Разговорчики №7. 28 февраля 2005 г.

Алексей Паперный.

Тема: «Свободная тема».

АННА ГИЛЁВА: Здравствуйте! Меня зовут Анна Гилёва, это проект «Разговорчики», и я не знаю, кто сегодня у кого в гостях. Наверное, Алексей Михайлович, это все-таки мы у вас. Сегодня в «Разговорчиках» принимает участие художественный руководитель клуба «Китайский летчик Джао Да», лидер группы «Паперный Т.А.М.» Алексей Паперный.

АЛЕКСЕЙ ПАПЕРНЫЙ: Здрасте.

ГИЛЁВА: Вот еще просили задать вопрос, который, говорят, к вам пришел из Австралии, по поводу полярника Евгения Петрова, про которого вы поете. Был такой человек, правда?

ПАПЕРНЫЙ: Ну, вот сейчас я вдруг вот возьму и скажу, что такого человека не было, такого человека не существует, и мы пятнадцать лет посвящали несуществующему человеку песни! Ну, как вы такое можете себе представить! Конечно, он был, есть и будет.

ГИЛЁВА: Понятно. А вот смотрите, вот эти все герои, морковки, китайские летчики и прочие, вот вы тут сидите, а там — материальный мир, нечестные выборы, коррупция, монетизация льгот, а вы тут сидите! Леша, а?

ПАПЕРНЫЙ: Вот я тут подумал, китайские летчики, полярные летчики, огромное количество животных, рыб, в общем, никакой реальности абсолютно во всем этом нет. Ужас! В общем, расстроился я.

ГИЛЁВА: Я думала вы сейчас скажете: «Реального мира нет, стоит только включить воображение…», а вы расстроились.

ПАПЕРНЫЙ: Валера пришел. (Пришел Валерий Марьянов, ведущий программы «Кухня» («Открытый проект») на ТВЦ, ди-джей). Он сейчас будет задавать ужасные какие-то вопросы.

ГИЛЁВА: Еще больше вас расстроит.

ПАПЕРНЫЙ: Вообще у меня создается впечатление, что мы тут без всякого повода сидим, вот это вот странно.

ГИЛЁВА: Как это?! Нормально.

МАРЬЯНОВ: Мы тут собрались, чтобы обсуждать твое творчество.

ПАПЕРНЫЙ: А ты опоздал и не слышал ничего вообще, я тут уже отвечал про него.

ГИЛЁВА: Мне кажется, что он так нервничает, потому что ему не хочется общаться.

ПАПЕРНЫЙ: Я не нервничаю, я очень хочу общаться, просто я хотел сказать, что если вот так, не лукавить, то что-то приятное во всем этом есть и все в этом нуждаются, особенно…Ну особенно я, допустим.

ИРИНА БОРИСОВНА ПАПЕРНАЯ: Аня, он не нервничает, он по жизни такой.

ГИЛЁВА: Понятно.

ПАПЕРНАЯ: Он нормальный, он хороший.

ПАПЕРНЫЙ: Нет, тут приятно сидеть. Я понимаю, почему люди ходят на «Разговорчики, известные и неизвестные, потому что это дико приятно: сидишь, и все на тебя смотрят, приятно.

АНДРЕЙ МЕРКУШЕВ: Для каждого, такого большого артиста, как Алексей Паперный, важно поймать в зале, перед которым он выступает, какую-то такую пару или две, или три пары глаз, на которые он будет смотреть и получать какой-то безумный кайф, счастье. Вот какие это должны быть глаза, чем они должны отличаться?

ПАПЕРНЫЙ: Они должны быть восхищенные. Восхищенные, влюбленные и так далее. Ну конечно, я вообще мало, что вижу...

МЕРКУШЕВ: А что тогда вообще восхищает в зале?

ПАПЕРНЫЙ: Ну вижу, кто-нибудь смотрит или танцует, или еще что-то делает, но это вечный туман. Они радуются своему собственному существованию. Они так танцуют, кричат, поют, что ты вдруг с ужасом начинаешь понимать, что не тобой восхищаются, а собой, и начинается какая-то ревность: «Че это вы тут вообще?». Со мной как-то выступал Чистяков, которого я очень уважаю и люблю, он сумасшедший человек. Он сумасшедший практически буквально. Но у него есть гениальное достоинство. Он после всех своих поворотов судьбы, ну все вы знаете, он начал петь очень задумчиво. Он сидит вот так на сцене, никакого такого безумства нет, сидит, играет на баяне, иногда что-нибудь споет так спокойно. И вот он запел песню старую, про кошку, или что-то такое, в общем, он запел что-то знакомое публике, что начали кричать «Давай!», но при этом он потрясающе играет, когда он играет, у него всегда энергия. Людям всегда хочется, чтобы ты поорал, сказал пару слов таких… В общем, он запел что-то такое, и вдруг впереди кто-то начал плакать. И вот он делает стоп всем музыкантам, на середине песни, и говорит этому человеку: «Если вы думаете, что люди сюда пришли смотреть на вас, вы глубоко ошибаетесь». И поехал дальше. Мне это дико понравилось.

