зря?? Нет! Никогда.

ГИЛЁВА: И периодов тоски не бывает?

УМКА : Нет, какая тоска, вы что?!

ГИЛЁВА : Как вам это удается?

УМКА: Во-первых, не надо есть мясо и сахар. Честное слово. Это если вы хотите рецептов. Потому что это главное, что приводит человека в тоску. Тоска и весь вот этот депресняк имеют физиологические корни. Не надо курить, не надо есть мясо и сахар.

ИЗ ЗАЛА: Когда ты курила, ты была в депрессии?

УМКА: Я честно скажу, я никогда по-человечески не курила. Я никогда не покупала свои сигареты. Я всегда стреляла. И максимум сигарет, который я могла выкурить за один день, это 5. У меня очень слабые бронхи и сам вкус сигает мне противен. Я некоторое время заставляла себя, это давно очень было, думала: «Ну как же так, я такой андеграундный персонаж, пусть у меня рядом с кроватью моей неприбранной стоит пепельница с бычками из-под «Примы». И вот я просыпаюсь и первым делом тянусь за этим бычком и думаю: «Блин, какая гадость». И опять не пошло, опять не получилось из меня андеграундного персонажа.

ИЗ ЗАЛА: Мясо тоже никогда не ела?

УМКА: Мясо очень давно не ела.

ИЗ ЗАЛА: Чай с сахаром тоже никогда не пила?

УМКА: Нет, почему? Было дело. Но с этим надо завязать. Постепенно.

ИЗ ЗАЛА: А почему так?

УМКА: Есть такие японские интересные теории. Про сахар. Что сахар ведет как раз к депрессии. А мясо… Просто тяжело становится жить, все твое тело напряжено тем, что ты перевариваешь мясо какого-то чужого организма. На самом деле, я не идейный вегетарианец, не дай Господь, у меня всегда кожаные ботики, я очень спокойно отношусь ко всем этим вещам. И идейное вегетарианство мне даже как-то немножко смешно. Потому что люди веками выращивали всяких там баранов или свиней специально для того, чтобы их кушать, и вдруг их перестали кушать, ну и что? Они размножатся, заполонят весь мир. Я шучу, конечно. Но просто не надо до крайностей доводить. Я могу даже съесть кусочек мяса, если мне по приколу. Просто мне не хочется. Я могу даже сала съесть кусок, мне неохота просто. Это такой очень простой рецепт, я вовсе не пытаюсь казаться гуру, или как это у вас называется. Ну не знаю. Зарядку делать, блин, по утрам. Встаешь утром – и вместо того, чтобы курить первую сигарету, пойди сделай зарядку. Честное слово.

ИЗ ЗАЛА: Потом прогуляться, а потом поговорить по телефону.

УМКА: Можно. А можно гулять и говорить по телефону. Тоже хорошо.

ИЗ ЗАЛА: Да? Давай попробуем.

УМКА: Зарядка – это очень хорошо. Сразу чувствуешь себя человеком. Холодный душ. Каждый день. Каждое утро обязательно зимой и летом. Ходить по снегу босиком. Это чистая физиология. Мне как-то не успевает стать скучно. Бывает грустно, но редко. Потому что времени нет.

ГИЛЁВА: Вы же толком нигде не работали, да?

УМКА: Я не толком, я просто нигде не работала и не собираюсь нигде никогда работать. Я вам расскажу, как я работала, я, правда, уже это где-то рассказывала… У меня хранится такая бумажка чудная, там с одной стороны написано: Герасимова такая-то такая-то поступила на работу такого-то такого-то, седьмого, не помню, сентября, по-моему, в девяносто пятом году курьером в фирму такую-то такую-то. Значит, седьмое сентября был четверг, восьмого я походила поразносила эти пакеты, девятого-десятого выходные, потом запись: «11 сентября 1995 года Герасимова такая-то такая-то уволена по собственному желанию». Причем, когда я пришла увольняться, они сказали: «Мы так и думали, все нормально». Вот я поработала.

ГИЛЁВА: А чего это весь мир ходит на работу?

УМКА: Пелевина надо читать. Там про ротожопие все сказано. Вот это ползет, тут у него потребление, а там у него… веревочка такая высовывается. В фильме «South Park» чудная картина, где они на таких машинках: с одной стороны ты сидишь на таком штыречке, а с другой в рот этот штырек… Я прошу прощения, это неприличная вещь, но точная. Все ходят на работу. Как дураки.

ГИЛЁВА: То есть, большинство – дураки?

