Архив

Разговорчики №51. 5 июня 2008 г.

Михаил Шац.

Тема: «Почему мы все такие дураки?»

ВСЕВОЛОД КОРШУНОВ: Добрый вечер, меня зовут Всеволод Коршунов, и это проект «Разговорчики», куда мы приглашаем тех, с кем интересно поговорить и есть о чем поговорить. И сегодня у нас в гостях человек совершенно уникальный, дипломированный врач-анестезиолог, человек невероятно смешной на экране и невероятно серьезный за кадром, смертный враг Майкла Тайсона Михаил Шац! Приветствуем! Михаил, вот по поводу Тайсона: как получилось, что однажды вы едва ли не бились с ним?

МИХАИЛ ШАЦ: Ну вообще я даже не знал, что вы знаете эту историю.

КОРШУНОВ: А мы все знаем про вас.

ШАЦ: Это произошло, как ни странно, в Одессе.

КОРШУНОВ: Так… Уже хорошо.

ШАЦ: Да. Там был день рождения моего друга одного, и вот вдруг неожиданно, в момент, когда было уже достаточно много выпито, появился Майк Тайсон. Не то чтобы я сразу завелся, но просто как-то я удивился этому факту, а потом прошло еще какое-то время, и я был уверен, что Майк ушел уже, и бросил такую фразу в микрофон, причем это у меня профессиональное, я если что-то говорю, то уж в микрофон сразу. Вот, ну и сказал о том, что вот сейчас произошла историческая встреча евреев и негров. А слово «негр» — оно имеет какой-то двоякий смысл для этих людей. Собственно, вот это было основой инцидента. Но самое смешное было, конечно, при разговоре с Тайсоном, там была такая… Прямо как в кино все происходило, вокруг было много людей, все потом на следующий день мне рассказывали, что были готовы вступиться за меня, но в тот момент круг был достаточно широкий — а стоял в середине круга я и Тайсон.

КОРШУНОВ: Страшно было?

ШАЦ: Очень. Было очень страшно. Даже слово «очень» неточно передает все состояние мое. А оказалось, что нас с ним, в общем, помирило окончательно… И повергло меня в шок прямо… Оказывается, бабушка у Тайсона — еврейка. Вот, собственно…

КОРШУНОВ: И этот факт исторический вас примирил.

ШАЦ: Да, это как-то нас примирило.

КОРШУНОВ: Скажите, а вот я так понимаю, что, в принципе, боксировать вам не впервой. Вы это начали делать, насколько я знаю, в детском саду еще?

ШАЦ: А вот здесь у вас неточная информация. Я начал делать это в третьем классе, в первой четверти, и в третьей четверти закончил.

КОРШУНОВ: Минуточку… А то, что вас выгнали из детского сада за то, что там кого-то побили?

ШАЦ: Я тогда еще не занимался боксом. Просто там получилось так… Я тогда пришел в новый детский сад, не помню, лет, наверно, в пять, и меня назвал мальчик «жиромясокомбинатом», и я ударил его…

КОРШУНОВ: Я бы тоже.

ШАЦ: Ну вот. И меня исключили из детского садика.

КОРШУНОВ: Ничего себе. То есть даже никакая там защита мамы, папы не помогла?

ШАЦ: Нет, ну я же не был тогда телеведушим, поэтому, собственно, не было никаких шансов остаться.

КОРШУНОВ: Скажите, а вот то, что вы пошли потом в мединститут, — это, наверно, все-таки мамино влияние, да?

ШАЦ: Да, мама у меня врач-педиатр с огромным стажем. До последнего времени она буквально… только несколько лет как она ушла с работы… Ну и действительно, в общем, как-то я где-то еще, наверно, классе в шестом принял окончательное решение, что пойду в медицинский. И я уже потом не помнил, когда я это придумал и зачем, но так получилось, и уже отступать было некуда. Я поступал два раза, со второго раза поступил и очень, кстати, рад этому.

КОРШУНОВ: А вот до того, как вы решили быть врачом, какие еще были мечты?

ШАЦ: Археологом я очень хотел быть. Водителем такси. Все, пожалуй.

КОРШУНОВ: А сейчас? Есть сведения — мечты о тренерстве спортивном, о Discovery-канале.

ШАЦ: Нет, ну Discovery я просто люблю. А по поводу тренерства… Конечно, есть у меня мечта — я бы очень хотел быть тренером футбольной команды. Это не значит, что я им стану, и не значит, что я им могу быть. То есть это просто… Ну у вас же есть мечта какая-нибудь?

КОРШУНОВ: Много. Так много, что…

ШАЦ: Ну вы же не все их реализуете.

КОРШУНОВ: Конечно, так на то они и мечты.

ШАЦ: Конечно.

КОРШУНОВ: Помечтать, актуализировать какую-то потребность свою и снова, как говорится, дальше… Вот такой вопрос… А я думал, что вообще… Я завидую семьям, в которых есть доктор, врач. Когда вот можно прийти там, болит зуб, болит там, не знаю, горло, грипп… Есть какой-то такой ваш фирменный рецепт, не знаю… от гриппа, от простуды? Рецепт доктора Шаца, которым вы можете поделиться с нами?

ШАЦ: Вы знаете, вот у меня такая история… Кстати, это заблуждение. В семьях докторов с докторами хуже всего. Если в семье есть доктор, то обязательно какой-то эксклюзив попадется. То есть это не просто будет грипп, а какой-то страшный тунгусский вирус какой-то обязательно будет подцеплен. То же самое у нас было в семье. Мама врач у меня, поэтому я-то прошел через все это. И потом, когда я закончил с практикой, у меня как будто в голове что-то отключилось сразу, и я перестал смотреть на людей как на пациентов. Поэтому я не лечу никого.

КОРШУНОВ: То есть даже вот жена, ребенок приходят, вы говорите…

ШАЦ: Ни в коем случае. Этих-то вообще. Ну как…

КОРШУНОВ: В поликлинику, да?

ШАЦ: Нет, у нас есть доктор семейный, вот он занимается этим.

КОРШУНОВ: То есть рецепт так и не выдадите нам? Антигриппин там плюс глюконат какой-нибудь плюс что-то еще…

ШАЦ: Когда мы в КВН играли, я помню одна такая фраза там была: «Рецепт допинга Анатолия Карпова». Я не помню все точно, он очень был большой, но там смысл такой был, что если ритропоэтин смешать с одной частью фторгидроуралана…

КОРШУНОВ: Мамочка…

ШАЦ: …и бромгексина, то результат партии уже не имеет никакого значения.

КОРШУНОВ: Гениально. Почему вы выбрали такую специализацию — анестезиолог-реаниматолог?

ШАЦ: Ну это такая… как вам сказать… искренняя медицина. Это медицина, когда в любой момент могут происходить совершенно любые события непредсказуемые. Это такая, в общем, очень живая профессия, и смертность, кстати, среди этих врачей, одна из самых высоких.

КОРШУНОВ: Почему, кстати?

ШАЦ: Ну потому что это адреналин постоянный.

КОРШУНОВ: Стресс.

ШАЦ: Постоянный стресс, да, постоянная ответственность. Это очень серьезно. Я, между прочим, работал, чтоб вы понимали, я участвовал в первой операции в СССР по пересадке легких, например.

КОРШУНОВ: Ничего себе.

ШАЦ: Потом я работал… Перфузиолог — это такая разновидность… специальность, когда люди работают на аппарате искуственного кровообращения при операциях на открытом сердце — трансплантации, пересадки клапанов и так далее. Ну и реанимация соответственно. То есть это была такая очень интересная медицина.

КОРШУНОВ: Вот вы видели фильм Попогребского «Простые вещи»? Он посвящен формально будням анестезиолога, и там есть такой эпизод, меня он как-то зацепил: главный герой идет к пациенту, он должен его к операции подготовить, завтра операция, он читает его историю болезни и понимает, что не выживет человек, и он говорит: «Нет, я не могу», — и просит друга, чтобы он заменил его на этом. Вот у вас были подобные случаи, подобные коллизии нравственные?

ШАЦ: Понимаете, вообще это высоконравственная медицина, если честно, вот именно та область, которой я занимался. Такого, как вы описываете, не было. Было однажды… Я дежурил — а это была середина 94-го года, наверно, — и вдруг пришли.. открылась дверь, и стояли два таких характерных пацана бритых, в спортивных костюмах. Пришли — и со мной был заведующий отделением тоже — и забрали у нас аппарат для искусственной вентиляции легких, который по гуманитарной помощи из Германии доставили, такой был продвинутый на тот момент аппарат. А вот они пришли, молча отключили больного, поставили ему аппарат простой, советский, а тот забрали, потому что братка их ранили сильно. Это был нравственный момент, я считаю.

КОРШУНОВ: Ничего сделать было нельзя?

ШАЦ: Нет. Ничего сделать было нельзя. Они были вооружены.

КОРШУНОВ: Скажите, а вот вы приходите к пациенту, завтра у него операция — серьезная, несерьезная — но все равно это важно для человека, операция. Вот что можно сказать, на что человек реагирует, как успокаивается? Вот есть какой-то такой рецептик?

ШАЦ: Нет, рецепт — это очень… Вы знаете, почему погиб Евстигнеев?

КОРШУНОВ: Нет.

ШАЦ: Он погиб из-за того, что у него было очень богатое воображение. Он поехал на операцию в Лондон — потому что это в начале 90-х было, — поехал делать операцию, у него была ишемическая болезнь сердца, и ему нужно было делать шунтирование — ну, такая же операция, которую делали Ельцину, например. Анестезиолог, он всегда приходит накануне операции и разговаривает с больным. И есть разные подходы в этом разговоре. Вот тот врач английский, анестезиолог, очень четко, подробно, поэтапно описал ему всю операцию, и воображение его… Просто он увидел себя на столе — ну, вы понимаете, великолепный артист, гениальный. Конечно, у него такой вот склад ума. И у него случился приступ, и он умер.

КОРШУНОВ: Еще до операции?

ШАЦ: До операции, накануне операции. Вот я просто иллюстрирую. Тут нужно понимать, с кем ты говоришь и о чем. Других рецептов нет.

КОРШУНОВ: К каждому свой подход, получается.

ШАЦ: Конечно.

КОРШУНОВ: Индивидуальный.

ШАЦ: Да.

КОРШУНОВ: Вы, уже учась, я так понимаю, в институте и уже работая врачом, играли в КВН.

ШАЦ: Да.

КОРШУНОВ: Правильно по хронологии?