ГИЛЁВА: Да, я похожую ситуацию наблюдала на спектакле у Гришковца. Когда он играл в театре «Школы современной пьесы», там люди прямо на сцене сидели, то есть там, как такового, возвышения не было, и вот кто-то, сидящий рядом со сценой, уснул. И он остановил спектакль и сказал: «Разбудите этого человека или выведите его».

МЕРКУШЕВ: Можно продолжение вопроса, с противоположной точки зрения, что безумно просто раздражает? Хочется плюнуть, взять спрыгнуть со сцены.

ПАПЕРНЫЙ: Я вот уже об этом говорил. Ну не знаю, что еще может раздражать. Меня ужасно раздражает, когда тихо разговаривают в уголке, их почему-то слышнее, чем тех, кто орет, как резаный, это становится громче всего непонятным образом. Ну не знаю, особенно больше ничего и не раздражает. Я играю в основном в «Летчике», в таком месте, и как-то все здесь более-менее привычно. Плохой звук раздражает, ну и когда сам понимаешь, что что-то не так делаешь.

ГИЛЁВА: А вот на других площадках?

ПАПЕРНЫЙ: На других просто непривычно. Мы действительно не так много играем в других местах, а играть на чужих площадках иногда трудно для звука, для всего.

ГИЛЁВА: А где понравилось играть?

ПАПЕРНЫЙ: У нас последний концерт был в ЦДХ, мне там очень понравилось. Хотя мы до этого играли, мне и предыдущий понравился концерт, но как-то все так звучало хорошо! Не знаю хорошо или плохо, но ребятам было приятно. Был хороший концерт, ну как хороший, я-то вопил как резаный, что это был самый ужасный концерт на свете, но оказалось, что ничего. Это было в ЦДХ. Было непривычно, но в этом была своя прелесть. То есть люди сидели, не было дыма коромыслом, видно, что пришли на концерт, и действительно собрался полный зал. Вот это мне было очень приятно. Мы продавали билеты и продали. Это в моей жизни новость.

СВЕТЛАНА: А на «Крыльях» вы выступали, как вы там себя оцениваете?

ПАПЕРНЫЙ: Это просто неважно. Я мог выйти, постоять и уйти. Сама ситуация, когда сорок тысяч человек, она, конечно, впечатляет. Просто посмотреть со сцены на такое красивое зрелище, то есть море людей.

ГИЛЁВА: А на такой сцене насколько можно определить, что публика именно на тебя реагирует. Это понятно?

ПАПЕРНЫЙ: Это мне понятно, что реагирует. Первый раз мы играли, вообще никак не реагировала. Во второй я понял, что какая-то публика существует, она есть, она перебралась сюда поближе и т.д. А в остальном пространстве, кажется, что вот там через пару километров они уже даже просто не знают, что происходит здесь, они слышат звук, конечно, и все такое. То есть это какое-то море, туда уходящее. Но это впечатляет, как-то очень приятно там находиться. Я, честно говоря, даже не помню, такое странное ощущение. Мы играли перед Кустурицей в Горбушке, там, естественно, был полный зал, мы там двадцать минут попели. Мне было от этого очень приятно, потому что никто не объявлял, что мы будем играть. Мы просто решили, договорились, и вот мы эти двадцать минут играли и люди вполне как-то все воспринимали хорошо, даже подпевали, хотя они на Кустурицу пришли. Приятно.

ГИЛЁВА: А вы знакомством с какими музыкантами гордитесь?

ПАПЕРНЫЙ: Всех, кто выступает в Летчике, я всех знаю и очень горжусь, что я их знаю. А некоторые меня знают, в смысле, мы как-то общаемся. Все хорошо. А если говорить о каких-то мировых известных звездах…

ГИЛЁВА: Нет, почему, может быть, у вас есть человек, которого никто не знает, а для вас он величина.

ПАПЕРНЫЙ: Я никого из таких, очень известных не знаю. У нас выступал Кустурица, конечно, вот им я очень горжусь. Он, конечно, музыкант, сам прекрасно понимает, какой музыкант, но вопрос в том, что он, конечно, гениальный человек. Я любил его фильмы и пятнадцать лет назад, когда они собственно были сделаны. Когда он прилетел, на самолете, мы организовали концерт, я сказал: «Делайте что угодно, отмените все!». Мы еще не были тогда с ним знакомы. Мы устроили концерт здесь вот, и вот они уже прилетели, сейчас уже едут сюда…и у меня просто начали отниматься руки. Не то, чтобы отниматься, я просто приехал, сел и молча слушал. Ну, я вот горжусь. А сейчас он уже третий раз приезжал и мне дико приятно. Я на машине, и я ему могу сказать: «Эмир, если хочешь, мы можем тут на мне доехать…» Я понимаю, что ему будет приятно. Его пригласили в клуб «Осень». Я не хочу, чтобы вы сейчас о нем плохо думали. Вот мы сидели, часа три, наверное, ночи было, или четыре, и он вдруг сказал, что ему надо туда попасть. Я говорю, что мы знаем, можем отвезти, я спросил у него, зачем он собственно туда едет, а он сказал, что его попросили там коктейль какой-то выпить с президентом Черногории, он просто позвонил, просил заехать. И он доехал, и ему говорят: «Давайте мы уж вас обратно теперь отвезем, что пешком пойдете, что ли». Он говорит: «Да нет, поймаю машину…» — «Нет, мы не можем, вы ценный груз, мы несем ответственность». — «Ну, я буду через 20 минут». Мы подъехали через 20 минут, и он ровно через 20 минут вышел, и когда он сел в машину, он сказал, но он как-то по-английски сказал, не помню, но он сказал: «Ужас! Ничего ужаснее я не видел». И это не значит, что это было ужасное место, место может быть и прекрасное, другое дело, что ему это все не должно нравиться, и вернулся сюда.