УМКА: К сожалению, 95% людей – дураки. Я раньше думала, что 70. Но это ничего. Они, во-первых, симпатичные, а во-вторых, их же можно переубедить, они, в отличие от умных, не упертые.

ГИЛЁВА: Вы скольких переубедили?

УМКА: Не знаю. Мы когда по флэтам вписывались, все, с кем мы тусовались, в конце концов либо разводились, либо переставали ходить на работу. Мы им говорили: «Куда ты сейчас пойдешь? Сядь, отдохни, покури, выпей кофе, расслабься, пойдем погуляем, у тебя парк рядом с домом, какая работа?». И через некоторое время чувак переставал ходить на работу.

ГИЛЁВА: Вот разрушители устоев...

УМКА: Да. На самом деле, я очень люблю капитализм. Но это совсем не то, что мы думаем. Я не люблю корпоративный капитализм, он мне не интересен. Потому что это почти коммунизм. Я люблю маленький капитализм, когда вот эти ИЧП, ООО, ЫЫЫ, то есть, каждый, кто хочет, варит эти яйца, ну, вы знаете, про яйца, да? Во-первых, бульон, во-вторых, есть чем заняться. Все знают? Я могу еще раз рассказать. Это анекдот такой про старого еврея, который покупает по 10 копеек яйца, варит их и продает их вареные по 10 копеек. Ему говорят – зачем вы это делаете? Он говорит: «Ну как? Во-первых, бульон. А во-вторых, есть чем заняться». Всегда при деле. Во-первых, бульон. А во-вторых, какая отличная, веселая жизнь, и я не должна просыпаться ровно в 8 часов… А! Вот! Однажды я работала на работе! Это было в Германии. Мне сделали стипендию в каком-то издательстве мои друзья, которые там работали. И говорят мне: «Ты должна приходить на работу в 10 утра». Нет, в 8 утра! Дали мне велосипед. Я жила от работы в минуте езды. Я говорю: «А можно в 10?». Мне говорят: «Варум?». «Варум» - это «почему», это не фамилия певицы. Я говорю: «Потому что я не проснусь». «Так ты ложись раньше» - говорят мне. И что? Мы всю ночь смотрели кино про Боба Марли, пили пиво и все остальное, что там в Германии бывает, а потом с утра я сажусь на этот велосипед…На пятый день я конечно попадаю под машину, разбиваю себе всю морду всмятку. Попадаю в больницу. После этого мне никто не говорил, чтоб я в 8 часов приходила на работу. После этого, отлежав пять дней в больнице, я поехала автостопом в Голландию. Со швами. Все было очень хорошо.

ГИЛЁВА: А деньги-то откуда берутся?

УМКА: Да я ж не знаю! Я про то и пою, что я не знаю. Тут, кстати, присутствуют некоторые люди, которые периодически дают мне деньги просто так. Мне это очень стыдно. Я говорю: «Мне стыдно, не давайте мне денег! Только если у вас лишние есть…». Они говорят: «У нас лишние». Хорошо, тогда давайте. Ну и потом, мы концерты играем и торгуем дисками, кстати говоря. Причем, у меня даже сейчас есть с собой некоторое количество дисков, которые я могу продать, пользуясь случаем. Цена одного диска – от ста рублей и ниже, в зависимости от того, сколько у вас денег. 50? Прекрасно. Лучше сто.

ИЗ ЗАЛА: Так нету же.

УМКА: Нету и не надо. 50 – тоже хорошо. Ничем не хуже…ну, то есть, немножко хуже.

ГИЛЁВА: Вы какую книжку последнюю прочитали?

УМКА: Я последнюю очень толстую книжку прочитала. Биографию Энди Уорхола. Вот так вот. По-английски, между прочим. Ее написал чувак, который за него все его книжки написал. Отличный парень. Называется Боб Коласелло, он был главным редактором знаменитой газеты «Интервью»…или журнала, не знаю, как это назвать, который якобы издавал Энди Уорхол, как и все, что якобы делал Энди Уорхол, хотя он в принципе рук не прикладывал, а только манипулировал. Чудная книжка.

ИЗ ЗАЛА: «Философия» Энди Уорхола – это что?

УМКА: Это написал Боб Коласелло. И еще одна тетя. Все в порядке, я дам тебе почитать, хочешь? По-английски. Но там все понятно.

ИЗ ЗАЛА: Причем здесь тогда Энди Уорхол, если они все писали?