ШАЦ: И даже там сначала были капустники. Первый мед ленинградский очень был славен этими капустниками, это очень развитая была структура, у каждого курса была капустная команда. И кажду весну все курсы соревновались друг с другом за так называемую лошадь. Лошадь — это огромный такой Петр Первый на коне. И с пятидесятых годов там делались гравировки, какая команда какого курса в каком году выиграла лошадь. Это было очень серьезно. Это занимало массу времени. Мы готовились к капустнику… Капустник состоял из трех частей — композиция, концерт и сам капустник непосредственно. Вот каждый курс готовил это очень тщательно. Занимало это, я думаю… Ну вообще если так разложить курсы в медицинском институте… Где-то полтора месяца у нас уходило на колхозы, два месяца с половиной на капустники, и чуть-чуть еще немножко мы ходили на занятия. Приблизительно так это было.

КОРШУНОВ: А вот когда вы уже были врачом, вас могли узнавать? Вы уже были известной фигурой?

ШАЦ: Нет. Нет.

КОРШУНОВ: То есть такого — «мне кажется, я вас видел» — не могло быть?

ШАЦ: Нет, не было. Потому что редкие появления на экране КВНа не давали такой пищи. А на телевидении мы первый раз появились в цикловой передаче «Раз в неделю», и она начала выходить с 94-го года, а в 95-м я уже закончил практику.

КОРШУНОВ: А вот этот переход, он был болезненным для вас, или просто вы решили: все, я этим больше не занимаюсь?

ШАЦ: Нет, решил я, конечно, быстро. Но думал об этом долго.

КОРШУНОВ: Не жалеете?

ШАЦ: Нет, не жалею. По-моему, очень удачно все сложилось.

КОРШУНОВ: Мне тоже так кажется. Такой тоже серьезный вопрос, может быть, один из последних серьезных вопросов, про 20 августа 1991 года. Как вы оказались у здания Ленсовета и зачем вы туда пошли?

ШАЦ: Ну, чтобы вы сразу поняли, люди, я не буду расказывать вам историю, как я лез на баррикады и защищал Ленсовет от мифических танков, которых так и не было в Ленинграде в тот день… Ну, просто так получилось, потому что… Не знаю, вот с приятелем решили: «Пошли к Ленсовету». Я не могу сказать, что я там находился всю ночь. Но такое единение было в городе, действительно. Таксисты бесплатно возили тогда всех, кто шел от здания. Такое единение, наверно, в Питере последний раз было 14 мая 2008 года после победы в кубке УЕФА.

КОРШУНОВ: Скажите, а вот вы скучаете по родному Питеру сейчас?

ШАЦ: Да, я очень люблю туда ездить, и для меня это прямо праздник. Одним маршрутом хожу, гуляю, захожу в одни и те же заведения. Такой, знаете, обход.

КОРШУНОВ: А что за маршурт доктора Шаца?

ШАЦ: Я не могу сказать, что прямо дом за домом обхожу. Я люблю… Я сам с Моховой, есть такая улица в Питере, в самом центре, поэтому, в общем, там весь район для прогулок. Единственное существенное, на мой взгляд, отличие Петербурга от Москвы состоит в том, что это город, по которому можно гулять пешком. Ну мне, например, кажется так. В Москве я мало знаю людей, которые гуляют пешком. Хотя я вижу людей на улицах, и все они гуляют…

КОРШУНОВ: Я люблю гулять по Москве иногда.

ШАЦ: Да? Ну вот видите… Я понял, отличие тогда заключается в том, что я не люблю гулять по Москве.

КОРШУНОВ: Это вечная, банальная такая уже оппозиция Москва–Питер. Вот вы сейчас в Москве живете. Есть что-то, что вас раздражает в Москве, что отвращает от Москвы?

ШАЦ: Нет, я абсолютно влился в этот город, и… Я, кстати, раньше тоже так думал, о существенных отличиях этих городов, а сейчас — не нахожу.

КОРШУНОВ: А раньше что казалось этим вот отличием?

ШАЦ: Ну, москвичи всегда казались всем… Знаете, в советские времена еще, когда приезжали куда-нибудь на юг и какие-то стихийные компании образовывались… И когда: «Вы откуда?» — «Из Москвы» — и такая пауза. «Да-да».

КОРШУНОВ: Такой холодок сразу.

ШАЦ: Да, такой холодок был. Не знаю, почему это было так, какая-то внутрення неприязнь была у большинства жителей Советского Союза к этому городу, но я считаю, что Москва — это великий город. Но считаю, что и Петербург тоже великий.

КОРШУНОВ: А вот, кстати, по поводу Петербурга: есть какое-то одно место — я понимаю, что Моховая это отдельная история — такое место, которое нам, может быть, известно, куда вам все время хочется вернуться? Вот даже мысленно. Вот вы там далеко от Питера, а вот мысленно туда приходите, и вам там хорошо.

ШАЦ: Есть такое место, как раз в институте у нас, «пятак» называлось оно. Это такое место около столовки, такой небольшой скверик и площадочка такая, вот в большой перерыв там собирались все всё обсудить. В течение шести лет мы каждый день туда ходили. Это такое место — щемит прямо сердце иногда. Или это от курения, я не знаю.

КОРШУНОВ: Вы бываете там, когда вы приезжаете в Питер?

ШАЦ: Очень люблю, но это редко, это ж такой праздник. Я, кстати, заходил в столовую недавно Первого меда — вообще ничего не изменилось. То есть меню абсолютно такое же. И в школу я заходил — то же самое. Это говорит о постоянстве. А постоянство — это признак класса. Мне кажется.

КОРШУНОВ: Вот мы тут разведали, что ваша фамилия с немецкого переводится как «сокровище». Вы на самом деле считаете себя сокровищем? Вы сокровище?

ШАЦ: Ну это ж не я себе дал фамилию. Прям так повернули все. Нет, но… Нет, я не считаю себя сокровищем.

КОРШУНОВ: А может быть, есть какие-то грани, которые нужно как-то еще огранить, поработать над чем-то, или вы идеальный человек? Вдруг вы так думаете…

ШАЦ: Да, я идеальный человек.

КОРШУНОВ: По-моему, тоже. Давайте, друзья мои, перейдем на вопросы из зала. Если у кого-то есть эти вопросы, задавайте их, мы с удовольствием на них попробуем ответить. Как ремарка: «Народ безмолвствовал». Но мы продолжим. Вот по поводу максимально комфортного места поговорили, а вот если представить себе, что есть такое максимально комфортное время, куда тоже хочется вернуться, когда очень плохо…

ШАЦ: Это 86-87-й года.

КОРШУНОВ: А что происходило в вашей жизни в эти годы?

ШАЦ: Да мне было двадцать лет просто, поэтому мне очень хочется туда вернуться, естественно. Все казалось идеальным просто.

КОРШУНОВ: Это был второй-первый курс, наверно?

ШАЦ: Нет, это был третий-четвертый. Просто все идеально было. Не знаю, почему развалилась эта страна, мне так казалось, что все идеально.

КОРШУНОВ: Вот такой вопрос, связанный с каким-то самоопределением, может быть, если серьезно его формулировать. Вот я о себе расскажу, короче говоря, немножко, чтобы было понятно, что я имею в виду. Я однажды лежал в больнице, кстати, и это был восьмой класс, проходили мы Горького, «Песня о соколе», «Песня о буревестнике», я не знаю, что со мной случилось в это время, вдруг что-то во мне перевернулось, я понял, что текст — это не просто набор букв, а он что-то делает со мной, внутри, он как-то связан со мной. Вот у вас таких вот не было переворотов? Может быть, картина, может быть, фильм, может быть, песня какая-то?

ШАЦ: Если честно, я не очень понял, что вы сказали. И почему вы лежали в больнице.

КОРШУНОВ: Это неважно. То есть какое-то произведение культуры, которое вас бы перевернуло, которое заставило бы вас по-другому на что-то смотреть.

ШАЦ: А… А был такой… Для меня… Вы сейчас, наверно, удивитесь очень. Был такой писатель Юрий Поляков. Но он и есть сейчас такой же писатель.

КОРШУНОВ: Он очень известный писатель.

ШАЦ: Да. А тогда он был молодой, начинающий писатель. В журнале «Юность» вышла его повесть «ЧП районного масштаба». Он полностью перевернул меня. Если вы спросите, о чем она, сейчас — я уже не отвечу вам. Но что-то она на меня так подействовала тогда. Достоевский просто был слабаком рядом с Юрием Поляковым. Тогда мне казалось.

КОРШУНОВ: Думаю, что стоит перечитать этот текст. Он, наверно, интересный.

ШАЦ: Не уверен я, кстати. Не советую.

КОРШУНОВ: Да? А я бы перелистал, мне кажется, любопытно. А сейчас я предлагаю перейти к нашей условной очень рубрике, она называется «Вспомни и представь». Давайте попробуем вспомнить, каким был Михаил Шац в двенадцать лет, каким был в тридцать три года, и представим, каким он будет в семьдесят четыре года. Давайте начнем с двенадцати.

ШАЦ: Это я должен сделать?

КОРШУНОВ: Да, да.

ШАЦ: В двенадцать лет… Ну вас что интересует — внутренний или внешний мир?

КОРШУНОВ: А все интересует. Ну это был еще полный такой мальчик, я понимаю?

ШАЦ: Ну да, такой… Ну «жиромясокомбинат».

КОРШУНОВ: А когда кончился период «комбината»?

ШАЦ: На самом деле, это такое волнообразное течение. В течение всей своей сознательной жизни то худею, то толстею, и никакой логики в этом нет, к сожалению. По поводу двенадцати лет — ну, я был полный мальчик, действительно, очень много волос у меня было, огромное количество, на голове. Я тогда пытался поступить в шахматную секцию при Дворце пионеров. Ну то есть как пытался. Мне мама сказала — надо поступить. А тогда без блата же ничего не делалось, и поэтому меня повели в эту секцию, лично меня экзаменовал тренер Карчного. Карчной тогда еще не уехал. А может быть, он после этого уехал, я не знаю. Он мне поставил мат в три хода и сказал, что я могу быть свободным абсолютно.

КОРШУНОВ: Вы были счастливы, я так понимаю?

ШАЦ: Ну в принципе да. Я вообще не испытал никаких чувств, если честно. Что еще я мог сделать в двенадцать лет? В двенадцать лет я хотел очень велосипед складной, «Кама», первый складной велосипед в мире. Он стоил шестьдесят восемь рублей, и на семейном совете решено было отказать мне в этом.

КОРШУНОВ: Так у вас его и не было никогда?

ШАЦ: Не было, да. Что еще… У меня была собака. Такой пудель, его звали Бим, ну тогда было модно называть собак Бимами.

КОРШУНОВ: Белый или черный?

ШАЦ: Черный. Что еще у меня было… Еще я собирал машинки. Такие вот модели тогда стали появляться, стоили три с чем-то там, особо удавшиеся модели стоили до пяти рублей, и у меня было несколько штук.

КОРШУНОВ: А что стало с этой коллекцией потом?

ШАЦ: Ничего не стало.