ГИЛЁВА: А вот те, которых узнает большое количество людей, они хуже становятся? Когда их накрывает большая популярность, происходят ли с ними какие-то необратимые изменения в плохую сторону? Хуже ли они начинают писать песни?

ПАПЕРНЫЙ: А я не могу об этом судить, я просто не знаю. Среди моих знакомых таких людей нет, которые были никому не известные, а потом вдруг стали суперизвестными.

ПАПЕРНАЯ: «Ленинград».

ПАПЕРНЫЙ: Ну, это не друзья. Я могу со стороны смотреть, что с ними происходит. Конечно, с людьми происходят какие-то изменения, когда они становятся очень популярными. Скорее всего, это происходит потому, что от них все время чего-то ждут. И когда они не были известны, они делали, что хотели, были свободны в своих занятиях, а когда они становятся известными, они должны что-то доказывать, что-то подтверждать, им нужно все время что-то делать. Это вот обязательство очень вредное. Очень опасное. Ты должен, когда тебе не хочется.

ГИЛЁВА: Говорят, что любая мысль, повторенная миллионами, есть пошлость. Всегда ли в человеке, который жутко популярен, есть какая-то червоточина?

ПАПЕРНЫЙ: Это не значит, что они становятся хуже. Некоторые прилагают титанические усилия, и все у них получается, сохранить вот этот внутренний мир. Если у них хватает сил, то слава Богу. Это очень трудно, я думаю, я не знаю, я же никогда не находился в таком положении. Поэтому могу только предполагать.

ГИЛЁВА: А как вам кажется, уход Михаила Козырева с поста генерального продюсера «Нашего радио», что это за событие, какого масштаба?

ПАПЕРНЫЙ: Я понятия не имею, это не у меня надо спрашивать, я ничего про это не знаю.

ГИЛЁВА: На ваш взгляд.

ПАПЕРНЫЙ: У меня нет здесь никакого взгляда.

ГИЛЁВА: Вы вообще его слушаете?

ПАПЕРНЫЙ: Нет, иногда включу что-нибудь послушать. У нас с Козыревым наладились такие отношения красивые. Это все, что я могу сказать. Он одно время говорил, что настоящую музыку никто не знает, никто не понимает и все такое, а потом как-то в последнее время он не то, чтобы поменял свою точку зрения, он, конечно, человек талантливый и то, что его оттуда выгнали, неплохо о нем говорит.

ГИЛЁВА: Из-за денег?

ПАПЕРНЫЙ: Нет, совсем не поэтому. Он организовывал «Неголубой огонек» на телевидении, я был там во время съемок, и я видел с каким увлечением и азартом все делалось. Он увлекающийся, действительно, человек.

МАРЬЯНОВ: Я просто не понимаю, не могу понять твоих амбиций. С одной стороны, временами я смотрю на тебя, разговариваю с тобой и понимаю, что ты готов порвать весь мир, а иной раз слушаю тебя, разговариваю и понимаю, что тебе абсолютно ничего не надо, что у тебя определенный свой мир, в который никто без пропуска попасть не может, и вот не могу понять, честное слово.

ПАПЕРНЫЙ: Ну, это и я не могу понять. Ну, правда. И что значит «порвать весь мир»? Такой амбиции, как в 16 лет, в 18 лет, когда грубо «всех, щас ваще!», наверное, такого у меня нет. Иногда мне становится вдруг обидно, что мне нечего сказать.

МАРЬЯНОВ: Именно эти моменты меня и интересуют, потому что именно в эти моменты у тебя появляется волчий оскал.

ПАПЕРНЫЙ: Это очень часто бывает?

МАРЬЯНОВ: И понимаешь, проблема в том, что ты не рвешься действительно сказать этому миру, что ты существуешь, что-то значишь.

ПАПЕРНЫЙ: А я просто в какой-то момент понял, что это очень бесполезное занятие.

ГИЛЁВА: А стремление есть вообще кому-то что-то доказать?

ПАПЕРНЫЙ: Вот ты пишешь песню и думаешь: «О! Вообще, здорово!», представляешь себе, как она будет звучать. Кроме того, что сочиняешь песню, вообще не думая ни о ком, есть такая ее часть, а есть еще такая, как способ разговора с людьми. Ты говоришь то, что является твоим, сокровенным, тобой как-то придуманным и ты видишь, как люди это же самое чувствуют. Это счастливый момент, и ты думаешь, чем больше этого будет, тем лучше, поэтому иногда даже хочется этого. Но что нужно сделать, чтобы мир порвать, вот скажи мне? Есть такая вещь. Очень часто молодые люди собираются, да и не только молодые, может, и пожилые, сбрендившие окончательно, они собираются в группы именно потому, что им надо порвать весь мир. И они думают: «Что сейчас популярно?» Они очень рационально действуют. Им нравится какая-то музыка, они ее фанаты, и они говорят: «Мы будем делать то же самое», и они начинают делать то же самое. Начинают вести себя форматно. Я вот так не могу.