УМКА: Ну как? Знаешь, Брежнева «Малая земля», «Возрождение», знаешь? Написал Чуковский, главный редактор «Литературной газеты». Вообще, Энди Уорхол был фанат записи всяческой. Говорил: «Это моя жена Соня» и показывал всем «Сони», звукозаписывающий такой магнитофон и все разговоры записывал. С кем бы ни разговаривал, первым делом доставал «Соню». Он дико любил общаться с кинозвездами, с рок-звездами не так… И вот когда какая-нибудь кинозвезда хватает, или, например, жена Сальвадора Дали – они вообще сумасшедшие были, даже более сумасшедшие, чем Уорхол, - хватает эту «Соню» и сразу - бац! – ее в мусорное ведро, Уорхол сразу унывает…А когда не выкидывает, он постепенно начинает радоваться, вопросы всякие задавать. Любимый вопрос у него был: «А скажите, пожалуйста, а какой величины член у вашего мужа?». Спрашивает это, например, у Йоко Оно или еще у кого-нибудь. Такой вот был, очень любопытный, совершенно с детским любопытством человек. Он без задней мысли, ему действительно интересно.

ИЗ ЗАЛА: То есть, обаятельный очень?

УМКА: Он вообще был, оказывается, очень обаятельный мужик. Я не понимала, чего они все так носятся с этим Энди Уорхолом. Оказалось, что он действительно миляга. Просто милый человек.

ГИЛЁВА: Вы сами не хотите книжку написать?

УМКА: Нет. Я не могу написать книжку. Потому что когда я долго сижу на стуле, у меня потом задница болит. И спина. Хуже всего болит спина.

ГИЛЁВА: «Соне» наговаривайте.

УМКА: А расшифровывать кто будет? Даша? Я вам расскажу. Я веду дневник. Много лет. У меня груда этих дневников. Я могу вам показать, какой у меня почерк. И вы сразу поймете, что никто никогда это не прочитает. Если только я не доживу до ста с лишним лет и у меня не начнется такое время, что мне станет скучно, депрессия, как вы говорите, тоска…

ГИЛЁВА: Жизнь прожита зря…

УМКА: Нет, такого уже не будет. Вот мой почерк. Там ничего не понятно. Я, правда, показываю вверх ногами… Но все равно ничего не понятно, уверяю вас.

ИЗ ЗАЛА: В тебе умер врач.

УМКА: Во мне? Умер? Нет. Во мне никто еще не умер.

ИЗ ЗАЛА: Ну раз такой почерк…

УМКА: Ну и что? У меня бабушка была врачом, у нее был шикарный почерк. А у папы был очень плохой, а он ни разу не был врач. А сын мой вообще ни разу не врач, вообще нисколько, а у него такой почерк, что никому не снилось.

ГИЛЁВА: Ваш сын журналистикой занимается?

УМКА: В том числе. Он гениальный совершенно писатель, не трогайте моего сына. Я шучу. Он разным занимается. Вообще он социолог и одновременно что-то все время пишет.

ГИЛЁВА: У него почерк хороший?

УМКА : Отвратительный, у него ужасный почерк, ужасней вообще не найти. Его в детстве все мучили. И я даже немножко мучила. А когда стало некому мучить, кроме меня, я тут же перестала мучить, потому что поняла, что компьютерному поколению вообще почерк не нужен. Зачем им почерк? Слава богу, почти без ошибок пишет. А некоторые, между прочим, пишут с ошибками. И ничего.

ГИЛЁВА: Среди звезд бывают приличные люди?

УМКА : Да. Игги Поп, например. Патти Смит. Я их видела вблизи. Приятные люди.

ГИЛЁВА: А среди российских?

УМКА : Не знаю. Я не видела ни одной живой звезды. Я видела немножко каких-то успешных людей, ничего так. Они как будто не имеют отношения к тому, что делают.

ГИЛЁВА: Это как?

УМКА: Ну вот приличный человек, а потом выйдет на сцену, как споет что-нибудь такое…

ГИЛЁВА: Зачем всем людям успех нужен?

УМКА : Во-первых, не всем.

ГИЛЁВА: Сейчас в СМИ как будто идея такая генеральная – надо быть успешным, надо делать карьеру…

УМКА: Это потому, что американский образ жизни возобладал.

ГИЛЁВА: Как с этим бороться?

УМКА: Не надо бороться. Я отличница по жизни, я успешный, супер-успешный человек. Я всего добилась своими руками. Я буквально ночевала бог знает где, стреляла жетончики у метро, мы ели крапиву, морковку, нет, морковку даже не ели, землю ели, грызли зубами. И вдруг – чудесное преображение, американская мечта осуществилась, прожекторы светят мне в лицо. Да. Так оно и есть. Я сама всего добилась вот этими вот руками.

ГИЛЁВА: Вы в Америке были?

