Разговорчики №49. 14 апреля 2008 г.
Тема: «Есть ли в спорте цензура?»
ВСЕВОЛОД КОРШУНОВ: Я рад поприветствовать на нашем проекте трёхкратного лауреата ТЭФИ, обладателя Эфиопского ордена за мужество, обладателя приза зрительских симпатий шоу «Последний герой-3» и нашего сегодняшнего героя №1 Виктора Гусева.
ВИКТОР ГУСЕВ: Спасибо! Здравствуйте, друзья!
КОРШУНОВ: Виктор сегодня к нам ехал, как это ни парадоксально, на метрополитене из-за пробки московской… Хотел спросить: вот я знаю, что голливудские звёзды спускаются в метро, чтобы ощутить себя в центре внимания, почувствовать себя звездой. Вот как вам в московском метро?
ГУСЕВ: Да я очень часто езжу на метро, я не автомобилист, не люблю машины. Машина в нашей семье есть, но она у жены. А живу я во Внукове, рядом с аэропортом, езжу на электричке в Москву. Так что всё очень просто.
КОРШУНОВ: Ну а реакция людей, вы же всё-таки человек из телевизора. Или закрываетесь тёмными очками и газетой?
ГУСЕВ: Реакция всегда очень хорошая, позитивная, кроме утра на следующий день после матча сборной.
КОРШУНОВ: Теперь серьёзный вопрос, с которого хотелось бы начать беседу. Если посмотреть на историю нашего телевидения, то получается, что 60-е — это эпоха тотального прямого эфира, только это и может быть телевидением — моментальная передача мысли на расстояние. 70-е годы и начало 80-х — это эпоха записного эфира, всё «залитовывалось». 90-е — казалось бы, снова прямой эфир forever. Сейчас, кажется, вновь эпоха записи. И вы, ваш жанр — такой островок прямого эфира в царстве записи. Так это или нет, как вам живётся сегодня в эфире?
ГУСЕВ: Ну, действительно, получается, что единственные прямые эфиры — это спортивные программы, за исключением таких проектов, как «Что? Где? Когда?». Но дело не в том, что всё подвергается какой-то цензуре, просто телевидение стало очень динамичным, очень сильна конкуренция, и каналы боятся, что зритель уйдёт. Поэтому программы должны быть стопроцентно насыщены, а в прямом эфире могут быть какие-то паузы, неинтересные кусочки, после которых зритель соскакивает с канала, поэтому предпочитают записывать, чтобы всё было плотно, динамично, жёстко. В этом вся причина, а не в цензуре. Что касается цензуры, то в нашем жанре её сейчас и нет. Мне рассказывали комментаторы прежних поколений, как отслеживали каждое слово, не дай бог скажешь что-то не то… Проходили собрания, разбирались матчи, после которых комментаторов отстраняли от эфира, причём за совершенно непонятные вещи, которые не имеют отношения к профессионализму, оценке эпизода, а какие-то спорные моменты, личная точка зрения руководства. Но сейчас этого нет, хотя прямые эфиры делают нашу работу сложной.
КОРШУНОВ: Вы меня удивили, потому что я, будучи редактором исторической программы, столкнулся с этой «залитовкой». Мы не могли выбрать тему, потому что всё казалось аллюзивным, намёком на что-то такое политическое. Неужели в спорте такого нет, связанного с толерантностью, с межнациональными отношениями?
ГУСЕВ: Нет, ну понятно, что когда ты комментируешь матч с участием «Терека», ты должен быть аккуратным, чем когда просто матч «Спартак»-ЦСКА. Понятно, чтоб не задеть каких-то национальных чувств. Это есть. Но это вопрос самоцензуры, никто с тобой об этом не говорит. Собственно, чтобы избежать этой цензуры, в своё время я и не пошёл в политическую журналистику, хотя после иняза попал в ТАСС, и у меня это был прямой путь, тогда как непрямой — спортивная редакция. Но я выбрал спортивную редакцию. Там тоже были свои заморочки: нельзя было упоминать фамилию футболиста Корчнова, который уехал на запад, чехословацкого хоккеиста Вацлава Недомански, который также остался за океаном. Но заморочек было гораздо меньше, чем в политической журналистике. Во многом из-за этого я спорт и выбрал.
КОРШУНОВ: Помните самый первый матч, который вы прокомментировали?
ГУСЕВ: Это был не матч, это была церемония жеребьёвки чемпионата мира 94-го года в Лас-Вегасе. Это был 93-й год, было шоу, пел Род Стюарт. Вот я и откомментировал. А потом уже была игра «Спартака» в Стамбуле, в Лиге чемпионов. Так получилось, что первый матч — отправили сразу за границу.
КОРШУНОВ: А я читал, что первый был гораздо раньше: вы играли в детстве в футбол и сами комментировали эти матчи. Было такое?
ГУСЕВ: Конечно.
КОРШУНОВ: Какие ощущения?
ГУСЕВ: Ну, сейчас бы я так не смог, дыхалки бы не хватило. В детстве всё было очень просто — можно было одновременно бегать, бить по воротам и кричать, что я и делал. Но тогда сложно было представить, что хобби будет работой, что за это платят деньги. Я даже и не мечтал, что хобби совпадёт с профессией. И потом был Николай Озеров, было ощущение, что он будет всегда. Сложно было представить, что он умрёт и кто-то будет комментировать вместо него.
КОРШУНОВ: Вы променяли в своё время командировку в Лондон на спортивную редакцию. Только ли из цензурных соображений? Странный шаг: все мечтают об этом, а вы вдруг просите спорт.