МАРЬЯНОВ: Нет, но есть у тебя новые песни, которые ты еще никому не показывал?

ПАПЕРНЫЙ: Нет, есть таких парочка. Не парочка, а две. Может быть, на самом деле их гораздо больше, но я их еще не написал. Не знаю, сейчас мне не хочется ни петь, ни делать, ни репетировать даже, надо подождать, сейчас вот все образуется более-менее. Когда мы делали эту программу, которую мы сейчас играем восьмой год, ну, не восьмой год, конечно. Мы сделали сказку «Удивительные приключения», мы сделали 5-6 песен, некий такой образ новый, и стали играть. И к нему уже присосались какие-то песни, которые потом сочинялись, некоторые даже сплелись. Но для того, чтобы это сделать, нужна не одна новая песня, нужно что-то новое, нового, другого качества. У меня этого пока не получается и все.

ГИЛЁВА: Валера тут интересную вещь сказал, когда говорил про ваше состояние, что либо есть желание всех порвать, либо уйти в собственный мир и никого не пускать. Так вот это желание впустить кого-то в собственный мир, это как раз показывает, что человек обладает большими амбициями. Т.е. он понимает, на что идет. «Вот пригласили меня туда, и я сейчас буду пространно что-то рассказывать».

ПАПЕРНЫЙ: Слушай, мы теряем аудиторию. Ужасно получается скучно слушать.

ГИЛЁВА: Да? А вы скажите. А что нам аудитория скажет. Аудитория!

ПАВЕЛ ЦАПЮК: Просто мы понимаем, что на большее вы его не разведете, так что можете спрашивать дальше.

ГИЛЁВА: В смысле?

ЦАПЮК: В смысле про что-то еще.

ГИЛЁВА: Вы тоже можете спросить.

ЦАПЮК: Будет ли летний фестиваль?

ПАПЕРНЫЙ: Очень вам хочется? Мы что-то пытаемся для этого сделать.

ЦАПЮК: А «Паперный Т.А.М» будет на нем выступать?

ПАПЕРНЫЙ: Не знаю.

ЦАПЮК: На самом деле очень жалко.

ПАПЕРНЫЙ: Если будет повод, конечно, я с удовольствием там выступлю.

ЦАПЮК: В общем, мыслить о том, выступать ли вам на этом фестивале, вы еще будете.

ПАПЕРНЫЙ: Да. Мы еще все за то, чтобы он был.

ГИЛЁВА: А есть уже какая-то генеральная идея?

ПАПЕРНЫЙ: Идей полно и у меня, и у людей, которые этим занимаются. Идей вообще в мире огромное количество. Деньги были бы. Мне кажется, что это главней.

ГИЛЁВА: Но удавалось же до этого? ПАПЕРНЫЙ: Да, но денег нужно найти. И не хочу сейчас об этом говорить, потому что я суеверный очень.

ГИЛЁВА: На мой взгляд, вы производите впечатление человека, который благодаря как раз идеалам юности, о которых вы говорили раньше, в очень малой степени им изменяет. Т.е. вы делаете то, что вам нравится.

ПАПЕРНЫЙ: Это не идеалы юности. Это просто такой эгоизм: делать только то, что тебе нравится. Я действительно делаю, что хочу. Мне нравится петь, мне нравится заниматься спектаклем, делать клубы. Мне не нравится работать там, где я не хочу. А многие люди работают там, где они не хотят. Ну, вот так вот получается.

ГИЛЁВА: Вы думаете, это внешнее или внутреннее, может быть, человек сам себя подводит к этому или не хочет, боится?

ПАПЕРНЫЙ: Бывают случаи, когда у человека что-то не получается. Нет денег, нет возможностей — масса обстоятельств, которые не дают людям заниматься тем, чем они хотят. Много людей занимаются тем, чем они не хотят, потому что есть надо и т.д. Но есть такие люди, у которых не получается делать то, что они хотят, в силу каких-то обстоятельств. Надо кормить там огромное количество детей. А вот они хотят построить клуб, но у них нет ни денег, ни людей.

ГИЛЁВА: По-моему, они не хотят просто. Мне кажется, что самое большое ограничение — это которое мы ставим внутри себя.

ПАПЕРНЫЙ: Короче говоря, да.

ГИЛЁВА: Спасибо, Алексей.

ПАПЕРНАЯ: А как твои дети относятся к твоему творчеству?

ПАПЕРНЫЙ: Хорошо. Не знаю, к творчеству они хорошо относятся или ко мне, но все хорошо. Как детям могут не нравиться песни про рыбок, про птичек, про морковки? Все маленькое и в чем-то детское. «Спасибо за рыбу» — вообще детям понятно, о чем идет речь.

ГИЛЁВА: Вы еще говорили, им нравится «Они дрались за женщину в июле».

ПАПЕРНЫЙ: Это вполне детская история. Дети очень часто дерутся из-за кого-нибудь, из-за чего-нибудь, из-за девочки, из-за мальчика, это вполне всем детям свойственно.