УМКА : Да. Три раза. Еще поеду.

ГИЛЁВА: Чего вы туда ездите?

УМКА: Как? Америка – родная страна моя, там негры песни поют, там все хорошо. В Америке…ой. Там главное, что на побережье – ништяк, а вот в середине Америки очень тоскливо. Мы через всю Америку проехали на машине. Там едешь, останавливаешься где-нибудь, в каком-нибудь таком магазине, где продают ковбойские прибамбасы, искусственных индейцев, шляпы, усы какие-нибудь, кони искусственные, все как положено. И рядом такой дабл – там ворота такие, чуть ли все не в лепнине, и написано гордо по-английски: «Мы гордимся нашими туалетами». Про Америку надо смотреть «South Park», но не забывать, что делали его именно американцы. Настоящие американцы – это те, кто снимает «South Park».

ГИЛЁВА: Которые могут над собой посмеяться…

УМКА: Да, которые могут посмеяться и над собой, и над всем остальным.

ГИЛЁВА: Какие еще места интересные в мире есть?

УМКА: Венеция. Там такие есть дома провалившиеся, они уже все сгнили изнутри, а снаружи еще красиво, отражаются, везде вода. Мы там гуляли 12 с лишним часов, не останавливаясь. Половина Венеции туристическая, там не протолкнуться, а в другой половине вообще никого нет, хотя абсолютно все то же самое, только нет торговли стеклянными вот этими фишечками.

ГИЛЁВА: А в России?

УМКА: А в России мы тоже, между прочим, были в некоторых интересных местах. В России мы доезжали до Иркутска, на север до Сургута, на юг тоже далеко… до Украины. В России тоже много ездили. Пригорки, ручейки у нас. В России в основном интересно что? В основном-то ты все знаешь, объездил и много встречаешь различных… Меня когда начинают спрашивать, что такого интересного, я сразу забываю. Что же у меня было интересного?

ИЗ ЗАЛА: Куда в ближайшее время поедете?

УМКА: Мы поедем в Калининград, а оттуда поедем в Литву, а потом посмотрим. А в конце лета мы вас всех приглашаем в Крым приехать, в Севастополь, не обещаем всех вписать на флэт, потому что в прошлом году у нас там 15 человек вписывалось, остальные спали в парке, но там можно спать в парке и вокруг везде можно спать, можно вообще не спать. Мы там будем играть два концерта на открытой площадке, это будет 27 августа и 3 сентября. Севастополь – это место, где мы осуществляем все свои амбиции. Потому что там мы играем только бесплатные концерты.

ИЗ ЗАЛА: У вас каждый раз один и тот же состав музыкантов?

УМКА: Он менялся, но последние шесть лет, слава богу, не меняется. И я бы не хотела, чтобы он менялся.

ГИЛЁВА: Откуда у вас такая любовь к Севастополю?

УМКА: Я очень люблю Крым, во-первых, а во-вторых, Боря – наш гитарист и мой муж по совместительству – он севастопольский. Он нас всех туда инкорпорировал. Тогда было сложно инкорпорироваться. Там очень интересная среда, вот эта местная среда людей, которые врубаются, настоящих, – она не очень-то принимает чужаков. Вообще Севастополь же был закрытый город, они все выросли с ощущением того, что «вот есть мы, а есть окружающий мир. И вы к нам, пожалуйста, не лезьте». Но когда ты туда инкорпорируешься и становишься своим, то лучше не найти. Все круто. Тут есть люди, которые там были с нами, они подтвердят, что Севастополь – это особенная, как говорят, энергетика, атмосфера.

ГИЛЁВА: У вас в группе бывают споры, конфликты?

УМКА: Да, но поскольку мы уже все выросли большие, наконец-то, то мы уже с этим составом… да нет, мы уже, в общем, нет… Если мы понимаем, что сейчас будет какой-то конфликт, мы просто съезжаем и говорим: «Так, эту песню мы сейчас делать не будем». И мы ее сделаем через три дня, допустим. Потому что когда один упирается и говорит, что вот здесь нужно вот так сыграть, а другой говорит, что здесь нужно вот так сыграть, а ты вообще певица Алла Пугачева… Стоп, все, дальше мы говорить не будем, давайте в следующий раз. И в следующий раз нормально.

ГИЛЁВА: Право решающего голоса у вас?

УМКА: Нет. Оно как-то само все получается. У меня нет особого права решающего голоса, хотя в принципе я тиран и Овен. Три взрослых человека, музыканты настоящие, даже почти четыре, умеют играть на инструментах, многое видели в своей жизни, видели разных артистов, работали с разными музыкантами – они же секут, даже лучше, чем я иногда.