КОРШУНОВ: То есть она сохранилась?

ШАЦ: У нас вообще дома в Питере все сохраняется. У нас даже талоны на водку есть еще.

КОРШУНОВ: Просто дом-музей.

ШАЦ: Мама, кстати, пытается организовать.

КОРШУНОВ: Хорошо, более или менее разобрались с двенадцатью годами. А тридцать три года?

ШАЦ: Ну тридцать три — я уже в Москве был. В тридцать три у меня дочка родилась, тут уже ничего не скажешь.

КОРШУНОВ: Ну да, это серьезно.

ШАЦ: Это был, видимо, пик популярности «ОСП-студия», мы были абсолютно удивительно по-доброму наглыми такими, очень уверенными, казалось, что все впереди. Так, в принципе, и было потом. Мы с Таней начали жить в тридцать три.

КОРШУНОВ: Обычно этот период — тридцать с чем-то — называют «кризис среднего возраста», что-то происходит с человеком.

ШАЦ: Нет-нет-нет, кризис позже приходит.

КОРШУНОВ: Правда? Во сколько?

ШАЦ: У меня где-то начался… вчера, по-моему. Ну не знаю. В принципе, очень удобная формулировка, потому что все можно свалить на кризис среднего возраста. Никто точно не знает, что это такое. И я тоже, кстати, не знаю. Ну вот некая… Когда теряется привлекательность тридцатилетнего мужчины, а внутри ты не понимаешь, что происходит, — видимо, с этим связан этот кризис, мне так кажется. А вам?

КОРШУНОВ: Я еще помню, что в конце восьмидесятых пришло такое словосочетание «переходный возраст», очень модное стало. Вот вы верите в переходный возраст?

ШАЦ: Да, я верю, потому что у меня сыну сейчас тринадцать будет, и я начал верить в переходный возраст.

КОРШУНОВ: Не справляетесь с ним, да?

ШАЦ: Начинается. Все впереди еще… Сейчас самое начало. Самоутверждение и это вот… Не буду об этом говорить.

КОРШУНОВ: То есть «я, я, я» сплошное?

ШАЦ: Ну конечно, да.

КОРШУНОВ: Так, мы чуть-чуть поговорили о тридцати трех годах, теперь давайте попробуем заглянуть, пофантазировать: Михаил Шац в семьдесят четыре года. Каким вы сами себе видитесь? Ну давайте пофантазируем. Что вы будете делать?

ШАЦ: Я вообще, если честно, хотел бы ничего не делать. Вот абсолютно честно. Причем я бы хотел это «ничего не делать» еще раньше, чем в семьдесят четыре года.

КОРШУНОВ: А во сколько лет?

ШАЦ: Я бы с удовольствием вот прямо завтра начал бы этот процесс, если бы можно было, я бы ничего не делал. Путешествовал бы, ездил на фестивали какие-то. Проводил бы май-июнь в Питере, потом переезжал бы куда-нибудь в Испанию. Ну все, пожалуй.

КОРШУНОВ: Это называется «ничего не делать»?

ШАЦ: Ну это так просто, путешествовать просто, получать наслаждение от жизни.

КОРШУНОВ: Вот не всем понравился ваш план. Видимо, хотят видеть вас дальше на телевидении.

ШАЦ: Видимо, они хотят со мной просто.

КОРШУНОВ: В этом смысле… Понятно. Такой еще вопрос. Вы в одном из интервью сказали, что развлекать — это война, война по гамбургкому счету. Почему война, с кем война?

ШАЦ: А когда я это сказал? И, главное, кому? Нет, на самом деле, развлекательное телевидение — это такая штука, она, на мой взгляд, ничего в себе не несет. Такая абсолютная пустышка. Слово «развлекательная» — ключевое слово в этом. Ну мы с вами развлекаемся здесь, по большому счету, сидим, ничего не делаем, разговариваем. Некоторые получают от этого удовольствие, некоторые — нет. А нам-то нужно, чтобы все получали удовольствие, и в этом смысле, конечно, любая работа на телевидении — это война. Причем тебя могут в любой момент убить какими-то странными фразами типа: «Вот у нас доля была восемь». И все, ты ничего больше сказать не можешь.

КОРШУНОВ: Это маловато, на самом деле, да?

ШАЦ: Ну да. Бывали еще хуже. «У нас доля три». Это значит, что уже все, ты можешь выйти и застрелиться. Ничего сделать не сможешь. Доказать ты больше никому ничего не сможешь. В этом смысле война, конечно, это точно.

КОРШУНОВ: У вас, наверное, есть армия соратников? Это ваши поклонники, которым вы интересны.

ШАЦ: Поклонники и соратники — на мой взгляд, это разные люди. Соратники — это те, с кем я работаю, с кем я воюю, я имею в виду, по одной линии фронта мы с ними находимся. Таня соратник, Вася Антонов, еще пара человек. А поклонники, их же на самом деле… Я вообще не верю в их существование, если честно. Виртуальная какая-то реальность.

КОРШУНОВ: То есть они в вашу жизнь никак не вмешиваются?

ШАЦ: Ну, я, во всяком случае, не пускаю. Стараюсь.

КОРШУНОВ: То есть у подъезда не караулят, стены подъезда не разрисовывают ничем?

ШАЦ: Откуда эта история про подъезды, я вообще не понимаю. Это, может быть, Киркоров сам себе рисовал. А потом пошла легенда, что поклонники ему весь дом исписали. Не знаю, я не видел лично. Хотя в подъезде довольно грязно.

КОРШУНОВ: С давних пор комедия, юмор, смешное, развлекательное считалось низким жанром. Как вы к этому относитесь? Как вы себя чувствуете в этом так называемом «низком жанре»?

ШАЦ: А я другого не умею, поэтому приходится в низком. Я бы с удовольствием писал картины бы, например, стихи. Играл бы в театре. Нет, в театре я сыграл. Не знаю, мне кажется, каждый заслуживает своего жанра. Я заслужил такой жанр. Мне в нем уютно, комфортно. Я не чувствую себя изгоем каким-то, униженным, не завидую Никасу Сафронову.

КОРШУНОВ: Есть гениальная пушкинская фраза, противоядие против деления на жанры: «Все жанры хороши, кроме скучного». Вполне, по-моему, правильная.

ШАЦ: Мне тоже кажется.

КОРШУНОВ: «Хорошие шутки» — название довольно-таки претенциозное.

ШАЦ: Я сразу скажу, это не мы придумали. Позвонили, сказали: «Хотите сниматься в передаче «Хорошие шутки»?» Мы как-то не обсуждали название передачи. Саму передачу придумали мы, а название — от других людей. Так получилось. Я сейчас привык уже, а вначале у меня было тоже такое же ощущение.

КОРШУНОВ: Все строится в этой программе на импровизации. Был ли момент, когда вы позвали гостя, а он — ни «бе», ни «ме», ни «кукареку»?

ШАЦ: На абсолютном большинстве передач это в той или иной степени происходит.

КОРШУНОВ: И что делать?

ШАЦ: Да ничего не делать. Развлекать и получать удовольствие. Два вида программ получается у нас на выходе: одна программа, когда гость ни «бе», ни «ме» — и хорошие ведущие, а вторая программа — хорошие ведущие и гости и «бе», и «ме», и вообще тогда идеальная программа получается. Но здесь не угадаешь. У нас не так много хороших, которые и «бе», и «ме» могут говорить, людей, свободных, раскованных, чувствующих себя в этой стихии уютно.

КОРШУНОВ: А за кого вы больше всего боялись?

ШАЦ: Ни за кого. Они же раскрываются все во время программы. Вначале кажется, что приличный человек, а проходит пять-десять минут, и начинает глупости какие-то говорить, столбенеет. Ну, у каждого своя реакция на стресс, конечно. Но против такого ничего не сделаешь, конечно.

КОРШУНОВ: Можно попросить совета профессионального? У каждого из нас бывают такие ситуации, когда приходишь на встречу — и все очень сложно, такая наэлектризованная атмосфера, и нужно ее как-то быстро, аккуратно разрядить, а как — ты не знаешь. Вот есть какая-то универсальная шутка, которая на всех действует и во всех ситуациях может помочь? Когда все с постными лицами сидят.

ШАЦ: Вы имеете в виду вот этот вечер?

КОРШУНОВ: Нет, мне кажется, они все улыбаются.

ШАЦ: Да нет, никаких универсальных шуток нету. Анекдоты я забываю сразу, шутки тоже. Не знаю, можно сделать что-то неприличное.

КОРШУНОВ: Например?

ШАЦ: Зачем об этом говорить? Нет, я бы не стал давать рецептов никаких.

КОРШУНОВ: Это все индивидуально и от ситуации зависит.

ШАЦ: Как с больными, да.

КОРШУНОВ: Бывают ли у вас такие договоренности, табу профессиональные — вот это мы не высмеиваем, это не обшучиваем?

ШАЦ: Вы знаете, кодекса же нет такого, свода законов, в котором прописано четко абсолютно, о чем нельзя шутить. Понятно, что я никогда в жизни не буду шутить, ну, скажем, над темой геноцида. Но, мне кажется, это понятно всем и это не надо прописывать. Или говорить ключевые слова, которые использует Comedy Club, я бы тоже не стал. Но это просто воспитание, это ничем другим не регламентируется. Вкус. Такие простые понятия довольно.

КОРШУНОВ: Но, тем не менее, они должны совпасть. Вот у вас с Татьяной они совпадают? Или с этой командой авторов?

ШАЦ: Ну да, мы очень давно уже друг с другом и понимаем абсолютно четко, что можно, что нельзя, что мы хотим делать и что не хотим. Это да, мы очень такой сбитый коллектив.

КОРШУНОВ: Он остался еще со времен «ОСП-студи», я так понимаю?

ШАЦ: Ну костяк его. Коллектив был все время огромный, и он все время уменьшался. Последнее разрушение если произойдет, то это если мы с Таней разойдемся. Тогда уже все, никого не останется. А нас начинало программу «Раз в неделю» человек пятьдесят-шестьдесят — хмурых, небритых людей, ходило по коридорам. Потом их стало двадцать, потом восемь, потом шесть. Потом четыре. И вот сейчас нас осталось двое-трое.

КОРШУНОВ: Меня поражала на «ОСП-студии» ваша уникальная манера говорить «товарищи, здравствуйте». Как она родилась?

ШАЦ: Я не очень понял, о чем вы говорите.

КОРШУНОВ: «Товарищи, здравствуйте, проходите, пожалуйста». С давлением как будто слова произносите.

ШАЦ: Я?

КОРШУНОВ: Да, особенно часто, когда вы пародировали телевизионные шоу.

ШАЦ: А, ну да… Я не помню ничего, о какой подаче вы говорите. Может, какая-то пародия была на кого-то.

КОРШУНОВ: А довольно часто у вас было.