ГУСЕВ: Ну, это ещё и потому, что в силу моих детских увлечений я был гораздо больше подкован в области спорта, чем в области политики. Когда я пришёл в спортивную редакцию, где сидели зубры, я понял, что я с ходу говорю с ними на одном языке. Было очевидно, что приди я в политическую редакцию, я бы не смог так сразу. Пришлось бы очень долго бороться и готовиться. В спорте же всё произошло сразу. К тому же, я был чуть ли не единственным, кто говорил на иностранном языке. Интернета не было, газет тоже, я читал с ленты, телетайп, Associated Press, всё рассказывал, и таким образом был истиной в последней инстанции, завоевал авторитет сразу же.
КОРШУНОВ: Был ещё важный год для вас, 92-й, когда вы стали работником телевидения. У меня есть приятель — однокурсник, сценарист Саша Молчанов — вот у него сказочные ощущения от 92-го года, потому что одна эпоха кончилась, а другая толком не началась. У вас какие ощущения от того года?
ГУСЕВ: Я тогда перешёл из ТАСС в АПН, Агентство печати «Новости», потому что мы думали, что наступало вот это новое ельцинское время, когда, скажем, на смену союзных и советских министерств приходили министерства российские. Мы подумали, что ТАСС тоже будет ликвидирован, что не будет никакого ИТАР-ТАСС, а все его функции перейдут к АПН, но этого не произошло. Ельцин приехал в ТАСС, сказал, зачем, мол, всё менять, пусть всё так и будет, только назовите по-другому. Мы остались у разбитого корыта с нашим переходом в АПН, но я поехал от АПН на Олимпиаду в Альбервилле, там ко мне подошли телевизионщики — а была смена поколений, уходили старые комментаторы, возникала куча новых программ — и сказали, что нужен ведущий для новой еженедельной программы. Запомнилось, что нет никакой цензуры, контроля, как-то вообще подошла незнакомая женщина, сказала несколько слов по программе, я ответил, что буду работать, работать над речью — и всё, больше я этой женщины никогда не видел, было-то не до этого. Может, её сократили даже.
КОРШУНОВ: Ну а когда поступило само предложение, какие внутренние ощущения: страх, гордость, что?
ГУСЕВ: Ну, был страх. Потом показалось, что это гораздо более поверхностная журналистика, чем в печати. Я писал в газеты, журналы, и подложить какой-то текст под сюжет, сделав его максимально простым... это меня поначалу разочаровало. Но потом как-то всё выправилось. Потом был страшный момент, когда предложили читать новости в программе «Время». Тут психологический момент, давило само название «Время». Я вёл программу большую. Комментировал матчи, а тут нужно было просто выйти и зачитать текст на три минуты. Но я не спал всю ночь и утром был готов отказаться, настолько это было страшно. Меня поразил тогда Вася Кикнадзе, который сейчас директор РТР-Спорт, он мог секунд за 30 до эфира принять звонок по телефону и говорить. Говорил 20 секунд, потом «Секундочку, я выйду в эфир и тебе перезвоню», потом шёл в эфир. Я думал, что это он так выёживается передо мной, что я никогда не выйду на такой уровень. Потом выяснил, что это достигается уже на пятой программе.
КОРШУНОВ: Это же разные ощущения: комментировать за кадром и быть в кадре. В чём всё-таки разница?
ГУСЕВ: Сложно сравнивать, потому что мне никогда не доводилось быть в кадре на протяжении полутора часов. В кадре я был максимум в 30-минутной программе, но там всё ограничено, ты появляешься на 10 секунд, на минуту-полторы. Поэтому не могу себе представить, что я сижу в кадре полтора часа. Но, в общем, мне кажется, большой разницы нет.
КОРШУНОВ: А тексты учили наизусть или был телесуфлёр?
ГУСЕВ: Телесуфлёр. Я же пришёл достаточно поздно, 92-й год, уже был суфлёр. Когда пришёл в ТАСС, компьютеров не было, сидели девочки, как знаете, Ленин взял телеграф, телефон…
КОРШУНОВ: А как переходили от рукописного текста к компьютерному, тяжело сейчас вернуться к рукописному?
ГУСЕВ: Уже невозможно, можно печатать только. Когда пишёшь от руки, не складываются слова.
КОРШУНОВ: А как родилось фирменное гусевское «Берегите себя»?
ГУСЕВ: Ну, просто нужна была какая-то фишка, фраза. Английское take care — когда говорят, не имеют в виду «берегите себя», просто «пока/привет», а я так подумал, что если дословно перевести, что «берегите себя» — это то, что нужно, подходит к нашей жизни, то, о чём нужно помнить. Касается и болельщиков, которые выходят со стадиона на неприветливые московские улицы… по-моему, что-то такое универсальное.
КОРШУНОВ: Фраза стала крылатой.
ГУСЕВ: Да, используют уже многие люди, я слышал.
КОРШУНОВ: Признаюсь, я в спорте ничего не понимаю, но одна история спортивная очень затронула, и не одного меня, думаю. Зидан и Матерацци. Мир, казалось, раскололся на два лагеря. Одни — Зидан прав, по-мужски ответил, за семью, за свой народ, другие — и я в их числе — говорили, что нужно было бы свои эмоции в карман спрятать, никого не подводить. И там уже потом разбирайтесь — хоть дуэль, хоть мордобой. Вы на чьей стороне?
ГУСЕВ: Ну я на стороне вашей и Матерацци.
КОРШУНОВ: Я не на стороне Матерацци, между прочим.
ГУСЕВ: Хорошо, ну если просто рассматривать этот конфликт в общем, я скорее не на стороне Зидана. Я считаю, что это мужской поступок, но он очень сильно подвёл команду. Понимаете, вот тоже случай был, «Спартак» играл с «Торпедо». И судья неправильно назначил пенальти в ворота соперников «Спартака». Все видели. И зрители, и обе команды. К мячу вышел Фёдор Черенков. Если бы взял и пробил в сторону — обессмертил бы своё имя. Но этого не сделал. Я спросил его почему, он ответил, что такой красивый жест нужно было бы согласовать с каждым игроком его команды — пенальти, правильный или нет, принадлежал не мне, а команде. Естественно, у Зидана не было времени опросить каждого. Но… не должен был он этого делать. Это не командный поступок.