ГИЛЁВА: А если люди уходят, группа разваливается – это значит, что просто не те люди?

УМКА: У нас получилось все очень спокойно, естественно, правда, долго. У нас медленно развалился старый состав, буквально по одному человеку, и медленно появился новый состав. И пока старый вот так разваливался, там играли промежуточные музыканты, некоторым из которых я благодарна до сих пор. Мы все время продолжали эти Умкины песенки петь… Ведь в чем у меня счастье состоит? Даже если у меня группы не будет, я могу сесть с любой, даже самой хреновой гитарой (правда, с балалайкой не могу) и все это сама сыграть, спеть, проорать. И в общем-то это тоже качнет, не так, конечно, как электричество… На таких играли гитарах, что не приснится. Слава богу, сейчас таких почти нет. Ну то есть, могу. И если вдруг что-то, я не пропаду. И все прекрасно это знают. Но все равно, когда у меня за спиной имеется такой Броневик, это такой кайф!

ИЗ ЗАЛА: Смогли бы сесть на Арбате?

УМКА: Я на Арбате, извиняюсь, стояла три года.

ИЗ ЗАЛА: А сейчас?

УМКА: Я могу. Только не сесть, а встать. Чего сидеть-то? Встал и заорал. Очень неприятно жить на те деньги, которые ты зарабатываешь на Арбате. Ты превращаешься в придаток, начинаешь по этим уличным правилам жить. Не столько думаешь о том, как ты поешь и что ты поешь, сколько… У меня есть привычка такая, она арбатская: чтобы мой рюкзак касался моей ноги. Потому что если он не касается ноги, а стоит чуть-чуть поодаль, его может очень быстро кто-нибудь унести. И такие случаи были. Однажды один человек взял мой рюкзак и пошел с ним за водкой. Это выяснилось минут через двадцать. Потом его поймали, привели, все было нормально. Надо смотреть, чтобы никто не подрался, чтобы не обижали маленьких, не приставали к девочкам, чтобы никакие чужие аскеры не приходили аскать под видом того, что они аскают для меня, менты, опять же, могут в любую минуту. У меня же всегда толпа собиралась огромная, несмотря на то, что у нас никогда не было подключки никакой.

ИЗ ЗАЛА: Как вы любите отдыхать?

УМКА: Я люблю пойти в лес и там сидеть под деревом или даже не сидеть, а просто ходить. Или в горы. Можно одной, можно с кем-нибудь. Все равно когда ты в лесу, ты один, потому что есть лес и есть ты. Или море.

ИЗ ЗАЛА: Вы любите природу?

УМКА: Да. И она меня тоже, в общем.

ИЗ ЗАЛА: «Пустые холмы» вам понравились в этом году?

УМКА: В этом году было значительно лучше. И состав участников, и организация. Правда, само место было не такое хорошее, потому что посередине было огромное болото. Но поскольку лето не очень комариное, то ничего. Я сначала, честно говоря, даже немножко перепугалась, что съедят, но ничего, не сильно.

ИЗ ЗАЛА: Вы будете продолжать ездить на «Пустые холмы»?

УМКА: Если «Пустые холмы» будут продолжаться, я буду обязательно, потому что это именно то, что нужно. Свободный фестиваль для свободных людей и для свободных зрителей. Меня очень пугают такие тенденции, вот они говорят, что продадут бренд, что они устали, замучились… Им, конечно, нужны деньги, ведь это просто на свои деньги люди делают такой праздник. А какие они там кайфовые фонарики сделали, вы видели?! Вы были там? Они поразвешивали из целлофановых пакетов такие шары, внутри которых были лампочки. Спускается ночь, а на всех деревьях висят толпы этих шариков. Это такой кайф! А в речке, мало того, что они мостик через речку делают каждый раз, в речке торчали искусственные цветы, сделанные из непонятно чего, какие-то пластмассовые, смешные, их ночью подсвечивали – так клево! Только, к сожалению, там была электронная сцена, поэтому пришлось представить, что едешь на поезде ночью и надо как-то пытаться спать, потому что оно все время бу-бу-бу.

ГИЛЁВА: А вам самой не интересно организовать какой-нибудь фестиваль?