ГИЛЁВА: А вы хороший отец?

ПАПЕРНЫЙ: Спросите это вот у моей мамы.

ГИЛЁВА: А сын?

ПАПЕРНАЯ: Да!

ГИЛЁВА: Вы действительно наставляете как-то, морали читаете?

ПАПЕРНЫЙ: Старшей своей дочери я читаю морали постоянно и наставляю. Она, кажется, меня скоро ненавидеть будет за это. К сожалению, да, занудствую.

ЮЛИЯ ИЛЬИНСКАЯ: Я хотела, во-первых, сказать спасибо за детский праздник…

ПАПЕРНЫЙ: Это не мне. Это всем остальным: Тане, маме, Ире.

ИЛЬИНСКАЯ: Как это было придумано, как это все происходило?

ПАПЕРНЫЙ: Вот пускай они и расскажут, просто я не знаю. Идея с детским праздником пришла еще давно. Детские праздники в клубах — это моя мама придумала, этого никогда в клубах не устраивали. И это ее заслуга. Естественно я это продолжил в «Летчике», как-то тяжеловато все это получалось, нет, получалось, но то приходили, то не приходили, то было вообще три человека. Все устраивали, детские театры приезжали. Все было трогательно, мило и хорошо. Очень были хорошие спектакли, но идея была с детьми сделать театр, чтобы они сами там что-то репетировали. Не только театр: они приходят, что-то вырезают, рисуют. И у одного ребенка спросили: «Почему тебе нравится ходить в «Летчик»?», и он сказал: «Потому что там можно делать все, что угодно». Поэтому хочешь — вырезай, хочешь — играй, хочешь — репетируй. Моя дочь с самых пеленок ходила, и с тех пор она боится клоунов.

ИЛЬИНСКАЯ: Хочется сказать вам огромное спасибо, потому что это огромная любовь.

ПАПЕРНЫЙ: Пожалуйста, это большая любовь и большое счастье.

ЦАПЮК: А вы были когда-нибудь связаны с какими-либо продюсерами?

ПАПЕРНЫЙ: Был связан. С Сашей Гофманом. Это приятели моих друзей нас познакомили. И мои друзья говорят. А он занимается кино. А вообще он немец, то есть он русский, но немецкого происхождения. Он был богатым человеком, они там продавали Бог весть чего. Потом в какой-то момент он увлекся искусством, стал продюсировать кино, стал продюсером, добился больших успехов. И вот друзья ему говорят, а они тоже какие-то крутые были: «Давай, Леху будешь продюсировать, будешь его продюсером, трали-вали». И, слава Богу, мы остались друзьями. Продолжалось это несколько лет, он потратил немереное количество денег. Но это был тот период, когда ему казалось, что он может кидать их вот так. Но я не могу сказать, что мы их пропивали. Мы делали записи.

ПАПЕРНАЯ: Хорошие гитары покупали.

ПАПЕРНЫЙ: Да, хорошие инструменты, до сих пор у меня остались. Мы, слава Богу, закончили нашу совместную деятельность лет семь назад, или пять, или шесть. А потом у меня начались успехи, когда все это закончилось. И в «Летчике», и вот я носил пластинки радиостанциям, а потом они сами стали мне звонить. Как-то удивительно. Наверное, «Летчик» помог. Или мы действительно лучше стали играть. Вот я сейчас послушал свою старую пластинку, концерт какой-то, и я там пою какие-то старые песни и тогда я думал, что все это никому не нужно, а недавно мы сели и послушали пластиночку старую, это, конечно, очень глупо спето, но придумано, музыка и какие-то песни некоторые мне просто ужасно понравились. И я думаю, что это хорошие сочинения, но их глупо сейчас петь, потому что это другое состояние, другой человек. Но тем не менее, от этих песен я отказаться не могу, надо сделать программу из старых песен, но это надо делать отдельно, потому что это нельзя мешать в одну историю. Нельзя петь то, что мы сейчас поем, тут же сейчас оттуда.

ГИЛЁВА: Потому что развитие какое-то произошло, да?

ПАПЕРНЫЙ: Это немножко другое все. Я хочу сказать, что все-таки тогда была группа хуже, чем сейчас, неопределенней, размазанней. Несмотря на то, что там было очень много того, что мне понравилось, это романтично и то, что сейчас это чуть больше нравится людям — это логично.

ЦАПЮК: Я известный спектакль смотрел буквально позавчера, и мне по-прежнему интересно: когда сочиняется комическая опера новая, то сочиняются роли от актеров или людей уже потом подбирают?

ПАПЕРНЫЙ: Нет, я знаю уже, кто будет. Но когда она сочиняется, она сочиняется за неделю до представления в состоянии паники, что ничего не сочинится, поскольку актеров у нас ограниченное количество, естественно, я себе представляю, кто кого будет играть. Я знаю, что Макс Горелик будет точно играть эту роль. Это понятно. Ну и каких-то других представляю. Потому что нас мало.

МЕРКУШЕВ: Появляется, к примеру, человек. Продюсер. И говорит: «Господин Паперный, у вас будет тридцать концертов в месяц, вы должны мне будете издавать три альбома в год, вы будете получать миллион долларов.