КОРШУНОВ: Психологи, кстати, комментировали тот эпизод и заметили, что очень правильно — осознанно или нет — была составлена та фраза Матерацци, она ударила по двум болевым точкам — национальность Зидана и его семейственность. И так Матерацци всё сплёл в один узел, что не мог Зидан не ответить.
ГУСЕВ: Хорошо. Но начал-то Зидан, который сказал схватившему его за майку Матерацци фразу примерно следующую: «Конечно, игрок твоего уровня хочет потрогать мою майку. Не волнуйся. Я тебе её подарю после игры». Тут не была задета семья, но надо знать итальянцев.
КОРШУНОВ: Возвращаясь к телевидению. Как так получилось, что вы вышли в эфир без пиджака. Ведь с этим же строго всё, как так получилось?
ГУСЕВ: Но это был один из тех дней, когда у меня был выход и в программе «Время», и где-то ещё, в одной в пиджаке, в другой без… И две комнаты находились на разных этажах, я запутался. Пиджак остался внизу, я это сообразил, когда до эфира осталось 30 секунд. Я крикнул человеку, он бросил мне пиджак, но я понял, что надеть не успеваю, бросил пиджак под стол и провёл программу. Но это была всё-таки, видимо, не программа «Время», были дневные новости, так что всё прошло мимо.
КОРШУНОВ: Каково было оказаться по другую сторону экрана, быть комментируемым? Намекаю сейчас на «Последнего героя», совсем ведь другая ситуация.
ГУСЕВ: Мы не замечали операторов, которые нас окружают. Была некая схема, приезжали с большой земли журналист, оператор и звукорежиссёр. Они закрывали весь день, три бригады. В одно конкретное время с нами всегда была вот эта троица. Часов у них не было на руках, с нами они разговаривали только на тему нашего пребывания на острове, мы перестали их замечать просто. Там были другие проблемы. Для меня лично — то, что я выпал из потока информации. Я себя чувствовал не в своей тарелке. Меня Эрнст когда на этот проект приглашал, сказал «чемпионат России закончился, что тебе сидеть в Москве». Но он не учёл, что была переигровка «Локомотив-ЦСКА», я уехал до переигровки и тщетно пытался узнать у оператора две недели, как всё-таки сыграли. В конце концов, он сжалился, под покровом ночи я услышал фразу «Лоськов, 18-я минута». Так я понял, что «Локомотив» выиграл. Оператор был добрым, потому что добавил ещё и «Кубок Дэвиса у нас».
КОРШУНОВ: А что вообще страшнее всего в жизни, в целом? Было ли что-то такое совсем уж страшное?
ГУСЕВ: Конечно. Эфиопская война. Я хоть и был там два года переводчиком, но всё равно это не избавляло от каких-то солдатских функций… Давила мысль не о том, что могут убить, а то, что могут убить ни за что. Тем более что первые три месяца войны между Эфиопией и Сомали наши специалисты, наши подрывники были и там, и там. Брежнев решал, какая страна более социалистическая. Обе страны строили социализм, но сражались за вот этот африканский рог. Через три месяца решили, что Эфиопия более перспективная, всех наших перебросили туда, всю технику. То есть сомалийцам просто перестали поставлять запасные части. Это всё решило тогда… Но у меня там один друг погиб, с которым мы вместе жили. Переводчик из Горького. Причём он попал туда, выиграв конкурс в Горьковском инязе… Это считалось хорошей командировкой, особенно из Горького. У них был конкурс среди выпускников, целая олимпиада, он выиграл это место. У него тогда ещё родился ребёнок, а убили через два месяца... Другой друг был контужен там же, что сказывается до сих пор... Так что страшная история была.
КОРШУНОВ: Хорошо, с Горьким понятно — закрытый город. Но вы-то как оказались в Сомали?
ГУСЕВ: Да тоже считалось хорошей командировкой, за границу. Можно было идти либо в «Интурист», либо в армию вот так. Многие мне тогда даже завидовали.
КОРШУНОВ: Вы не жалеете, что так получилось?
ГУСЕВ: Ну, теперь уже не жалею, это как в обычной службе в армии, наверно. Спустя годы остаются только хорошие воспоминания.
КОРШУНОВ: Кстати, о свойствах памяти… Скажите, как получилось, что во Внукове, том самом, где Вы живете, есть улица Виктора Гусева?
ГУСЕВ: Это мой дед, он был поэтом, известным в советское время. «Полюшко-поле», «Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве», сценарий «Свинарка и пастух», «В 6 часов вечера после войны». Он умер в 44 году, не дожив до 35 лет. Он был к тому моменту дважды лауреатом Государственной премии, и в какой-то момент ему дали участок во Внукове. С тех пор, когда он умер, улицу назвали его именем, а я сейчас, собственно, там и живу, на этом участке.
КОРШУНОВ: Понятно, что вы не можете помнить деда…
ГУСЕВ: Ну, отцу моему было 9 лет, когда он умер.
КОРШУНОВ: Но, тем не менее, о воспоминаниях. По фотографиям, каким-то вещам — есть какое-то яркое воспоминание, вспышка, эпизод, связанные с дедушкой?
ГУСЕВ: Есть, да. Когда смотрю «В 6 часов вечера после войны». Сцена салюта в честь победы, которую дед фактически предвидел. Поскольку сам умер в 44-м, вот эта сцена — салют над Кремлем, встреча на мосту. Когда обо всё этом думаешь, прямо мурашки по коже, какая-то мистика в этом есть.
КОРШУНОВ: Ещё мистика есть вот в чём. Вашего дедушку звали Виктор Михайлович, отца — Михаил Викторович, Вас Виктор Михайлович, сына — снова Михаил Викторович. Это какая-то цепочка, которую нельзя прерывать?