УМКА: Не, не дай Господь. Я за себя-то отвечаю с трудом, а отвечать за тысячи и тысячи человек…Не. Я лучше приду спою. Я ничего не буду организовывать. Не. Даже за деньги. Я четырьмя человеками еле рулю, а тут… Каким образом они организовывают такие вещи, я не знаю… Дар такой. Я могу быть стихийным организатором толпы: «Пошли всех громить…там… Макдоналдсы, «Китайский летчик»!» или «Пойдемте все собирать бутылки раскиданные!». И все идут собирают бутылки. Я на «Радуге» собирала лук и чеснок для кухни. Было хорошо. С криками, с гитарой, с барабаном.

ИЗ ЗАЛА: Где это находится?

УМКА: Я сейчас не буду рассказывать. Я потом тебе расскажу.

ГИЛЁВА: Вы никогда не думали о том, что очень бы хотелось бы заниматься такой деятельностью, которой вы не можете заниматься?

УМКА: Зачем? Я лучше буду заниматься тем, чем я могу. Вот почему я отличница всю жизнь? Потому что я никогда не занимаюсь тем, чего я не умею. Во всяком случае, прилюдно. Например, прыгать через барьеры я не буду. Я не умею прыгать через барьеры и бегать ненавижу. И я не буду этого делать.

ГИЛЁВА: А если очень хочется?

УМКА: Совершено не хочется. Хочется только то, что умеешь. Я люблю плавать, ходить на лыжах, а на коньках кататься я не могу, у меня слабые щиколотки, и я не катаюсь.

ГИЛЁВА: Получается, вы от нереализованных желаний не мучаетесь?

УМКА: У меня нет нереализованных желаний. У меня вот было нереализованное желание волшебное поехать в Америку. Я поехалв. И не раз.

ИЗ ЗАЛА : А с парашютом прыгнуть?

УМКА: Была такая идея. Одно время, когда я еще не была такая умная, я была немножко глупая и очень хотела некоторое время прыгнуть с парашютом, потому что все прыгали и меня звали, говорили: «Ой, это такие ощущения, кислота отдыхает, ты прыгнешь – и все поймешь». Но потом эта тусовка как-то развалилась, люди некоторые погибли – не прыгая с парашютом, а при других обстоятельствах. И как-то, к счастью, отпала необходимость прыгать с парашютом, я очень этому рада. Не хочу никуда прыгать. Когда мой сын был маленький, я ходила с ним на лыжах кататься. И мне приходилось кататься с горок, чтобы он не подумал, что я трусишка. Я терпеть ненавижу кататься с горок! Но я научилась, чтобы не было перед ним стыдно. На лыжах. На санках-то каждый дурак может. Я даже научилась не падать. Падать я очень не люблю.

ГИЛЁВА: Как вы сына воспитывали?

УМКА: Как мама и как папа.

ГИЛЁВА: Что вы ему пытались донеси?

УМКА : Донести, что все ништяк. Типа, все нормально, братишка. Не унывай, все будет хорошо. Все нормально. Как мама и как папа.

ИЗ ЗАЛА: Когда ты последний раз падала?

УМКА: Я уже очень давно не падала. Я ненавижу падать. Ойстрах спокойно к этому относятся, говорит: «Как? Ты не умеешь группироваться? Смотри, как это хорошо». Он вообще очень спортивный мужик. А я не умею группироваться, я, когда падаю, обязательно что-нибудь ушибу, поломаю. Когда я научилась ходить, а я долго не ходила специально, потому что я боялась упасть, и когда я стала ходить, мне уже полтора года было, я ходила, но всегда за что-нибудь держалась, чтобы не упасть. А вы говорите – нереализованные желания. Не помню, когда падала. Может быть, зимой. Мы поехали в Новосибирск, там катались на лыжах и там была такая трасса с горками и, по-моему, один раз я завалилась, а может, даже и нет. Вот Ойстрах упал, я помню. Сгруппировался и упал. А я – нет.

ИЗ ЗАЛА: Почему вы свои пластинки пирожками называете?

УМКА: Я не называю их пирожками, я просто делаю так, чтоб их было весело продавать. Представляете, если б я сидела и говорила «Покупайте, пожалуйста, новые пластинки группы «Умка и Броневик». А так: «Пирожки горячие!». И как-то не обидно, и смешно, и здорово.

ИЗ ЗАЛА: «Броневик» вырос?

УМКА: Вырос. Большой, толстый, страшный. Несколько раз говорила уже, что никто не умеет правильно писать слово «Броневичок». Пусть будет «Броневик», лучше напишут. Чем больше букв в слове, тем сложнее его написать. И потом, произносится долго: пока скажешь «Броневичок»… Потом, все думают, что это для детей… «Броневик» - это понятно, как шандарахнул…

ИЗ ЗАЛА: Изменилось что-то?

УМКА: Конечно. Ты последние две пластинки слушала? Ну и все.