ШАЦ: Да? Значит, я так говорю просто.

КОРШУНОВ: Вопросы из зала у нас появились? Народ расшевелился немножко? Ага, давайте.

ИЗ ЗАЛА: Давайте не так серьезно, может быть, а?

КОРШУНОВ: А вот с другой стороны, вы Михаила видите смеющимся всегда, шутящим, а вот, мне кажется, серьезным Михаила вы редко видите. Мне кажется, это интереснее. Ваш вопрос, пожалуйста.

ИЗ ЗАЛА: Добрый вечер. Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к философии передачи «Аншлаг» смеяться надо всем, какие бы проблемы у нас ни были? Вы считаете, все проблемы надо воспринимать с юмором, или лучше сосредоточиться и всерьез заняться их решением?

ШАЦ: Тогда мы теряем время, мне кажется. Мы могли бы сейчас пойти на улицу и что-то делать. Ну, во-первых, меня насторожило словосочетание «философия передачи «Аншлаг», если честно.

ИЗ ЗАЛА: Мы сделали им комплимент.

ШАЦ: Если у трэша есть какая-то философия, то тогда она есть и у программы «Аншлаг». Я категорически ненавижу эту программу — не конкретных людей, а как явление. Это абсолютно противно моей натуре, и я даже говорить об этом особо не могу и не хочу. Что касается проблем, каждый живет по-своему. Кто-то приходит в Кремль каждое утро на работу и решает проблемы страны, а кто-то пытается ерничать на те же темы, которыми занимается президент, воспринимать что-то с иронией. Вот так я устроен.

КОРШУНОВ: Есть две точки зрения на смех. Одна точка зрения: смех лечит, мы просмеиваем больную точку, избавляемся от стресса, боли. Другая: смех — такая колыбельная, своебразный наркоз для народа, чтобы он ни о чем не думал, забывал о проблемах и так далее. Что такое смех с вашей точки зрения?

ШАЦ: Я точно знаю, что я шучу не для того, чтобы убаюкать народ и отвлечь его от суровой реальности. Я просто шучу, потому что мне хочется. Вот весь ответ на ваш вопрос. Кто-то, может быть, специально убаюкивает народ, я не знаю. А кто, кстати? Как вы думаете, чей юмор отвлекает от реальности, а чей лечит?

КОРШУНОВ: Я думаю, что Даниэль Дефо со своими сатирами или Джонатан Свифт в XVIII веке — они это делали, да, такие плохие дядьки. А может, хорошие, не знаю.

ШАЦ: Ну да, трудно же сейчас понять в какой реальности жили Дефо и Свифт и что они делали, отвлекали или лечили. Я думаю, и про нас скоро с трудом вспоминать будут.

КОРШУНОВ: Провокационный вопрос. «Слава богу, ты пришел» — программа, придуманная австралийцами, такой форматный проект. Что, нам самим нечего придумать и нечего предложить? Я, кстати, специально вот надел розовую кофточку по этому поводу. Почему на нашем телевидении так много форматных вещей?

ШАЦ: Что касается «Слава богу, ты пришел», я считаю, что это очень удачный формат, это такая четко сформулированная мысль, воплощенная в телевизионном кадре прямо. Мне очень нравится идея этой программы и как она сделана. Что касается наличия форматов… Дефицит идей. В связи с этим приходится покупать чужие.

КОРШУНОВ: Уж очень много, мне кажется.

ШАЦ: Потому что телевидение — это двадцать часов надо вещать, и надо же людям что-то показывать, если ты хочешь, чтобы у тебя на канале размещали рекламу и чтобы тебя смотрели. Поэтому надо чем-то забивать это время. Своих идей не хватает, покупают все что угодно, иногда хорошее, иногда плохое. Ну, как и везде, в общем.

КОРШУНОВ: Форматом вы довольны и не собираетеь его видоизменять, под нашу реальность трансформировать?

ШАЦ: Нет, мы как раз сейчас разрабатываем… Я очень хочу, чтобы «Слава богу, ты пришел» с нового сезона выходила в прямом эфире. Мне кажется, это будет прямо такое адреналиновое шоу. Особенно для участников. Сейчас обсуждается вопрос этот как раз, и, возможно, мы даже будем в Питере ее снимать.

КОРШУНОВ: Возможны патовые ситуации — вот у него ступор, он не знает, как реагировать, и что делать? Бросить его в этот омут, и все? Выкручивайся?

ШАЦ: Во-первых, он сам туда кидается, в этот омут, его никто туда насильно не затягивает. Такое испытание. Это игра, не более. Как американские горки, луна-парк. Просто игра. Ни к чему не обязывающая. Ну каждый боится опозориться, особенно на глазах у телезрителей, и часто так происходит, но зато когда получается, этот момент счастья, удачи, импровизации, это всегда здорово.

КОРШУНОВ: А можно вспомнить самую удачную и самую неудачную импровизацию?

ШАЦ: Самый отвратительный человек, который побывал на нашей программе, это Никита Джигурда. Честно скажу. Я редко когда плохо о людях говорю, но это было запредельно просто. Он исполнял роль какого-то крестьянина, у него была такая борода... Он просто ругался матом. Мы когда монтировали, мы не понимали, что можно вообще… Ну как-то странно себя повел, неадекватно. А блестящие импровизации… Я очень хорошо помню Гарика Мартиросяна. Было очень смешно. Когда юмор рождается у тебя на глазах, это гораздо больше впечатляет, чем если бы я достал какие-то листки и начал читать какие-то рассказы свои. Кстати, их нет, я сразу предупреждаю. Поэтому я предпочитаю такой юмор, импровизационный.

КОРШУНОВ: Нами был замечен такой тенденциозный момент. Три пункта в нем есть. Во-первых, есть «Паб» и роль премьер-министра Великобритании, братья Пресняковы, есть роль в фильме «Be movie», озвученная вами, и есть роль в фильме «Антитриллер». Получается, есть тенденция если не перехода с телевидения в кино, то совместного существования в этих двух реальностях.

ШАЦ: Я объясню. Просто мне хотелось это попробовать. Я не могу сказать, что меня заваливали какими-то сценариями, предложениями. Собственно, вот три названных вами предложения были озвучены. В принципе, список этим и ограничивается. Но, с другой стороны, согласитесь, приятно, когда раздается звонок и вам говорят: «Здравствуйте, Михаил, это вас беспокоят из Universal Pictures».

КОРШУНОВ: Пауза, да?

ШАЦ: И в голове проносится сразу…

КОРШУНОВ: Заставка.

ШАЦ: Эти пальмы, эти дороги красные, девушки в ярких платьях, машины с открытым верхом. Все сразу быстро проносится у тебя и ты, не дослушав вопрос, отвечаешь: «Да». Что касается братьев Пресняковых, то они вообще что-то активно начали влиять на нашу семью. Я буквально вчера посмотрел предпремьерный просмотр фильма Ивана Дыховичного «Европа-Азия», где Таня сыграла главную роль. И вы знаете, я вам хочу сказать, она блестяще сыграла. Советую вам посмотреть этот фильм. Это абсолютно абсурдная комедия, что-то типа Кустурица, можно сравнить с этими его цыганскими вакханалиями, приблизительно такая же история, но происходит она в России. Я уверен, что есть любители такого юмора, яркий фильм, сочный. После того, как Таня снялась в этом фильме, мне позвонил продюсер Сергей Сенин, муж Людмилы Марковны Гурченко, и предложил сыграть в этом спектакле. Но, знаете, если честно, как вам рассказывал, я простой питерский паренек, и мне было очень лестно, что я буду играть на одной сцене с Людмилой Марковной Гурченко. Это было очень заманчиво. А там еще и Регимантас Адомайтис, и Юозас Будрайтис.

КОРШУНОВ: Ну и как в этой компании на сцене?

ШАЦ: Отлично. Отлично.

КОРШУНОВ: Не забивали вас, не переигрывали?

ШАЦ: Конечно, переигрывали, чего тут. Зато знаете как интересно: сидишь на сцене, идет спектакль, Людмила Марковна произносит какую-то свою фразу, отвечаешь: «Это точно. Жарковато». И дальше. Ради таких моментов, наверное, все и делается. Как-то вот так. Попробовал просто.

КОРШУНОВ: А проект закончился, или еще будут спектакли?

ШАЦ: Нет, мы только разогнались. Сейчас у нас мощный мировой тур, мы начинаем с Одессы, в августе или в сентябре. Я думаю, в Донецке когда мы будем, это будет критическим местом. Я, честно говоря, очень боялся, когда… Правда, в Орск мы не попали, слава богу, а я очень хотел посмотреть на лица жителей Орска, которые смотрят спектакль «Паб», мне было бы очень интересно, как они бы на него отреагировали.

КОРШУНОВ: Почему вы так не любите...

ШАЦ: Нет, мне искренне интересно. Я вообще не знаю, кто эти люди — жители Орска. Это такой спектакль… Его критиковали, по-моему, все. Ждали премьеры, премьера прошла, и с разницей в десять дней во всех журналах, газетах появились критические статьи. Ни одного хорошего слова не было, вообще. А бартья Пресняковы сказали: «Это отличный знак». И все иностранцы, которые общаются с братьями — а братья же, они больше востребованы в мире, нежели в России, — когда узнали, что много критических статей, сказали: «Значит, хороший спектакль».

КОРШУНОВ: А вот технически… Вы в жанре импровизационном телевизионном, где все рождается здесь и сейчас, а здесь все-таки объем текста. Как-то надо перестроиться, выучить все...

ШАЦ: Это ужасно мне далось, если честно. Там сорок страниц текста. Мне когда выдали все, я вспомнил студенческие времена, когда не понимаешь ничего, зубришь просто. Мы начинали примерно в июне-июле прошлого года. Мы пришли на третью репетицию, Людмила Марковна знала все наизусть уже. Как это все происходило? А потом этот спектакль помог Юозасу и Регимантасу выучить русский опять. Они пришли с чудовишным русским языком, обратно вернулись после оккупации, то есть наоборот, когда мы ушли оттуда, они перестали по-русски говорить, и сейчас они опять неплохо, сносно говорят по-русски.

КОРШУНОВ: А был момент, когда текст помните, а потом — бац, провал — не помните? И что делать?

ШАЦ: Нет, но этот ужас, который меня посещает перед каждым спектаклем. Но в последнюю секунду пока всплывает что-то. Чаще всего текст забывает Регимантас, на самом деле. Мы сидим втроем — Регимантас, Денис Яковлев, который играет Путина, и я — и Денис все время начинает говорить текст Регимантаса в этот момент.

КОРШУНОВ: Специально?

ШАЦ: Нет, помогает. Он видит, что все, завис Регимантас, он говорит его текст, Регимантас смотрит на него такими глазами и говорит: «Да». Вот так они как-то выходят из этой комы вместе.