ГУСЕВ: Да, так и будет, есть такая договорённость.
КОРШУНОВ: То есть вы уже сыну сказали…
ГУСЕВ: Да он уже сам всё понял.
КОРШУНОВ: Я читал ещё, что в юности вы вели протестную жизнь? Штаны расклёшенные, длинные волосы… Что это было за сопротивление?
ГУСЕВ: Во многом это было спровоцировано группой «Машина времени», Андрей Макаревич учился в нашей школе, он на два года старше меня, и группа, собственно, возникла там, и они были нашими идолами. И я помню, мы были в 8-м классе, а тот состав «Машины» — в 10-м, и они подстриглись наголо. И они шли по школьному коридору, а никто им ничего сказать не мог: просили, мол, покороче, вот, сделали коротко. А мы восхищались, смотрели на них, как на четыре божества просто.
КОРШУНОВ: Повторили их подвиг с лысой головой?
ГУСЕВ: Нет, разница была большая, 8-й и10-й классы, мы были юнцами по сравнению с ними. Так что это был не протест, реалии той жизни такие были.
КОРШУНОВ: А в книжке у Макаревича много неточностей по поводу вашей школы?
ГУСЕВ: Я читал, но сейчас не очень помню… Там немного о школе, упоминаются всего два преподавателя… Нет, там всё то… Я знал все те места, о которых он пишет, тоже ходил пить портвейн по 20 копеек, была там одна точка… То есть он описал всё достаточно правильно.
КОРШУНОВ: Вы увлекаетесь рок-музыкой с тех самых пор. Что новенького появилось в вашей рок-коллекции за последнее время?
ГУСЕВ: Ой, очень много всего. Я собрал свой любимый Jethro Tull, во всех видах, во всех переизданиях. На видео всё, что только можно. То же самое Led Zeppelin. The Doors. Из новенького… System of a Down. R.E.M очень хороший диск.
КОРШУНОВ: Вас видели на концерте Земфиры в Зелёном театре. С дочками пришли или нравится тоже?
ГУСЕВ: Нравится. А после этого ещё был ещё очень забавный концерт, после Кубка Первого канала проходила вечеринка, которую устраивает Роман Абрамович, было очень весело, выступала Земфира для 200 человек, я вспоминал, как мок под дождём в Зелёном театре на заднем ряду… В зале ещё стоял Абрамович с Дарьей Жуковой, и меня поразило, что он пел, он знает все её песни наизусть. И, обращаясь к собравшимся, говорил: «Отдыхайте, танцуйте, вы так хорошо работаете, отдыхайте!» Концерт был хороший, хотя Земфира несколько сторонилась публики, не было живого общения, был просто набор песен. А в Олимпийском я уже не был на концерте, не ходил…
КОРШУНОВ: А в Зелёном театре почему не в VIP-зоне были?
ГУСЕВ: Не знаю, не знаю. Меня же затащили дочки. Они сами билеты покупали, так что так это было.
КОРШУНОВ: Музыкальные пристрастия дочерей: что слушают, одобряете ли вы, формируете ли вкус?
ГУСЕВ: Сложно влиять. С младшей у нас более-менее, основываясь на том, что White Stripes в чём-то похожи на Led Zeppelin, мы это можем обсуждать. Но это сложно… У старшей какие-то другие свои группы, современные, негритянские, которые я вообще не понимаю… Влиять невозможно. Я постарался привить любовь к Beatles — но как можно Beatles не любить. Остальное же сложно.
ИЗ ЗАЛА: Вокалист System of a Down Серж Танкян выпустил альбом…
ГУСЕВ: Я знаю, да, альбом, и он приезжает в Москву 17-18… 19 июня, в это время будет чемпионат Европы по футболу и меня здесь не будет, к сожалению.
ИЗ ЗАЛА: А если бы была возможность не ходить на матч, а пойти на Сержа, то…
ГУСЕВ: Нет, ну футбол — это профессиональное. И потом, нет возможности увидеть тот же матч второй раз. Это же не концерт. Когда есть возможность потом сходить, увидеть ту же программу. А футбол происходит на твоих глазах, и больше никогда уже не будет, это не спектакль.
КОРШУНОВ: А из отечественных исполнителей, кроме «Машины времени», Земфиры кто любопытен?
ГУСЕВ: Любопытен «Крематорий», Гребенщиков, «Сплин», «Калинов мост»… и, конечно «Пикник», «Пикник» номер один.
КОРШУНОВ: А как бы вы, допустим, объясняли дочерям, что «Чёрный квадрат» Малевича — это шедевр? И объясняли ли?
ГУСЕВ: Я не объяснял… И честно говоря, мы вообще не говорили на эту тему.
КОРШУНОВ: Ну, воспитание дочерей, куда вы с ними ходили: музеи, театры, стадионы, что?
ГУСЕВ: Это в основном делала жена. Детство дочерей прошло в те переломные годы, когда мне нужно было усиленно зарабатывать деньги, доставать еду, стоять в очереди, было очень сложно. Я особо не занимался. С сыном другая ситуация, мы с ним занимались футболом, баскетболом, я уже думаю его в какую-нибудь секцию отдать в ближайшее время…
КОРШУНОВ: В Третьяковке сколько раз были?
ГУСЕВ: Я-то был. С сыном ни разу, думаю, что ему ещё рано — 4 года. Я же был очень часто. Во время обучения было много практики с интуристами, поэтому я Третьяковку очень хорошо знаю на английском языке.
КОРШУНОВ: У нас есть рубрика «8 бездумных ответов». Я задаю 8 вопросов, думать нужно ровно долю секунды.
ГУСЕВ: А можно пива тогда?
АННА ГИЛЁВА: С удовольствием! Какое?
ГУСЕВ: Светлое!
ГИЛЁВА: Не фильтрованное?
ГУСЕВ: Фильтрованное!