ИЗ ЗАЛА: Интересно, как это внутри?

УМКА: Это внутри. Я вышла на презентации «600» на сцену и поняла, все, теперь «Броневик», и тут же объявила это явочным порядком, ни с кем не советуясь. Очень хотелось изменить название, и было непонятно, на что менять.

ИЗ ЗАЛА: Вот вы говорите: трава, кислота…

УМКА: Я говорю? Нет! Вам почудилось! Я никогда не говорю таких слов.

ИЗ ЗАЛА: Как вы к этому относитесь? Это в порядке вещей в вашем мире или не в вашем?

УМКА: В моем. Траву я не курю очень давно. Кислота была, к сожалению, настолько редкой, что о ней даже говорить не имеет смысла. Почему к сожалению? Ну, как, хорошая вещь…

ИЗ ЗАЛА: А вообще это имеет смысл? Зачем это?

УМКА: Я в этом смысле не гуру, я никому ничего не навязываю. Я просто говорю, что в принципе это полезно для мозга. В небольших, конечно, количествах. И то, что у нас сейчас путают наркотики с психоделиками, - это роковая ошибка. Я в этом совершенно уверена. Но я совершенно не адепт наркотической культуры, отнюдь. Стимуляторы и всякие опиаты – не нужно употреблять, мне кажется. Я просто сама не люблю это.

ИЗ ЗАЛА: Дурацкий вопрос в духе Энди Уорхола. Если бы «Фабрика звезд» позвала спеть, ты пошла бы?

УМКА: Нет, ни за что на свете, ты что? Я бы еще и обложила бы их.

ИЗ ЗАЛА: В кулуарах или прям там?

УМКА: Обложила бы? Ну они мне позвонили бы, я бы их послала туда, куда они должны идти. Ты чо, какая «Фабрика»? Я на «Нашествие» даже не пойду, а тут «Фабрика звезд».

ИЗ ЗАЛА: А зовут?

УМКА: Пытались в этом году какие-то удочки закидывать, мы сказали – да ну…

ИЗ ЗАЛА: А «Крылья»?

УМКА: Понимаете, у меня есть совесть. Она находится не внутри, а снаружи. Ее зовут Боря. Если я начинаю хоть чуть-чуть колебаться, мол, может быть, нам было бы полезно выступить на каком-нибудь большом фестивале, раздаются такие потоки в ответ, что я умолкаю, мне становится стыдно. И он совершенно прав. Нефигу потому что. А вот на «Пустых холмах» - с удовольствием, потому что там все свое, все свои, все хорошо. А этот шоубизнес…не, не надо нам этого.

ГИЛЁВА: Зато больше бы людей вас узнали…

УМКА: Да куда уж больше-то? Они ж сюда не поместятся. Я все время говорю, что радио-ротации и все эти фестивали – это совершенно отжившие способы распространения информации. На самом деле, люди обо всем узнают из Интернета, и чем меньше раскручивается то или иное явление, тем больше интереса оно вызывает в людях, которые сами могут вызвать во мне интерес. А другие зрители мне не нужны. Которые во мне интереса не вызывают. У нас же вполне большая аудитория. Достаточно для нас. Иногда, конечно, хочется побольше. После «Пустых холмов» попадаешь в «Ротонду», например, становится немножко грустно – «уу, как мало пространства, и звука, и вообще… А на «Холмах» ой как было отлично…». Что, уже кончается все? А я бы еще… Ой, как мне нравится вот это – не мешки ворочать, а вот так вот…

ГИЛЁВА: Жизнь – это игра или все серьезно?

УМКА: Какая игра? О чем вы говорите? Вспомнила чудную байку, из фильма про Наташу Медведеву. Замечательная была дама Наташа Медведева, я ее уважаю, хорошая была тетка, несмотря на все ее клоунство. И вот эпизод из фильма про Наташу. Ну вы знаете, как она выглядела – она была такая двухметровая, такая жердь, с очень такими крупными чертами лица, с таким баритоном прямо, иногда прямо басом… Ну был такой фильм, его однажды в «Б2» показывали. И вот она, значит, в очень короткой мини-юбке, вся накрашенная, как всегда, приходит на какое-то ток-шоу позднеперестроечного типа, садится, и ей задают вопрос: «Скажите, пожалуйста, Наташа, как Вы считаете, жизнь – игра?». Она говорит: «Мне очень жаль, что вам показалось, что моя жизнь – это игра!». Встает и уходит. А прямой эфир. Зрители, ведущий смотрят ей вслед, а она так в своей мини-юбке медленно с достоинством ушла. И все. Какая игра, о чем вы говорите.