ПАПЕРНЫЙ: Такого не бывает.

МЕРКУШЕВ: Ну, подойдет, какой-то реальный гонорар предложит, но именно поставит какие-то условия. Вопрос в том, что концерты каждый день и альбомы по контракту.

ПАПЕРНЫЙ: Мне это, может быть, было бы и полезно, потому что я обычно все оттягиваю, откладываю до последнего момента, а понимаю, что просто необходимо это сделать, и за неделю сажусь и делаю это. И написать комическую оперу проще, чем песню, даже одну, даже не то, что проще, я просто к песне нежнее как-то отношусь. А что касается предложения, могу сказать сразу: нет, не согласился бы, потому что играть столько концертов, сколько понадобится не мне, а кому-то другому, я отказываюсь. Я вообще не люблю играть много концертов.

МЕРКУШЕВ: А если деньги за это получать?

ПАПЕРНЫЙ: Если я окажусь в такой ситуации, когда мне надо будет зарабатывать много денег, и мне будут их предлагать, я, конечно, соглашусь. Здесь тоже есть своя опасность. Когда играешь много концертов, начинаешь их потихоньку ненавидеть. Разные люди бывают. Вот Billy’s Band, я их очень люблю за их концерты. Вот их пятьдесят, сто пятьдесят, двести пятьдесят и хочу, чтоб было еще. Но я так не могу. Мне хочется, чтобы это было событием каким-то. Хотя был такой фестиваль в городе во Франции, мы там играли каждый день по два, по три раза и это было десять дней. Т.е. мы сыграли очень много концертов, я думал, что я вообще откинусь. Потому что это очень тяжело, физически тяжело. Но после восьмого концерта я уже чувствовал себя нормально. Есть какой-то определенный рубеж. В общем, не хотел бы я ни от кого зависеть. И этот вопрос слишком пафосный, потом поговорим. И потом я не верю, что кто-то мне может предложить что-то подобное. Я знаю, что это такое и знаю, как это может развиваться. Поэтому продюсер, который мне может что-то предложить, типа Нестерова, который пришел ко мне и сказал: «Будем с тобой пробовать что-то реализовать», и я ему сказал «Давай», потому что он хороший человек, Нестеров, практически только поэтому, потому что он делает технические вещи, которые я знаю, и Таня знает, все мы это знаем и умеем не хуже. Ну, пускай не мы это будем делать. А другого нам никто ничего не может предложить. Все равно все это мы делаем практически сами. Я не хочу там Олега обидеть, он хороший человек, правда. И что-то он делает.

ГИЛЁВА: Так это что, продюсеры плохие?

ПАПЕРНЫЙ: Нет, просто я знаю, что для этой музыки не нужны никакие продюсеры. А к тому же, я искренне считаю, что то, что сделал я, группа, это ни на что не похоже. Поэтому эта музыка вообще неформатна, это какая-то вещь отдельная. И если это людям нравится, то именно из-за этого. Есть в ней что-то такое особое. Это нельзя ни в какую тусовку вписать. Грубо говоря, я никогда не мог вписаться в тусовку более-менее популярных людей, т.е. популярного формата. Это тусовка дикого андеграунда, это все размыто, непонятно. Ну, грубо говоря, существует…ну я не знаю…Валер, что существует? Нет, группы такие…ну «Звери» — это не про меня, существует «Пятница»,
Billy’s Band — это тоже не про меня, Хоронько, который и туда, и сюда — и это не про меня.

МАРЬЯНОВ: Ты лукавишь на самом деле. Мне кажется, что просто вопрос популяризации тебя не интересует.

ПАПЕРНЫЙ: Со мной разговаривать на эту тему бесполезно.

МАРЬЯНОВ: А вот кто-то приходит, забирает твои пластинки и начинает без твоего ведома их распространять.

ПАПЕРНЫЙ: Такого не бывает.

МАРЬЯНОВ: Грубо говоря, я прихожу, забираю все твои диски и говорю: «Спасибо, Леха, иди отдыхай!», а я буду твои песни крутить по радио, снимать клипы на них, и через какое-то время это станет популярным, и ты будешь также звучать среди этих людей.

ПАПЕРНЫЙ: Нет, ну это глупости, ну ей-богу.

МАРЬЯНОВ: У тебя нет внутреннего желания на это!

ПАПЕРНЫЙ: Может быть. Я просто знаю, что это не так. МАРЬЯНОВ: Если бы ты изменил себе в данной ситуации, если бы ты ходил к людям и говорил: «Ребят, возьмите эту песню», они бы сказали: «Давай мы здесь подрежем, это сделаем, а это уберем», и ты бы сказал «Да, конечно!»

ГИЛЁВА: Ну, так это не он бы тогда был. Он этого не хочет.

ПАПЕРНЫЙ: Надо тогда быть внутренне хоть с кем-то вместе, должно быть такое состояние. Я ни с кем не делюсь и абсолютно не хочу этого, это все равно, что: «Ребят, возьмите меня к себе поиграть». — «Не возьмем». — «А я и сам не хочу».

МАРЬЯНОВ: К песням это не имеет никакого отношения. К тебе — да, к песням — нет.