КОРШУНОВ: Итак, 8 вопросов. Сколько раз удавалось заблудиться в Останкине?
ГУСЕВ: Каждый день! У меня вообще некий географический кретинизм, может и машину не вожу из-за этого.
КОРШУНОВ: Какова высота Останкинской башни?
ГУСЕВ: В 10-ку входит в Европе.
КОРШУНОВ: 540 метров.
ГУСЕВ: До пожара?
КОРШУНОВ: Вообще 533, потом построили флагшток, стала 540. А ваше любимое упражнение из артикуляционной гимнастики, что делаете перед матчем?
ГУСЕВ: Просто разминаешь рот, вот так… А это вы к тому, что я пива заказал? Я знаю, многие коллеги выпивают перед матчем, но это, знаете, какой эффект, это как выпить 150 грамм коньяка перед тем, как выходишь на поле. Первые 10 минут будешь очень задорно бегать, потом настанет расслабление. В репортаже это может развязать язык, но есть реальная возможность что-то упустить. Комментатор должен следить за тем, что происходит на поле, замены-тренеры, своя статистика, и очень большая опасность, что что-то пропустишь. Но некоторые молодые комментаторы, я знаю, любят, берут бутылку из-под кока-колы, наливают виски. Я могу точно сказать, когда слушаю, пил человек или нет и сколько. Ещё история, кстати, один футболист рассказывал. В игре ему ударили сильно по голове, он лежит, потерял сознание. Врач нашатырём — никакой реакции. Потом вдруг резко вскакивает. Врач спросил потом, как, мол, нашатырь помог, тот говорит: «Нет, от массажиста перегар».
КОРШУНОВ: Любимый телеведущий советского экрана?
ГУСЕВ: Любимов, Познер и Дибров.
КОРШУНОВ: Почему такой выбор?
ГУСЕВ: Дибров изобретательный, мне близки темы, которые он поднимает, та же самая рок-музыка, он человек моего поколения. Познер… мы с ним рядом живём на даче. Но он тоже такой профессионал, крепкий. Любимов сейчас немножко отошёл, но когда вот он вёл с покойным Сергеем Бодровым программы, очень достойно это было.
КОРШУНОВ: Ну, всё-таки имелся в виду советский экран.
ГУСЕВ: Ну тогда… Допустим, нельзя сравнивать Кириллова с Андреевой или Клейменовым. Кирилл, Екатерина — они журналисты, сами пишут себе тексты, редактируют. Кириллов — звезда и история нашего телевидения, но он просто красивым голосом зачитывал тексты. Что касается спортивных, то тогда было совсем другое время для спортивных комментаторов. Я очень люблю Озерова, но какие-то его вещи сейчас бы не прошли. То есть там была эмоциональность, поддержка наших, но, скажем, я прекрасно помню матч хоккейных сборных Советского Союза и ФРГ. Озеров не знал просто 2-й и 3-й пятёрки сборной ФРГ. Он знал наших, знал 1-ю пятёрку ФРГ, остальное нет — но это от него не требовалось. Мне бы сейчас зритель такого не простил. Они же были истиной в последней инстанции — выезжали за границу всего 2 человека, Озеров и корреспондент «Советского спорта» или «Комсомольской правды». Интернета не было, поэтому они рассказывали что угодно. А сейчас нужно учитывать то, что люди очень много знают, не ошибиться в этом, дать им что-то такое, что они сами не могли найти. Поэтому совершенно разные принципы. Я думаю, что сколь сложно мне было бы комментировать в то время, так и Озерову ещё более сложно комментировать в наше.
КОРШУНОВ: Дикое количество людей, команды на поле, как вы всех запоминаете?
ГУСЕВ: Ну если бы Первый канал показывал первую лигу, второй дивизион, это был бы резонный вопрос. Но мы показываем Премьер-лигу, топовые матчи, какое-то количество футболистов ты можешь и должен запомнить.
КОРШУНОВ: Как вы ещё различаете футболистов, это же маленькие точки такие…
ГУСЕВ: Да, особенно когда комментируешь из Лужников с высоты птичьего полёта, там ещё мониторы плохие, я даже где-то писал об этом. То есть зритель смотрит повтор на большом экране у себя, а ты должен разбирать эпизод с ним, ничего не видя на маленьком мониторе. Иногда на монитор даже не видно, какого тренера показывают. Это всё больше для того, чтобы ты знал, что сейчас видит зритель на экранах. Поэтому возникает момент, когда зритель может сказать: «Да что же он там на стадионе сидит — не видит ничего. Я же вот сижу, вижу, оффсайд был, на повторе видно». Я ж смотрю чуть ли не с лупой там этот повтор. Хотя топовые команды, там ты можешь определить футболиста по фигуре, по причёске, номер даже не всегда виден. Это сложно. У меня такой принцип репортажа: перед тем, как тебе шутить, иронизировать, твой зритель должен иметь ощущение, что он сидит на самом лучшем «виповском» месте, должен всегда знать, какой футболист сейчас с мячом. Это прежде всего, а всё остальное приложится. Но сложно, конечно. Я подставляюсь, можно сказать, когда называю всех футболистов, риск ошибиться выше, когда называешь всех, не используешь такие популярные присказки «наши», «наш парень», «их парень». Я сам для себя такую манеру избрал, это английская манера, но по-другому уже не могу.
КОРШУНОВ: Вернёмся к нашему тесту. Кто написал музыку к московской Олимпиаде-80?
ГУСЕВ: Ну как, вы имеете в виду пахмутовскую песню?
КОРШУНОВ: Ну да, верно.
ГУСЕВ: Ну, так а какая там ещё была музыка?
КОРШУНОВ: Сколько пробегаете километров в день?
ГУСЕВ: Бегаю по утрам три километра.
КОРШУНОВ: Выберите одно из двух и объясните свой выбор…
ГУСЕВ: «Одну из двух»? А, «одно»! Я просто думал, вопрос закончен уже.