КОРШУНОВ: Очень часто актеры подкалывают друг друга, придумывают что-то такое. У вас такое было?

ШАЦ: Ну как я могу подколоть Людмилу Марковну? В ужасе я могу представить себе только это.

КОРШУНОВ: А она вас не пыталась?

ШАЦ: Да нет, видите, у нас там такой состав, что и подколоть-то особо… Там только Виталик Хаев, который.. У него есть несколько проходов, он мне корчит рожи просто. Зрители его не видят, вижу только я в этот момент, пытается меня расколоть этими рожами, но я, поверьте, на своем веку столько рож повидал, что это трудно.

КОРШУНОВ: Вы с ним не пытаетесь поговорить, перевоспитать, мол, что ж ты делаешь-то? Или бессмысленно все?

ШАЦ: Виталия невозможно перевоспитать. Вообще очень хороший артист, но он стал известен в основном после «Изображая жертву», вот этого знаменитого монолога. И мне кажется, его не надо перевоспитывать. Цельный мужчина.

КОРШУНОВ: Но хулиган.

ШАЦ: Ну, хулиган — часть его цельности.

КОРШУНОВ: Ну что, похулиганим, вопросы еще зададим? Да, ваш вопрос, пожалуйста.

ИЗ ЗАЛА: Что вам не нравится в тенденциях развития отечественного телевидения?

КОРШУНОВ: Ух ты, серьезный вопрос.

ШАЦ: Мне не нравится жестокость, которая стала появляться в проектах. Для меня проект «Король ринга» — непроходимый проект. Я раньше думал, что только у писателей-фантастов были эти знаменитые телевизионные шоу, когда людей убивали и камеры это снимали, а сейчас это реальность, мы к этому идем. Вот эта тенденция меня очень пугает, и я, честно говоря, не понимаю, зачем главный канал страны пропагандирует именно эти ценности. Что еще? Да в том-то и дело, что осбых тенденций сейчас нет.

КОРШУНОВ: Очень много развлечений.

ШАЦ: Да, развлечений много, понятно, время такое, в котором мы живем, оно требует развлечений, и людям дают это все. Законы рынка.

КОРШУНОВ: Очень много документального кино появляется.

ШАЦ: Псевдодокументального.

КОРШУНОВ: Разного, разного кино.

ШАЦ: Настоящие документальные фильмы по пальцам можно пересчитать. Кстати, «Простые вещи», о котором мы говорили.

КОРШУНОВ: Ну, он все-таки не документальный, а игровой, но настоящий, абсолютно настоящий.

ИЗ ЗАЛА: Какие у вас проекты на будущее? Что касается юмористического плана передач.

ШАЦ: Я уже говорил, мы хотим переделать «Слава богу, ты пришел». Хотим сделать его более динамичным за счет прямого эфира и надеемся, что это получится. «Хорошие шутки» будем делать. Сейчас мы начали подготовку к новогоднему проекту для канала «СТС». Пока этим круг ограничивается. Есть еще пара задумок импровизационных. Мы хотим сделать передачу, чтобы люди в замкнутом помещении сочиняли песни.

КОРШУНОВ: Тюрьма такая.

ШАЦ: Нет, не тюрьма, их выпускают иногда.

КОРШУНОВ: У нас есть рубрика «Восемь безумных вопросов и восемь бездумных ответов». Нужно отвечать не думая, сразу же, хорошо?

ШАЦ: Я, в принципе, так и делаю.

КОРШУНОВ: Сейчас, значит, тем более. Как расшифровывается СТС?

ШАЦ: «Смотрите телевидение сообща».

КОРШУНОВ: По-моему, «Сеть телевизионных станций».

ШАЦ: Ну я же тупо отвечаю.

КОРШУНОВ: Какой римский бог украл прекрасную Персефону?

ШАЦ: Аид. Но это греческий.

КОРШУНОВ: А римский? Это аллюзия на «Кто умнее пятиклассника?».

ШАЦ: Это ужасный был момент, я забыл, но там был Аид, по-моему.

КОРШУНОВ: Он Плутон у римлян, но это неважно. Мы принимаем ваш ответ. Что едите на завтрак?

ШАЦ: Овсянку.

КОРШУНОВ: Ничего себе. Как английский премьер-министр?

ШАЦ: Нет, я правда ем овсянку. Мне просто очень нравится.

КОРШУНОВ: Без наполнителей? Просто овсянка — и все?

ШАЦ: С медом, на воде.

КОРШУНОВ: А чай, кофе по утрам пьете?

ШАЦ: Ой, я вообще кофеман такой мощный.

КОРШУНОВ: Как и я, кстати. Какой у вас кофе любимый?

ШАЦ: Итальянский. Я сейчас утрирую, конечно, но, когда я приезжаю в Италию первое, что я делаю, — прохожу таможенный и паспортный контроль и сразу бегу пить кофе. Там действительно совершенно фантастический кофе, и так, как там, его больше нигде не делают. Любимый кофе — ристретто.

КОРШУНОВ: Самый термоядерный. У меня есть приятель-итальянец, он приехал в Россию и говорит, что здесь пить кофе невозможно, он все заведения обошел и говорит, это ужасно.

ШАЦ: Да-да-да. Но они пьют все равно.

КОРШУНОВ: Ну а что делать... Что вы никогда не будете есть, даже если будете умирать с голоду?

ШАЦ: Змею, наверно. хотя если буду умирать с голоду… Боюсь змей, не люблю их, наверно, их и есть не буду.

КОРШУНОВ: Хорошо. На каком этаже Эрмитажа расположена Янтарная комната?

ШАЦ: Она вообще там не расположена.

КОРШУНОВ: Правильно. А где?

ШАЦ: Неважно. У вас нет такого вопроса.

КОРШУНОВ: Подсказываю: в Царском Селе. Выберите одно из двух — фрейдистский такой комплекс вопросов — огурец или помидор.

ШАЦ: Вот вы сказали, фрейдистский, теперь я должен выбрать огурец.

КОРШУНОВ: Хорошо, мы заметили. «Битлз» или «Пинк Флойд»?

ШАЦ: «Битлз», конечно. Это тоже фрейдистский вопрос?

КОРШУНОВ: Абсолютно. Почему «Битлз»?

ШАЦ: Потому что мне нравится «Битлз», вот и все. Почему «радуга»?

КОРШУНОВ: Вы битломан?

ШАЦ: Не такой степени, как Боярский, чтобы смотреть на Маккартни во время концерта и повторять за ним все слова, но… Кстати, может быть, наоборот даже: Маккартни смотрел на Боярского и…

КОРШУНОВ: Татьяна или Лазарева?

ШАЦ: Ну я, конечно, Татьяну выбираю.

КОРШУНОВ: Татьяну?

ШАЦ: Лазареву. Я просто ее Татьяной называю все время. Лазаревой очень редко.

КОРШУНОВ: Кстати, по поводу Татьяны. Как-то Познер признавался, что главный его имиджмейкер и редактор — жена, которая все отсматривает, ругает, советует, какой галстук сюда...

ШАЦ: Кстати, он поменял жену, вы знаете, да?

КОРШУНОВ: Я к тому, что у вас тоже такие имиджмейкерские отношения дома? Вы отслеживаете друг друга?

ШАЦ: Нет, конечно. Максимум, что Таня может мне сказать: «Ну как вот это?» И даже она не дослушивает ответа. Мы просто имитируем такого рода отношения.

КОРШУНОВ: А вот после эфира не бывает такого, что: «Слушай, вот так нужно было сделать, а не так»? Такие разборки.

ШАЦ: Да у нас и во время эфира бывают разборки. Я когда чувствую, что что-то проседает в программе, я очень злюсь на Таню почему-то. Ну естественно, на себя же я не могу злиться. На гостей я все время злюсь. Когда проседает что-то — на Таню. На Пушного иногда.

КОРШУНОВ: Ваша работа — шутить, смеяться, развлекать. А вот дома, мне кажется, это моя фантазия, вы такие угрюмые ходите с Татьяной. Я прав или нет?

ШАЦ: Если бы с вами в квартире жило бы трое детей, еще какие-то люди постоянно, как бы вы ходили?

КОРШУНОВ: А какие люди?

ШАЦ: Няни, домработницы. Еще какие-то люди, кстати.

КОРШУНОВ: Ну то есть угрюмые все-таки?

ШАЦ: Нет, ну почему угрюмые. Не угрюмые мы, просто… Понимаете, это традиционный вопрос: «А чего вы сегодня такой грустный?» Я не знаю, почему мне люди всегда его задают. И вот когда они третий раз спрашивают «чего?», уже действительно становится грустно.

КОРШУНОВ: Понятно. То есть вы такой живой человек, который имеет право на разные эмоции, правильно?

ШАЦ: Вы подготовились.

КОРШУНОВ: Я знаю ответ на каждый свой вопрос и могу за Михаила все говорить. Вот такой вопрос романтический: можете поделиться опытом, как завоевать женщину? Ведь вы Татьяну завоевывали почти десять лет?

ШАЦ: Нет, ну не десять, семь. Шесть.

КОРШУНОВ: Ну так как же завоевать женщину?

ИЗ ЗАЛА: Хорошими шутками.

ШАЦ: Да нет, на самом деле, Таню я блокадой просто… ничего такого сверхъестественного. Просто тупая блокада.

КОРШУНОВ: Что такое блокада, расскажите, пожалуйста?

ШАЦ: Что такое блокада? Я сам из Ленинграда, вы сами знаете, что это такое.

КОРШУНОВ: Я знаю, а в отношениях с Татьяной?

ШАЦ: То же самое было.

КОРШУНОВ: То есть голодом морили?

ШАЦ: Да.

КОРШУНОВ: Дорогу жизни она пыталась?..

ШАЦ: Просто перерезали все пути, и все.

КОРШУНОВ: А дороги жизни у нее не было никакой?

ШАЦ: У нее было несколько дорог, но они не жизни были совсем. Так вот я перекрыл все в итоге, и…

КОРШУНОВ: Скажите, кто в вашей семеной паре главный? Кого дети слушаются, если какой-то сопрный момент?

ШАЦ: Таню, конечно. На меня вообще не обращают внимания.

КОРШУНОВ: Почему?

ШАЦ: Например, если бы Таня здесь сидела и Степа, Соня, они бы по всем вопросам к Тане, водитель у нас — все вопросы к Тане. Я не знаю, в чем дело, честно. Ну то есть она очень авторитетная для них.

КОРШУНОВ: Вас это не обижает, не задевает?

ШАЦ: Наоборот, облегчает мою жизнь. Зато, как только Таня уходит, все ко мне сразу.

КОРШУНОВ: То есть вы ее выживаете?

ШАЦ: Нет, нет. Я говорю «если уходит» — вот это вот неприятный момент.