ПАПЕРНЫЙ: Я просто одно время ходил и просился, говорил: «Ребята, можно с вами поиграть?» — «Нет». — «Ну, и пошли вы». Вы, наверное, сейчас думаете, что я это обиженно говорю. Это раньше я на это обижался. А сейчас я даже рад. И если было бы не так, я бы специально так сделал.

ГИЛЁВА: У меня к вам вопрос традиционный, на него все разные ответы дают. Жизнь — это игра, или все очень серьезно».

ПАПЕРНЫЙ: Все отвечали? Да, а что отвечали?

ГИЛЁВА: Ну, у всех разные варианты ответов…

ИЗ ЗАЛА: А Ганапольский сказал: «Девушка, а вы знаете, какая у вас будет пенсия?»

ГИЛЁВА: Все потому что очень серьезно.

ПАПЕРНЫЙ: Я не знаю. Откуда берутся такие вопросы?! На такие вопросы нельзя отвечать серьезно. Если сидеть за столом и придумывать какой-нибудь афоризм, а утром запишут и будут говорить: «Вот сказал что-то несерьезное».

ГИЛЁВА: А сейчас у вас будет время подумать, потому что я хочу обратиться с вопросом к вам, и пока вы будете думать, одновременно к залу. Мне просто интересно. Вот вы все сидели и слушали, что Алексей нам тут вещал. До того, как вы сюда пришли, именно на эти «Разговорчики», вы что-то об Алексее знали. Алексей, вам такое, задание, только уже не отмазываться. Какой-то, простите за шершавый язык, девиз есть у вас, чем вы живете?

ПАПЕРНЫЙ: По-моему, ответ очевиден.

ГИЛЁВА: Подождите, только не отвечайте сейчас. Вы думайте. А сейчас мы спросим у зала. Как вы думаете, вот чем живет Алексей? Не вопрос, а утверждение. Сейчас мы проверим у проверенных людей. Паш, варианты.

ПАПЕРНЫЙ: Прям викторина какая-то.

ГИЛЁВА: Ирина Борисовна, скажите.

ПАПЕРНАЯ: А я не понимаю, что ты говоришь.

ГИЛЁВА: Ирина Борисовна, фраза, которая определяет Лешу, как человека. Подумаете, да?

ПАПЕРНАЯ: Да что придумывать, я знаю, но…

ПАПЕРНЫЙ: Я знаю, но не скажу — это правильно. Ты действительно, может быть, знаешь, в отличие…

ГИЛЁВА: Ирина Борисовна, вы обещали.

ПАПЕРНАЯ: Я ничего не обещала.

ГИЛЁВА: Вы сказали: «Подумаю и скажу».

ПАПЕРНЫЙ: Она правда, не знает, что отвечать.

ИЗ ЗАЛА: Давайте правильный ответ.

ПАПЕРНЫЙ: Правильный ответ. Кто выиграл приз? Не скажу.

ПАПЕРНАЯ: Не хочу, не буду, не знаю, не скажу.

ПАПЕРНЫЙ: Мама права. Что такое девиз? Это то, чего ты хочешь, то чему ты все время следуешь? Есть вещи, которым я все время следую. И что мы будем тут сейчас меня обсуждать?

ГИЛЁВА: А кого мы тут должны еще обсуждать?!

ПАПЕРНЫЙ: Прямо как на родительском собрании. Я виноват.

ГИЛЁВА: В «Разговорчиках» сегодня участвовал Алексей Паперный…

ПАПЕРНЫЙ: Почему он участвовал? Мы еще можем поговорить.

ГИЛЁВА: Понравилось на родительском собрании?

ПАПЕРНЫЙ: Ну, конечно.

ГИЛЁВА: Да? Значит, мы не будем заканчивать? Мы тут даже гитарку прихватили. (В зале аплодисменты и ободряющий свист).

ПАПЕРНЫЙ: Это не мое.

ГИЛЁВА: Вот она.

ПАПЕРНЫЙ: Нет, я не хочу сейчас песни петь.

ИЗ ЗАЛА: Ну, пожалуйста! Ну, одну!

ПАПЕРНЫЙ: Ну, тогда поговорим. Я не понимаю. Все, что я вам говорил, — все соответствует действительности.

ГИЛЁВА: Не хочу, не буду, не скажу, да?

ПАПЕРНЫЙ: Ну, а я виноват?

ГИЛЁВА: Как поэтично.

ПАПЕРНЫЙ: Давайте поговорим.

ГИЛЁВА: Нет, отвечать вы не хотите, петь вы не хотите…

ПАПЕРНАЯ: Нет, он споет, споет.

ИЗ ЗАЛА: Спойте песню, которая бы, возможно, отражала ваш ответ или ваше внутреннее состояние по жизни. Не обязательно свою.

ПАПЕРНЫЙ: Я не знаю, какую песню — их много. Какие-то я сочинял дурацкие длинные песни сказочного содержания. Я помню, что-то было. Но это так нудно все, что даже вспоминать не хочется.

ИЛЬИНСКАЯ: Не хотелось бы где-нибудь что-нибудь сделать не свое?