КОРШУНОВ: Одно из двух. Хрюша или Степашка?
ГУСЕВ: Хрюша, хоть я не болею за «Спартак», Хрюши милей, чем Степашки… Не знаю, люблю таких толстеньких, розовеньких, круглых каких-то.
КОРШУНОВ: Заяц или Волк в «Ну, Погоди»?
ГУСЕВ: Нет, всё-таки Хрюша!
КОРШУНОВ: Жив ли кот, которого вы подобрали у соседки Старикова?
ГУСЕВ: К сожалению, нет, но кот прожил 18 лет… Мы его когда взяли, маленькие дочки помню, предложили распилить его, посмотреть, что там находится, но мы этого делать не стали. Коту было три года, вот ещё 15 лет он прожил, попав за это время во все возможные телепередачи, стал такой звездой… Ну, когда я его взял домой, был в подпитии на самом деле, там был день рождения у Сергея Старикова, олимпийского чемпиона, и у него ещё умерла соседка, и остался вот этот несчастный кот. Он был чёрный с жёлтыми глазами, мне это напомнило тогда обложку мюзикла Cats, так он смотрел на меня из темноты. Я его взял, положил за пазуху, приехал домой. И когда мои дочки маленькие вскочили, увидели его, сказали: «Папа лемура привёз»… Точно также, кстати, помню, когда жили на даче и там были крысы, маленькая дочка, слышу, кричит: «Мама! Папа! Кенгуру, кенгуру!» — и бежит крыса.
КОРШУНОВ: Кстати, есть ли животные, которые антипатичны, которые отталкивают?
ГУСЕВ: Нет.
КОРШУНОВ: Даже крыса мила и симпатична?
ГУСЕВ: Да. Есть такие понятия, антропоцентризм и биоцентризм. Антропоцентризм — когда человек ставит себя во главу угла, в середину всего живого, претендует на роль некого божества. Я стою всё-таки за биоцентризм, когда природа стоит в середине и все мы равны между собой.
КОРШУНОВ: Это вас папа-биолог научил такому подходу?
ГУСЕВ: Да.
КОРШУНОВ: Кстати, о папе. Казалось бы, ваша жизнь должна была быть жёстко запрограммирована, вы должны были пойти в другую, научную сторону. Почему не пошли?
ГУСЕВ: Дело в том, что у моего отца были литературные, журналистские задатки, окончил школу с золотой медалью. И если бы, кстати, был жив дед, который умер в 44-м, когда отцу было 9, он бы его направил, думаю, в литературу. Даже будучи биологом, он был не таким скрупулёзным учёным, а учёным в более широком смысле, популяризатором науки, в душе он был, скорее, гуманитарием, поэтому это мне передалось, а у него просто так совпало, что он стал биологом. Поэтому это не отход от генеральной линии. Дочери мои сейчас тоже: одна учится во МХАТе, другая — Институт стран Азии и Африки, японский язык. Тоже гуманитарная линия продолжается.
КОРШУНОВ: В одном из интервью вычитал, что вашими любимыми поэтами являются Маяковский, Хлебников. Бродский. Почему такой набор?
ГУСЕВ: Ну, Бродский, что тут объяснять. Гениальный поэт. Маяковский — это со школы, где была такая упрощённая линия, что Маяковский — глашатай революции, а на самом деле это потрясающая любовная лирика, игра словами, метафоричность. А по Хлебникову я писал диплом в своё время, поэтому так это всё и сошлось.
КОРШУНОВ: Вы разделяете точку зрения, что поначалу Маяковский был такой красивый революционный поэт, а уже после — глашатай победившего строя?
ГУСЕВ: Не разделяю, потому что я тут подхожу упрощённо, я упиваюсь вот этим ритмом, тем, как он слова обыгрывает, вот это самое главное. Хотя многим это покажется упрощенным подходом.
КОРШУНОВ: А ваши стихи? Я знаю, вы тоже пишете.
ГУСЕВ: Ну, это был такой короткий период, он совпал со смертью моего отца и рождением сына, который родился за полтора года до смерти отца. Это видимо, были два таких события, и эти стихи, они очень личные, не понятные, быть может, для стороннего слушателя, потому что они все имеют отсылы к нашей внутренней семейной жизни.
КОРШУНОВ: Не почитаете?
ГУСЕВ: Нет. Даже если, может, и почитал бы, я их сегодня не принёс просто. А наизусть не помню.
КОРШУНОВ: А что это было? Какие стихи?
ГУСЕВ: Я не готов говорить, это же просто такие рассуждения о жизни, о семье, о природе, о друзьях.
КОРШУНОВ: Есть у вас какие-то клубы, места, куда вы ходите каждую неделю, каждый месяц?
ГУСЕВ: Я хожу только, когда это связано с какими-то акциями Первого канала или какими-то концертами, когда приезжают группы…
КОРШУНОВ: Какие места самые яркие?
ГУСЕВ: Куда приезжают, туда и хожу. В Б1 сейчас вот всякие концерты — The Good, The Bad and The Queen, ещё что-то было. Ходил в «Апельсин» на Slade.
КОРШУНОВ: То есть вы не завсегдатай заведений?
ГУСЕВ: Нет.
КОРШУНОВ: А есть такие места в Москве — когда очень плохо, туда хочется вернуться…
ГУСЕВ: Замоскворечье, я там жил в Лаврушинском переулке. Просто походить, посмотреть на эти старые дома. Тем более, что реставрация очень хорошо обошлась с этими домами, они восстановлены и перестроены в том виде, в каком были раньше. Вот туда и хожу: и мысленно, и вообще. Ещё мысленно в Нью-Йорк часто отправляюсь, тоже много связано с этим городом.
КОРШУНОВ: Мы вот обошли один героический период вашей жизни: Антарктика, «Сомов», экспедиция. Расскажите, страшно было на самом деле?