КОРШУНОВ: Скажите, а вот кто из вас ходит на родительские собрания?

ШАЦ: По очереди.

КОРШУНОВ: Прямо график такой скользящий?

ШАЦ: Да этих собраний не очень много-то, если честно. Вообще у нас Степа и Соня в разных школах учатся. Степа вообще только недавно начал учиться, по большому счету. Второй раз он в шестой класс пошел. Там не очень много родительских собраний. Есть концерты скорее. Сейчас практика родительских собраний у нас в школах не такая широкая. Все вопросы можно с глазу на глаз решить, для этого не надо собирать всех родителей. И чаще мы ходим на какие-то концерты детские, выступления.

КОРШУНОВ: А как на вас реагируют? И одноклассники, и родители? «Вот пришел Михаил Шац — ничего себе».

ШАЦ: Ну они привыкли уже. Все-таки Степа уже в шестом классе, а Соня в третьем.

КОРШУНОВ: А школа обычная или с уклоном? Юмористическим?

ШАЦ: Клоунская, вы имеете в виду? Нет, это хорошая школа, «Новая гуманитарная школа», Соня учится. Степа учится в «Золотом сечении».

КОРШУНОВ: Они уже думают, кем они станут в будущем? Они ведь вас с Татьяной видят каждый день по телевизору, наверно, им кажется, что это нормально, и им тоже придется в этот ящик рано или поздно залезать.

ШАЦ: Ну, Степана волнует сейчас вопрос денег. Он усиленно ищет сейчас некую профессию, которая давал бы ему больше денег и занимала бы меньше времени.

КОРШУНОВ: Больше, видимо, чем вы даете ему денег?

ШАЦ: А у нас с ним схема такая: мы детям платим зарплату ежемесячную. Берем нижний уровень потребительский, который сейчас около двух с чем-то тысяч, вот это тебе за месяц, минус соточка: ты постель не застелил, еще две тройки. Итого около тысячи девятьсот получается. Мы решили их приучать к этому, чтобы они понимали, за что платятся деньги, откуда они возникают и так далее. Плюс еще чаевые. Я шучу.

КОРШУНОВ: А вот такая ситуация. Приходит через неделю: «Пап, мне нужны деньги». Что делать?

ШАЦ: Жди зарплаты.

КОРШУНОВ: А на мороженое?

ШАЦ: Ну а как их приучить? Мы долго думали об этом. Я предложил вот такую схему, чтобы они понимали экономическую схему жизни: откуда берутся деньги, как их надо тратить, чтобы хватило на следующий месяц, до следующей зарплаты и так далее. Вот мы так пытаемся их сейчас приучить к этому. Зато Степан сейчас закончил шестой класс с одной тройкой — по русскому языку. Ему был обещан Mac, ноутбук, и он его не получил.

КОРШУНОВ: Скандалил?

ШАЦ: Нет. Это честно хотя бы. Мы пытаемся их честно учить в этом смысле, не халявить.

КОРШУНОВ: Сочинения за них не пишете, уроки делать не помогаете?

ШАЦ: Нет, ну не до такой степени. Конечно, помогаем.

КОРШУНОВ: А вот есть такая ситуация: «Ох, черт, они сейчас начнут дроби проходить, а я в этом ничего не понимаю». Сразу в командировку...

ШАЦ: Хороший повод, кстати. Я часто ищу поводов уехать в командировку. Дроби — это великолепная идея.

КОРШУНОВ: Есть такая тема, которую вы со страхом ждете? Или вы все знаете, все понимаете?

ШАЦ: Да нет, конечно, я не все знаю, не все понимаю, но как-то без страха к этому отношусь.

КОРШУНОВ: А кто больше занимается с ребятами, вы или Татьяна?

ШАЦ: Да больше Таня, конечно. Недаром они ей задают все вопросы.

КОРШУНОВ: Такая домашняя учительница.

ШАЦ: Нет, ну нельзя так сказать.

КОРШУНОВ: Так вот, их мечта о будущем и ваши мечты об их будущем совпадают?

ШАЦ: У меня одна мечта — чтобы они были нормальными людьми, а как профессионально они будут — будут доктора, учителя, бизнесмены, банкиры... Лучше, конечно, банкирами, но это непринципиально.

КОРШУНОВ: Это ваша точка зрения. А их?

ШАЦ: Ну я же вам рассказываю — Степан, у него точка зрения такая, он тоже хочет стать банкиром, естественно. А Соня — она вообще пока не думает об этом. Но мне кажется, у нее есть какая-то актерская жилка, она подвижная, эмоциональная девочка.

КОРШУНОВ: Но не будете отговаривать, если она примет такое решение?

ШАЦ: Да нет, ей в армию не надо идти, с чего вы взяли. Пусть поступает.

КОРШУНОВ: А Степа и армия? Пока понятно, что еще рано...

ШАЦ: С ужасом, конечно… Я понимаю, что Степан и армия — несовместимые понятия. Но я надеюсь, у нас к тому времени контрактная система уже будет. С ним точно контракт не подпишут.

КОРШУНОВ: А как так получилось, что многие люди, встречая на улице Соню, принимали ее за мальчика? Что вы такое сделали с ребенком?

ШАЦ: А откуда информация у вас?

КОРШУНОВ: Ну я читал, что Соня донашивала степины вещи. Почему вы так к ребенку относились?

ШАЦ: Она, во-первых, не такие плохие вещи донашивала, во-вторых, сейчас уже Тося носит сонины вещи. Не степины.

КОРШУНОВ: Нет, ну с девочками проще. Вот если скандал, дети не слушаются, какие меры вы предпринимаете? Стандартные или нестандартные меры?

ШАЦ: Стандартные, конечно.

КОРШУНОВ: Угол?

ШАЦ: Да нет. У нас нет никаких углов. достаточно округлая сейчас квартира. Нет, ну просто мы не пользуемся этой методикой. Побои мы тоже неиспользуем.

КОРШУНОВ: Я так понимаю, рублем наказываете?

ШАЦ: Рублем наказываем. Экономически пытаемся приструнить их. Ну бывает, конечно, покричим друг на друга. Чего там, бывает все.

КОРШУНОВ: А если вы понимаете, что были неправы, а ребенок прав, вы признаете свою ошибку?

ШАЦ: Конечно. Но никогда не было.

КОРШУНОВ: А вот вы какой человек, готовы пойти на компромисс или до конца отстаиваете свою точку зрения? Это и в работе, и в семье может быть.

ШАЦ: Ну все-таки я склонен к компромиссам, мне кажется. Но и свою точку зрения готов отстаивать. Так что вот такой дурацкий ответ.

КОРШУНОВ: Часто взрослые, читая с детьми книжки, пересматривая фильмы, по-новому открывают хрестоматийные тексты, «Винни Пух», «Карлсон», «Колобок» и так далее? У вас не было такого? Хоп — а это не «Колобок», а философский трактат, оказывается. Такого необычного открытия старого текста.

ШАЦ: Нет, я просто иногда с удовольствием их читаю, возвращаюсь в то времени. Вообще когда много детей, это хорошо. Ты как бы назад возвращаешься чуть-чуть, молодеешь. Вот сейчас Тося появилась, опять эстетика памперсов, соски, это сразу тебя возвращает на десять лет назад, к Соне. То же самое с литературными произведениями. Мультипликационную продукцию знаю всю, смотрел по несколько раз все и, видимо, еще буду смотреть. А по поводу литературы — тут неожиданно прочитал опять «Кыш и два портфеля», очень хорошее...

КОРШУНОВ: Совершенно из другой оперы вопрос. Чем последним пополнилась ваша знаменитая винная коллекция?

ШАЦ: Ну назвать ее знаменитой язык не поворачивается.

КОРШУНОВ: Мы наслышаны.

ШАЦ: Редко что-то долго залеживается в этой коллекции. Ну то есть сейчас время такое горячее, все расходится.

КОРШУНОВ: Кому из вас первому пришла в голову идея это собирать?

ШАЦ: Это с возрастом. Раньше я пил водку только. А сейчас я уже не могу пить водку, просто не могу физически, я дурею с нее просто, мне перестал нравиться этот напиток. А в переходный момент появились друзья-сомелье, которые нас начали водить по этому огромному миру. А мир действительно огромный, это правда. Можно им заниматься тоже и получать от этого удовольствие. Но я не отношу себя к знатокам вина. У меня есть винный шкаф дома, да, в нем есть бутылок пятьдесят-щестьдесят, не больше, это мало, поверьте, сейчас шкафы по тысяче бутылок у людей в коллекции. Вот это коллекция, вот это я понимаю. А у нас так, мелочь, для внутреннего потребления.

КОРШУНОВ: А что из любимого?

ШАЦ: Я предпочитаю итальянские вина, Тоскана.

КОРШУНОВ: Итальянский кофе, итальянская винная продукция.

ШАЦ: Кухню тоже люблю итальянскую. Пасту, пиццу, карпаччо, ризотто. Мне очень нравится эта кухня, потому что искренняя. Я вот французскую не люблю, потому что там очень трудно реальный вкус понять пищи, а вот такую люблю — итальянскую, испанскую.

КОРШУНОВ: Искренняя — это такая простая? Почему вы ее искренней называете?

ШАЦ: Понимаете, они не меняют вкус изначальный продукта, они его, наоборот, дополняют и усиливают, это принцип кухни итальянской, а во французской это абсолютное смешение и уход от реальности.

КОРШУНОВ: Ну это вот кухня. А сама Италия?

ШАЦ: Тоже очень люблю. Мне вообще нравятся страны с футбольной философией. Я сам обожаю футбол. Даже не зная итальянского языка, ты называй просто фамилию Дзамбротто: «О, Дзамбротто, м-м-м...» И так далее. И уже разговор завязался, все.

КОРШУНОВ: Из другой немножко оперы вопрос. Вот у меня есть приятель юный, немножко похож на вашего Степана, который задает такие странные вопросы. Можно я вам один из них зачитаю? «Если бы вы жили в XIX веке, кого бы из живших в то время вы вызвали на дуэль?»

ШАЦ: Ну, Дантеса, наверное.

КОРШУНОВ: Дантеса? Злодея?

ШАЦ: А чего? Мы только о нем же знаем.

КОРШУНОВ: То есть за Пушкина бы заступились? Или когда убили бы Пушкина, вторично были бы готовы?

ШАЦ: Так мне все ясно, что Дантеса, но когда, до или после, я не знаю.

КОРШУНОВ: Надо попасть в XIX век, да?

ШАЦ: Да. Наверное, после. Не было бы причины.

КОРШУНОВ: А если бы дуэли были в моде сейчас, кого бы вы вызвали сейчас на дуэль?

ШАЦ: Я бы вызвал хозяев офиса своего. Отвратительные люди. И сейчас нам надо оттуда съезжать срочно, и я прям в шоке. Вот их бы я вызвал на дуэль.