ИЗ ЗАЛА: Это «Акула пера» называлось. Вы с ней общались?

УМКА: Да, мы с ней общались, ей почему-то очень нравились мои пластинки. Сережу «Борова» я знаю вообще чуть ли не со школьных времен, когда он был маленький хиппи, назывался Флойд, у него были такие щеки розовые, был очень симпатичным парнем. Так что это были вполне вменяемые чудесные люди. Не без загонов, конечно, ну а кто у нас без загонов?

ГИЛЁВА: Совет от гуру…

УМКА: Это к Гребенщикову вопрос. Гуру – это Борис Борисович. Вообще, женщина не может быть гуру.

ГИЛЁВА: Как человек, у которого есть группа, скажите, что нужно молодой группе, чтобы как-то состояться в жизни?

УМКА: Во-первых, ей надо стать не очень молодой. Потому что иначе у нее не будет интересного материала. Если это, конечно, не «The Beatles» и не «Led Zeppelin»… Хотя ранние тексты «Биттлз» и вообще все тексты «Led Zeppelin»… да и в общем-то все тексты «Биттлз»…оставляют желать лучшего. Но какая музыка! Так что надо обладать какими-то суперспособностями, видимо, чтобы сочинять очень хороший материал, и чтобы этот очень хороший материал очень хотелось до всех донести. И тогда все будет. А если ты хочешь играть музыку, потому что «мы ребята с нашего двора, мы купили фэндера и сейчас будем тут вам играть на этих гитарах все, что нам в голову взбредет и желательно попасть на “Наше радио”» - извините, тогда ничего не будет.

ГИЛЁВА: И еще надо не есть мясо и сахар, да?

УМКА : Нет. Вы спрашивали, как избежать депрессии. Молодой группе депрессия не помешает. Вы у меня спрашиваете мои личные рецепты, каким образом лично я становлюсь такой веселенькой. Я отвечаю, что я не ем мяса, сахара, делаю зарядку, обливаюсь холодной водой. В принципе, это меня поддерживает. Я знаю, что это работает. Ем коричневый рис, не подумайте, что я сумасшедшая. Очень полезная вещь, выводит всякую дрянь из организма. Не курю, не пью почти.

ИЗ ЗАЛА: На сколько почти?

УМКА: Настолько почти, что иногда на концертах позволяю себе выпить полстакана или стакан коньяку. А вне концертов мне не интересно. Ну понятно, когда концерты каждый день, становится слишком много.

ИЗ ЗАЛА: А вот вы были в Америке, пили пиво, смотрели Боба Марли…

УМКА: Не, вы перепутали. Пили пиво в Германии. Тогда я еще пила пиво активно – это 93 год, это было 13 лет назад. Давно, а что? Я тоже была молода, хороша собой, у меня были маленькие слабости.

ИЗ ЗАЛА : У тебя порядок в комнате?

УМКА: Нет, у меня в комнате не порядок, но и не беспорядок. У нас с Борей слишком мало пространства для того огромного количества мелких предметов, которые у нас есть. Нам же все время дарят какие-то фишечки прикольные. У нас такой типичный хипповый флэт, ну вы себе представляете: везде понавешаны, понатыканы, порассованы какие-то мелкие, очень прикольные штучки, и ты смотришь в какую-то часть пространства, а там столько информации…

ИЗ ЗАЛА: Вы всей группой вместе живете?

УМКА : Нет. Я живу с Борей, а Боря и Миша живут со своими семьями отдельно. Но вообще мы дружим и ходим друг к другу в гости. Вообще, конечно, было бы здорово – купить дом большой, и всем вместе жить, и чтобы нам еще было лет по 25…

ИЗ ЗАЛА: Или квартиры рядом были бы.

УМКА : Ну да. Но в Москве это нереально. Мы все живем в разных концах.

ГИЛЁВА: Как вариант, мы вас всех можем позвать сюда в гости на «Разговорчики».

ИЗ ЗАЛА: С ночевкой.

УМКА: Не выдержат, курить начнут.

ИЗ ЗАЛА : Как вы относитесь к Лимонову?

УМКА: Отвратительно.

ИЗ ЗАЛА : Как вы относитесь к Бродскому?

УМКА: Прекрасно, великолепно. Бродский один из самых великих поэтов ХХ века. Что еще можно подробнее сказать? Я завидую длинному дыханию этого человека. Он может длинно интересно говорить, ни разу не спотыкаясь – в прозе и поэзии. Удивительный совершенно тип.

info@razgovorchiki.ru

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25