ГУСЕВ: Страшно не было тогда, была вера в этот ледокол, что он большой и не утонет. Страшно было, что мы не выполним свою задачу: подойти к Антарктиде, расколов льды, вызволить вот это судно «Михаил Сомов». И вот полтора месяца прошло, мы ничего не достигли, и прошли мимо Новой Зеландии, мы взяли бочки с топливом на борт, потом начался шторм, а ледокол приспособлен для того, чтобы передвигаться во льдах, давить днищем своим, а в бурных водах его раскачивало. Мы теряли эти бочки, потом посчитали вроде, что топлива дойти хватит… Много было перипетий. Было не очень приятно, когда мы дошли, остановились за 200 км до «Сомова», сами застряли, долетели до «Сомова» на вертолёте. Привезли им еду, письма из дома. Это был такой эпохальный момент для меня. Ещё был смешной момент, когда мы пытались выйти из ледового плена. Оказалось, что ледокольщики это делают таким примитивным способом: вытаскивается канат, и вся команда раскачивает. И мы раскачивали, но ничего не получалось, сильно засели. Через день льды расступились только.
КОРШУНОВ: Что было приоритетней: журналистское задание или спасти людей?
ГУСЕВ: Журналистское, конечно, было приоритетней, и я удивлялся этому ощущению: то есть, людей важно спасти, но ещё важно было и написать обо всём этом.
КОРШУНОВ: Одно из двух: «Бурлаки на Волге» или «Чёрный квадрат»?
ГУСЕВ: Конечно, «Бурлаки на Волге», потому что я люблю мистификации, но всё-таки не такие примитивные, как «Чёрный квадрат».
КОРШУНОВ: Кстати о художниках: что привлекает, что интересно? Какую картину на Рабочий стол можете себе поставить?
ГУСЕВ: На столе у меня куча объектов, которые жена считает ненужными… Там фото Замоскворечья, часы в виде какого-то колокола, там у меня стоит фигурка Ринго Старра, стоит фото, где я пью водку вместе с лидером Jethro Tull. Стоят фотографии родных, причём почему-то такие паспортные…
КОРШУНОВ: А на компьютерном Рабочем столе?
ГУСЕВ: На компьютерном — фото дочки. Одной. Ну, я меняю, чтоб не обижались. Сына не ставлю, ему всё равно пока.
ГИЛЁВА: Примитивный женский вопрос: в чём секрет семейного счастья?
ГУСЕВ: В том, что я постоянно уступаю. Не стремлюсь, чтобы за мной осталось последнее слово, потому что все к этому стремятся. Поэтому я уступаю — всё-таки жена и две дочки. А они потом сами всё понимают, приходят и сами отдают мне это последнее слово.
КОРШУНОВ: Вы как меломан что предпочитаете? Винил, CD, MP3, что у вас из форматов любимое?
ГУСЕВ: Не MP3, это потеря качества. Огромная коллекция пластинок, некоторые пришлось продублировать на CD, но близок к тому, чтобы совсем вернуться к винилу. Даже есть уже нераспечатанные пластинки.
КОРШУНОВ: Были такие композиции: слушаешь, слушаешь, прямо не можешь наслушаться?
ГУСЕВ: Есть такие очень хорошие, но просто которые уже невозможно слушать, они уже везде. Hotel California. Ну, невозможно уже. Нет таких, в общем. Чтобы по многу раз — Beatles вот разве что.
КОРШУНОВ: Представьте. Вам предлагают буквально на один матч стать тренером. Вот такая непредвиденная ситуация, все тренеры заболели — и вам, как человеку, комментировавшему столько матчей, предлагают стать тренером. Пошли бы?
ГУСЕВ: Ну, такие случаи в истории были — бразильский тренер пришёл из журналистики. Гус Хиддинк сказал как-то, что в сборной собраны лучшие футболисты — их вообще, по идее, нечему учить. Я бы научить как раз не смог, мог бы помочь с настроем. Вот рассказывали, что Тарасов пел нашим в раздевалке Гимн СССР в перерыве — они на него смотрели огромным глазами, а потом вышли и забросили 5 шайб чехам. Я об этом рассказал Хиддинку, он сказал, что это глупо, неужели это нужно. Он в перерыве только говорит, что вот, мол, такая замена, так и так. Не знаю, один матч я бы и смог, может быть. Знаете, у меня же была практика близко к этому — на чемпионате мира 2002 года я сидел на командной скамейке, был пресс-атташе сборной Олега Романцева. Там был матч с японцами, который мы проиграли, я его комментировал. Был матч с Тунисом, который мы выиграли, тоже комментировал. А решающий матч с Бельгией показывал 2-й канал, поэтому я как пресс-атташе занял место на скамейке рядом с Романцевым. И оттуда вообще ничего не видно! Я не знаю, как они разбираются. Я понимаю Константина Бескова, который сидел на трибуне, с трибуны оценивал игру… а ещё же есть такие стадионы, где ты сидишь не на уровне поля, а ещё ниже, как в окопе, ты видишь только ближнего. Вообще, самое страшное место — для крайнего полузащитника, который рядом со скамейкой. Мне рассказывал Ролан Гусев, что он ненавидел, когда начинают игру, и он понимает, что оказался на том фланге, где Газзаев: «Он ругает только меня! Всё, что он говорит, обращено ко мне! Я жду не дождусь, когда второй тайм, и я уйду на тот фланг!»
ИЗ ЗАЛА: Так, может, имеет смысл разрешить тренерам более широко перемещаться?
ГУСЕВ: Да, но там же дело не в ширине этой плоскости даже, а чтобы они перемещались куда-то наверх. Они видимо, привыкли так оценивать игру. Но смотреть очень странно! Что поразило — насколько мало времени у футболистов на обработку мяча. Потому что сразу бросалось в глаза, как у наших дрожали ноги, мало времени на обработку мяча, они не успевали за бельгийцами. Не дрожали ноги только у Карпина, настоящий мастер, он где-то находил время, убрать мяч, обработать, остальные били куда попало.