КОРШУНОВ: А что там с ними?

ШАЦ: Поругались. Бывает такое. Давно-давно были, лет шесть. И вдруг что-то, знаете... как с женой развелся, ощущение. Ну бывает же.

КОРШУНОВ: Когда вы в последний раз смеялись до слез и над чем?

ШАЦ: До слез прямо? Что-то в последние дни часто очень смеюсь. Приехало очень много старых кавээновских друзей, и вчера мы прямо до слез... над чем, уже, честно говоря, не помню.

КОРШУНОВ: Вы сказали, что не запоминаете анекдотов. Почему?

ШАЦ: Не знаю.

КОРШУНОВ: Вылетает просто из головы?

ШАЦ: Как сквозь сито. Я уже не помню, о чем мы сейчас говорили.

КОРШУНОВ: А над чем плакали в последний раз?

ШАЦ: Когда Андрей Аршавин прямо с ребенком на шее пошел получать кубок УЕФА. Легкая влажность такая была.

КОРШУНОВ: Какая книга лежит у вас на столе, что вы сейчас читаете?

ШАЦ: «Географ глобус пропил», Иванов.

КОРШУНОВ: И как вам?

ШАЦ: Ничего такая, милая.

КОРШУНОВ: А из последних кинопотрясений что у вас?

ШАЦ: Ну вот я рассказывал вам, что посмотрел буквально позавчера этот фильм Дыховичного, который еще не вышел, «Европа-Азия». Очень приятное впечатление оставил.

АЛЕВТИНА КУЗОВЕНКО: Как вы относитесь к Ксении Собчак и ее деятельности на телевидении?

ШАЦ: Я еще раз повторяю... Дело в том ,что мы с Ксенией закончили одну и ту же школу, в разное время, естественно, и вот такие разные результаты... Ксения — она бизнесмен. Ну как можно относиться к этому? У нее есть ряд человеческих качеств, достойных уважения: упорство, трудолюбие, целеустремленность.

КУЗОВЕНКО: Зачем ее упорство и целеустремленность выносить на публику?

ШАЦ: Если человеку больше нечего демонстрировать, он демонстрирует то, что у него есть. Эти качества, на мой взгляд, достойны уважения. Все остальное, с точки зрения того, что я вижу на экране, — для меня это чудовищно, за пределами понимания. Я ее просто перещелкиваю, и все. Не смотрю. Не знаю, что тут прокомментировать. Ну а Сергей Зверев еще же хуже.

КУЗОВЕНКО: Но он хотя бы стричь умеет.

ШАЦ: Лично я не видел людей, подстриженных Сергеем Зверевым.

КУЗОВЕНКО: В восемнадцать лет же ему приз какой-то дали.

ШАЦ: По-моему, это такая же легенда, как расписанный подъезд Киркорова, что он выиграл чемпионат мира по парикмахерскому искусству.

ИЗ ЗАЛА: У меня вопрос провокационного характера. Что касается игры с вашим участием «Кто умнее пятиклассника?». Вы действительно в тот момент блеснули своей памятью и интеллектом, или же эта игра была подстроена? И судьба тех денег, которые были выиграны?

ШАЦ: Знаете, когда вам задают вопрос «Вы действительно блеснули умом и интеллектом?», ответ на него очевиден, конечно. Я честно признаюсь, на девять из десяти вопросов я ответил сам. Ну вот случайность, просто повезло. Во-первых, там очень много было легких вопросов, а споткнулся я именно на этом пресловутом Аидоплутоне.

ИЗ ЗАЛА: Как вы относитесь к участию Татьяны в «Танцах со звездами» и хотели бы вы принять участие в каком-нибудь шоу?

ШАЦ: Татьяна получила огромное удовольствие от участия в этом шоу. То есть это ее решение, ей хотелось танцевать. Когда женщине хочется танцевать, мне кажется, это даже неплохо. Я не обсуждаю сейчас качество шоу. Главным стимулом участия Татьяны было ее собственное желание. Если она получает удовольствие, я только рад этому. Сам... по-моему, все, время ушло.

КОРШУНОВ: Почему?

ШАЦ: Ну нет такого шоу, в которое я легко бы вписался, мне кажется. В цирк я бы не пошел, на льду, мне кажется, это просто смешно, что остается еще?

КОРШУНОВ: Что-нибудь еще придумают, мне кажется, не остановятся, в космос полетят.

ШАЦ: В «Последний герой» меня, кстати, звали на этот остров. Они хотели создать такую историю: Татьяну пригласить ведущей, а я был бы на острове. Представляете? И там потом ночные съемки, как она передает мне еду.

ИЗ ЗАЛА: Какой у вас любимый мультфильм?

ШАЦ: Мультфильм? Сегодня, кстати, посмотрел новый этот мультик «Кунг-фу панда». Не очень, да так, средне.

КОРШУНОВ: Ну вы же не озвучивали, поэтому понятно...

ШАЦ: Ну да. Тогда мне нравится только один мультфильм.

ИЗ ЗАЛА: А из детства?

ШАЦ: Я почему-то не могу назвать любимый, но помню очень хорошо, отчетливо «Варежку». Очень хороший.

ИЗ ЗАЛА: А по какому принципу вы распределяете роли в передаче «Слава богу, ты пришел»?

ШАЦ: Ну мы пытаемся найти логическую связь между реальностью героя и его возможностями.

ИЗ ЗАЛА: Джигурда — крестьянин...

ШАЦ: Ну это по остаточному принципу. В принципе, мне кажется, он любую бы роль... Принцип такой: мы пытаемся найти тонкую нить... А иногда на сопротивлении, что называется. Совершенно непредсказуемо.

КОРШУНОВ: Пелагея была очень странная.

ШАЦ: Если вы попытаетесь найти связь, то ее нет. Просто учительница — и все.

ИЗ ЗАЛА: А вы сами пригласили Пушного в «Хорошие шутки», или вам продюсеры его приглашали?

ШАЦ: Вот Пушного мы сами нашли. Нет, не то чтобы мы искали по лесу его ходили, но Пушного мы знаем давно очень, как и Татьяна, он из новосибирского академгородка и ошивался долгое время при команде КВН Новосибирска, а потом переехал в Москву и жил здесь какой-то своей жизнью. Когда мы начинали передачу, у канала СТС была мощная идея сделать ответ «Аншлагу». Ну как сделать ответ «Аншлагу»? В принципе, сделать «Аншлаг». Что и было сделано в первых четырех программах. К нам приходили какие-то клоуны, фокусники, мы с ужасом смотрели на них и не понимали, что происходит вообще. И я действительно стал похож на Петросяна, а Татьяна на Дубовицкую. После четырех программ, слава богу, настал летний перерыв, и мы начали думать, что нам делать. Придумали эту форму игры, и, собственно, тогда и возник Пушной, потому что нам нужен был музыкальный человек, умеющий говорить. Мы долго думали и решили, что Пушной все-таки.

КОРШУНОВ: А я знаю, что у вас есть какая-то меркантильная связь — он вам чинит всякие железки компьютерные.

ШАЦ: Ну это миф на самом деле. Так, иногда скажет, чего куда нажать, не более. Технический контроль такой легкий. Как консьерж, знаете, позвонил-ответил, все, до свидания.

КОРШУНОВ: То есть не чинит ничего, не ковыряется.

ШАЦ: Нет, ну это уж слишком. Иногда если компьютер или ноутбук покупаешь, Пушного на загрузку, все тебе накачает.

ИЗ ЗАЛА: У вас есть мечта?

ШАЦ: Я уже говорил об этом. Я хочу отойти от дел.

ИЗ ЗАЛА: Чем заняться?

ШАЦ: Ничем. Хочу заработать достаточное количество денег, чтобы ничем не заниматься.

ИЗ ЗАЛА: Как вы относитесь к религии, верите ли в жизнь после смерти?

ШАЦ: Я не религиозен. У нас в семье, видимо, такое воспитание, не религиозное совсем. Хотя в общем... Я почему-то не хочу крестить детей. Для меня это как-то странно. Видимо, эти иудейские гены противятся этому.

КОРШУНОВ: Татьяна хочет?

ШАЦ: Да и Татьяна не хочет. Да и дети тоже не хотят.

КОРШУНОВ: Вырастут — решат сами.

ШАЦ: Да, я тоже так думаю. Но я с уважением отношусь к взглядам людей верующих. Не собираюсь быть воинствующим атеистом.

КОРШУНОВ: А вот, допустим, приходит к вам Соня и спрашивает, есть ли бог...

ШАЦ: Я говорю, что есть разные мнения на этот счет.

ИЗ ЗАЛА: А политические взгляды какие?

ШАЦ: Мне политика глубоко противна. Я считаю это крайней степенью эпатажа. И сам никогда не занимался и не буду. Последняя политическая позиция, которую я занимал, — это секретарь комитета комсомола в школе. Вот после этого я завязал с политикой окончательно. Потому что это такая достаточно подлая вещь, на мой взгляд.

КОРШУНОВ: То есть чистой политики не бывает?

ШАЦ: На мой взгляд, нет. Особенно в наше время.

ИЗ ЗАЛА: Владимир Соловьевчетыре года назад, когда создавал «К барьеру!», говорил, что мечтает создать идеальное ток-шоу, и претендовал на то, что «К барьеру!» — идеальный телевизионный формат для разговора о политике. Как вы себе представляете идеальную развлекательную программу? И вообще идеальный телевизионный продукт? Который бы запоминался и оставлял след? Когда бы я всему верила, когда бы я знала, что тут не подставные люди, когда ведущие занимаются этим от души. Может быть, это невозможно?

ШАЦ: Вы в принципе назвали все составные части идеального продукта. Хорошие гости, интересный разговор, ведущий от души.

ИЗ ЗАЛА: Такие бывают? Такое будет когда-нибудь?

ШАЦ: Вы знаете, для меня вообще нет идеальной передачи. Мне очень трудно... мы живем в такое время, когда идеальной становится программа, которая нравится. Может быть, это неправильно, но это очень простой путь, и руководство каналов именно по этому пути идет.

ИЗ ЗАЛА: А вы к руководству канала не имеете отношения?

КОРШУНОВ: Не влияете никак на этих людей?

ШАЦ: У меня есть почетное право с ними поговорить. Я могу высказывать свое мнение, это тоже много. Они его могут иногда выслушать. Могут сказать «да», а могут сказать «нет».

ИЗ ЗАЛА: Вас не приглашали главным?

ШАЦ: Нет.

КОРШУНОВ: Главный редактор какой-нибудь...

ШАЦ: Нет, даже главным редактором не предлагали.

КОРШУНОВ: А хотели бы?