ПАПЕРНЫЙ: Нет, я мог бы спеть какую-нибудь песню чью-нибудь, чужую, желание возникало, но я не умею. Нет, я пою периодически в каких-то ситуациях, на концерте. Как-то мне позвонили и сказали: «Вы знаете, мы делаем на стихи Маяковского», я думал, надо сочинить какое-то стихотворение или как-то прочитать его, нет, они сочиняют песни на стихи Маяковского. Я даже не знаю, что я ответил, по-моему, ничего не ответил, я как-то не нашелся, что сказать. А чужие песни? Есть огромное количество песен, были бы они мои, я бы гордился.

ИЗ ЗАЛА: А сколько лет песне «Таракан»?

ПАПЕРНЫЙ: Очень много. Когда мы сделали «Твербуль». В 88-м, в 89-м, за два года до этого. В 87-м. Почти двадцать лет. Это разные вещи. Есть песни, которые сейчас плохие, а есть, которые двадцать лет назад — ничего. Но большинство из них, конечно, и вспоминать не хочется. Но есть такие, которые ничего.

ГИЛЁВА: А быть актером?

ПАПЕРНЫЙ: А этого у меня не получалось.

ИЗ ЗАЛА: А хотелось бы?

ПАПЕРНЫЙ: Конечно, хотелось бы. Я был очень хорошим артистом, когда мы делали «Ромео и Джульетту» у Табакова. Еще я был очень хорошим артистом, когда мне мало было совсем лет, восемь. В восемь лет, в десять лет. Вообще считается, что все дети хорошие артисты, но это неправда. Есть дети, которые не очень хорошие артисты. Конечно, все это непосредственно, но я, правда, был прямо ужасно таким... В студии Табакова мы делали отрывок, ну там ставились какие-то отрывки, и мы делали отрывок из «Ромео и Джульетты». Это, по-моему, было самое лучшее. Я не помню, нет, то есть вернее, я помню, но я не видел. Я играл в сцене на балконе. Мне было одиннадцать или двенадцать лет. А потом вдруг куда-то это исчезло. Я это сам начал понимать. Последний раз, когда я учился у Табакова на курсе, я понимал, что ничего у меня не получается, что я похож на юнца. Олег Павлович Табаков, он не говорил, что я плохой актер. Но у нас был такой экзамен в конце года, когда какое-то количество отчислялось. Все читали какие-то отрывки, а я весь год ничего не делал, у нас был заочный курс, мы Бог весть чем занимались, но это потому, что Табаков ничего не делал. И на экзамене он сказал сразу: «Я вам не скажу, кто отчислен, кто не отчислен, пока вы не сдадите все остальные экзамены общеобразовательные». Ему надо было, чтобы они учили. Чтобы год прошел, а они не расслабились. Я как-то подошел и спросил: «Олег Павлович, скажите уж мне сразу», а он сказал: «Тебе я скажу. Ты отчислен. И на данный момент тебе ни к чему меня благодарить».

ИЗ ЗАЛА: Говорят, что такие мастера обычно говорят «Ты никто».

ПАПЕРНЫЙ: Нет, ну так не говорят. У меня был такой характер, если бы он мне так сказал, я бы повесился, наверное. Он человек все-таки хороший. Я бы тогда работал в театре, мучался бы. Это был бы ужас. Но я все равно не работал бы, в результате. Я бы пошел в театр работать, но в другой. Такой безответственный.

ИЗ ЗАЛА: А вот если бы про вас писали в энциклопедии, что бы вы хотели, чтобы про вас было написано?

ПАПЕРНЫЙ: Ну вы же знаете… А вообще-то где-то в энциклопедии я есть, в какой-то. Там что-то написано. Ну, группа такая-то.

ГИЛЁВА: Нет, вопрос в том, что хотели бы, чтобы было написано.

ПАПЕРНЫЙ: Как-то мне неловко про это говорить. Гениальный Леша.

ИЗ ЗАЛА: Насколько вы склонны к самолюбованию и самокопанию?

ПАПЕРНЫЙ: К самолюбованию склонен. Больше, чем к самокопанию. Но к самокопанию, может быть, и больше, чем к самолюбованию.

ГИЛЁВА: Вы довольны, как вы ответили, да?

ПАПЕРНЫЙ: Я доволен. Молодец! На самом деле сейчас уже слишком поздно для столь приятного занятия.

ГИЛЁВА: А мы вам предлагали раньше закончить. Сейчас взяли бы гитарку…

ПАПЕРНЫЙ: Ладно, будем считать, что мы так уже поговорили, теперь можно чайку попить… Но во всяком случае можно уже убирать микрофончик, просто посидеть.

ПАПЕРНАЯ: Нет, ну ты спой нам.

ПАПЕРНЫЙ: Ну вот я сейчас буду петь песни, которые и так везде пою.

ГИЛЁВА: А которые не поете?

ПАПЕРНЫЙ: А которые не пою, я их не могу спеть. Что же я их не пою, если я не могу. Я не помню. Я не вспомню, я помню только первый куплет, даже мотивчик не помню.

ИЗ ЗАЛА: Подпоем!

ПАПЕРНЫЙ: А чего петь-то?

ИЗ ЗАЛА: Концерт!

ПАПЕРНАЯ: Нет, концерт не надо.

ИЗ ЗАЛА: Концерт — двести рублей.

(Паперный поет. Все счастливы).

info@razgovorchiki.ru

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25