ШАЦ: Знаете, было время, когда мне казалось, что это интересно. На данный момент меня полностью устраивает то, чем занимаюсь я. Возможно, в будущем... я недавно говорил с астрологом, он составил нам карту, он сказал, что к 2017 году я, скорее всего, уйду в руководство.

КОРШУНОВ: А можно обнаглеть и спросить, что там еще было в этой карте, из того, о чем можно сказать?

ШАЦ: Я его спросил, кто станет чемпионом Европы по футболу. Он сказал, что станет какая-то маленькая страна. Так что расслабьтесь.

КОРШУНОВ: А еще?

ШАЦ: Ну из того, что можно сказать, я сказал.

ИЗ ЗАЛА: А вы кто по гороскопу?

ШАЦ: Близнец.

КОРШУНОВ: Кстати, послезавтра уже можете поздравлять.

ИЗ ЗАЛА: А Татьяна?

ШАЦ: Татьяна — Рак. У нас все Раки.

КОРШУНОВ: Вот мы о литературе и кино поговорили, а с музыкой не разобрались. Есть какая-то песня, которую вы заслушиваете до дыр и с которой не можете расстаться?

ШАЦ: У меня нет такой подборки. Я больше люблю радио слушать. Поэтому когда там находишь любимую песню, даже больший кайф. А так включил диск — не тот кайф, конечно.

КОРШУНОВ: А какая это музык? Поп, рок, джаз?

ШАЦ: Больше рок. Вообще я очень люблю AC/DC, не знаю почему. Тоже из разряда искренней музыки. Я люблю «Битлз». Довольно такие покрытые плесенью взгляды на музыку. Даже похвастать особо нечем. Артемий бы Троицкий сейчас развернул доклад минут на тридцать короткий, а я минуты две могу продержаться. Если долго буду произносить названия групп.

КОРШУНОВ: А со степаном уже есть конфликты, типа «Ты слушаешь не ту музыку»?

ШАЦ: Нет, Степана мы, слава богу, приучили ее в наушниках слушать, поэтому никаких конфликтов нет.

КОРШУНОВ: Кстати, а что он слушает?

ШАЦ: Да шарит по интернету, находит там все, скачивает себе в айпод.

КОРШУНОВ: А что именно, это тайна? Направление — поп, рок, джаз?

ШАЦ: Ну не джаз, это точно. Я вот гарантирую, что это не джаз.

КОРШУНОВ: Ну вдруг.

ШАЦ: Нет. Я тоже проверял.

КОРШУНОВ: Коль мы о детях заговорили… Приходится объяснять про капусту, про аистов, про магазин. Вот вы как объясняете детям их возникновение?

ШАЦ: Ну, Степе мы ничего не объясняли, Соня не спрашивала, а вот с Тосей получилась история такая. Мы уже знали, что Таня беременная, поэтому надо было придумать ту чепуху, о которой вы говорите, или что-то более достойное. Мы всегда перед Новым годом берем огромный лист ватмана, где пишем, кто чего хочет от Деда Мороза. И Соня написала, что хочет сестру. Представляете? Просто по-вез-ло. Таким образом, во всем виновата Соня.

ИЗ ЗАЛА: Когда вам последний раз было очень стыдно?

ШАЦ: Было, было, не могу сказать, что последний раз, правда. Была такая серьезная история, связанная с плагиатом, студенческие времена. Меня уличили в нем.

КОРШУНОВ: Это относится к вещам, которые вы не можете себе простить? Есть такие вещи?

ШАЦ: Конечно, есть.

КОРШУНОВ: Это из той серии?

ШАЦ: Да, но это так, легкий... Там еще покруче есть, поверьте.

КОРШУНОВ: Не расскажете?

ШАЦ: Нет.

ИЗ ЗАЛА: Как получилось, что экранного мужа Татьяны Лазаревой играл Сергей Белоголовцев, а вам доставались роли разноплановых соседей?

КОРШУНОВ: И любовников, кстати.

ШАЦ: Ну согласитесь, что любовником быть интереснее, чем мужем. Не знаю, меня это абсолютно не ущемляло. Так получилось, я не помню вообще момента распределения ролей. Просто все сразу знали, что бабушка будет Паша. Исходили из этого.

КОРШУНОВ: А не было ревности к Белоголовцеву?

ШАЦ: Абсолютно никакой. Да мы, в общем, и снимали не «9 с половиной недель», без постельных сцен.

ИЗ ЗАЛА: Отношения с ними поддерживаете сейчас?

ШАЦ: Ну вот мы последний раз встретились в апреле месяце на так называемых юбилейных концертах «ОСП-студии» в Театре эстрады.

ИЗ ЗАЛА: Продолжения не будет?

ШАЦ: Вы знаете, мы встретились, и я полностью уверен, что не будет продолжения. Мне кажется, эта история полностью себя исчерпала.

ИЗ ЗАЛА: Соведущими пригласить?

ШАЦ: Вы знаете, вот честно, нам уютно и комфортно по отдельности сейчас стало. Так же, как нам было уютно и комфортно вместе десять лет назад.

ИЗ ЗАЛА: То есть все-таки Белоголовцева в семью пускать не хотите.

ШАЦ: В этом смысле? Нет, в этом смысле тоже не хочу.

ИЗ ЗАЛА: А если в передачу пригласить?

ШАЦ: В передачу — нет проблемы никакой. Он, кстати, не идет, он обиделся на канал СТС.

ИЗ ЗАЛА: Есть такая идиома «женское счастье». А мужское счастье?

ШАЦ: Оно грубее и проще, чем женское.

ИЗ ЗАЛА: Я прошу не путать с удовольствиями.

ШАЦ: Нет-нет, я не об этом. Ну хорошо... футбол же — это удовольствие? Оно такое суровое, может быть, более возвышенное...

ИЗ ЗАЛА: А существительными?

ШАЦ: У меня нет четкого представления счастья. Для меня счастье ежеминутно. Я никогда не строил себе картин: бухта красивая, домик, нечто постоянное, что олицетворяло бы для меня счастье. Есть какие-то минуты, когда ты можешь сказать: да, ты счастлив был в этот момент. Поэтому я не могу описать его даже. Я не знаю, у всех ли это мужчин, поэтому не могу сказать, что это — мужское счастье. Для меня это счастье. Редкие моменты какие-то.

КОРШУНОВ: В продолжение этой темы. Из общих вопросов, но он важный, мне кажется. Что такое семейное счастье? Не ваше личное, а «всехнее»? Вам всем хорошо — это когда?

ШАЦ: Вы хотите, чтобы я вам описал моменты, когда нам было хорошо вместе?

КОРШУНОВ: Может быть, не конкрентные вещи... Из банального: камин, занавеска тюлевая и посапывание ребенка.

ШАЦ: Такие эмоциональные моменты, о которых вы говорите, они в первую очередь с младшей связаны. Там такой маленький человечек совсем, смешной. Пожалуй, кстати, это и есть счастье. Вот я сейчас вспомнил — и мне стало приятно, хорошо. Вот она сейчас олицетворяет наше счастье, кстати. Ей очень хорошо, она вовремя появилась.

КОРШУНОВ: Вопрос, который я всем гостям задавал, задаю и буду задавать. Прошлое. Пришел к вам Мефистофель какой-нибудьи сказал: «Ты можешь вернуться в прошлое и изменить в нем одну вещь». Вы будете что-то менять?

ШАЦ: Заковыристый вопрос, подготовленный.

КОРШУНОВ: Пережитый просто. Он меня волнует.

ШАЦ: Ну почему-то первое — психология советского школьника — мне хочется Гитлера убить.

КОРШУНОВ: Нет, ваше личное прошлое.

ШАЦ: Есть, конечно, моменты, которые хотелось бы изменить, отодвинуть. Ну смерть отца я попытался бы исправить. Что касается личных моментов... Ну я уже говорил, что у меня есть моменты, за которые мне стыдно. Да, естественно, я с удовольствием бы поменял их в своей жизни. В общем, есть над чем поработать.

ИЗ ЗАЛА: Что касается прямого эфира «Слава богу, ты пришел». Вы не думали сделать телефонную линию, чтобы зрители могли задать вопрос участникам после импровизации?

ШАЦ: Да, можно. Хорошая мысль. Мы думали об смс-голосовании, но это банально, наверное. С другой стороны, кто будет звонить? У нас в «ОСП-студии» мы сидели сами себе звонили, поэтому проще...

ИЗ ЗАЛА: Джигурду не будете больше звать?

ШАЦ: Бурду?

ИЗ ЗАЛА: Джигурду.

ШАЦ: С Бурдой был очень смешной момент. Мы пошли с Таней на «Кто хочет стать миллионером?» и там перед началом спрашивают: «Вы кому будете звонить?» Мы сразу говорим: «Бурде». Пришел какой-то вопрос, что-то связанное с датами, разными типами календаря. Мы говорим: «Давайте Бурде звонить».

КОРШУНОВ: А вы знакомы с ним?

ШАЦ: Мы познакомились на «Хороших шутках». Такое яркое впечатление оставил. Забавный человек очень. И потом знаток все же. Он оказался в этот момент в Алма-Ате. А там же тридцать секунд. И он ответил так примерно. «Боря, привет» — «Да, здорово» — «Какие даты в этом списке лишние?» — «Ну, значит, так…»

КОРШУНОВ: И кончается время. Ужасный человек.

ШАЦ: Нет, он просто очень въедливый, последовательный, скрупулезный.

КОРШУНОВ: Аналитик.

ИЗ ЗАЛА: Вы потом перезвонили, узнали?

ШАЦ: Нет, не было смысла уже.

КОРШУНОВ: Вы проиграли этот вопрос или выиграли?

ШАЦ: Мы угадали просто.

ИЗ ЗАЛА: Что в детстве просили у Деда Мороза?

ШАЦ: Ну я говорил уже о складном велосипеде «Кама». Я с этой просьбой обращался сначала к Деду Морозу, а потом к семье. В обоих случаях я получил отказ.

КОРШУНОВ: А если бы к вам сейчас пришел Дед Мороз настоящий, что бы вы ему ответили?

ШАЦ: Ну это же каждый раз меняется.

КОРШУНОВ: Прямо сейчас пришел бы если?

ШАЦ: Прямо сейчас? «Забери меня отсюда».

КОРШУНОВ: Вы знаете, это хорошее завершение нашей беседы. Я хочу поблагодарить Михаила за то, что мы сегодня удивительным образом говорили смешно о серьезных вещах и серьезно — о смехе и о смешном. Спасибо большое, Михаил. Спасибо, что вы пришли. Мне кажется, очень многие бы проблемы можно было бы решить, если бы люди разговаривали бы друг с другом. Так что разговаривайте, и пусть у вас слово не расходится с делом. Всего доброго. Увидимся на проекте.

ШАЦ: До свидания. Спасибо.

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25

info@razgovorchiki.ru

info@razgovorchiki.ru

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25