ИЗ ЗАЛА: Любимая команда ваша у нас и за границей? Есть ли у вас какая-либо фанатская атрибутика?
ГУСЕВ: Фанатская — это, что дарят, дарили. Вот выходила программа «На футболе», там я каждую программу появлялся в футболке клуба, каждая программа — новая футболка. И клубы очень ревностно за этим следили. И я помню упрёк со стороны тогдашнего лидера «Сатурна», который смотрел все программы и посчитал, что я за весь год ни разу не появился в футболке «Сатурна». Принцип был такой — необязательно в футболке лидера, просто я каждый раз объяснял, почему клуб заслужил на этот раз. Поэтому на работе висят все футболки и какие-то шарфы от команд. Болел же в детстве за «Динамо», потому что отец болел за «Динамо» и меня привёл на первый матч, когда «Динамо» выиграло у «Спартака» 1:0. Но всё это ушло ещё до телевидения, когда стал писать о футболе, всё это ушло, ты болеешь только за зрителя, за самого себя. Но когда наши клубы играют в Европе, болею, конечно. Вот «Зенит» когда выигрывал свои два матча, не помню, что бы я вообще когда-либо так орал. А из зарубежных команд — за Англию, за «Манчестер Юнайтед».
ИЗ ЗАЛА: Вы верите в нашу сборную? Потому что после последнего матча вообще не видно никаких перспектив на «Евро» с таким настроем…
ГУСЕВ: Понимаете, как не парадоксально, дело не в настрое. В матче с Румынией мы просто хуже играли, чем румыны. Вышли с нормальным настроем, но показали себя как футболисты, которые просто хуже играют, чем их соперники. Это ужасает. Потому что настрой можно как-то подогнать к чемпионату Европы, а вот научить их играть… Потому что все стараются, у людей слёзы после матча, но они не могут — и вот это ужасно, вот это плохо.
ИЗ ЗАЛА: Но иногда выигрывают.
ГУСЕВ: Иногда выигрывают. Есть доля везения. Это и хорваты нам помогли, и эта безумная пятиминутка с Англией, и то, что англичане сами начали ошибаться, и с вратарями у них не всё ладно. Какие-то вещи должны же нам помогать. И я верю в сборную — потому что нужно себя так настраивать, иначе представьте, я выхожу в эфир и говорю: «Ну, вы знаете, нам сегодня ничего не светит…» Поэтому я всегда себя всё равно настраиваю так, что всё будет хорошо.
КОРШУНОВ: А коллеги настраиваются также?
ГУСЕВ: Вы имеете в виду режиссёров, операторов? Ну, если это за границей, то с тобой там посторонние люди, Первый канал просто показывает картинку, ты комментируешь. Если у нас, то да, разговариваю с режиссёром. Хороший режиссёр что-то подсказывает, он понимает, когда дать повтор, когда лучшие варианты — вот ты готов что-то сказать, а он тебе подсказывает картинкой. Но для этого режиссёр должен быть подготовлен к репортажу так же, как и комментатор. Иногда с иностранными режиссёрами бывает, что они, не зная, о чём говорит русский комментатор, предвосхищают мысль, показывают — вот этот момент слияния тоже очень сильный.
КОРШУНОВ: То есть такой фразы вроде «берегите себя» для съёмочной группы нет?
ГУСЕВ: Нет, я просто желаю удачи. Ну, конечно, надо подойти, пожать руку, пожелать хорошего матча. Мы же все одна команда, конечно.
ИЗ ЗАЛА: Почему футбол считается исключительно мужским видом сорта? Нас, девушек часто упрекают в отсутствии интереса, хотя это не так, на стадионах полно женщин.
ГУСЕВ: Я с этим не согласен. Единственное, что я считаю — то, что женщина никогда не будет комментировать футбол. Сильна традиция болельщика-мужчины. Вот прошла недавно информация, что на родине футбола, в Англии один матч откомментировала женщина. Все сразу бросились проверять, пытались достать эту кассету… Выяснилось, что ничего подобного не было — девушка просто озвучила сюжет, что даже у нас делают десятки девушек-корреспондентов. Но для англичан это было так неожиданно, что они раструбили, мол, у нас женщина откомментировала футбол. В этом смысле мы даже впереди Англии идём.
ИЗ ЗАЛА: Кого бы вы хотели увидеть в этом году в Москве на финале Лиги чемпионов?
ГУСЕВ: Я не увижу никого. Меня не будет в Москве. Я стараюсь поддерживать свою переводческую форму, работаю синхронным переводчиком, и как раз в этих числах будет конгресс Международной федерации хоккея в Монреале. Конгресс, посвящённый 100-летию федерации хоккея, и я буду там работать. Поэтому меня не будет на том финале, который возможно, будет английским. Я думаю, что Ливерпуль всё-таки выиграет у Челси, поэтому финал будет Манчестер-Ливерпуль, это мой прогноз.
ИЗ ЗАЛА: Я действительно видел вас в метро…
ГУСЕВ: Я вагоновожатый!
ИЗ ЗАЛА: Не могли бы описать самый безумный случай в подземке — это первое. И второе — у вас есть собственные политические убеждения, как они соотносятся с информационной политикой Первого канала?
ГУСЕВ: Знаете, я так рад, что закончился вот тот мой период жизни конца 80-х, что я рад любому, что бы это ни было. Потому что чтобы ни было, это будет лучше того, что было, когда мне было 20 лет, 30 лет. Что касается смешного случая в метро, то стоит как-то человек, в шубе, золотых цепях. Видит меня, говорит «О, Виктор Гусев, и не на Мерседесе!». Я: «Ну вы тоже не на Мерседесе». Он: «Большая разница — у меня временные трудности».
ИЗ ЗАЛА: Вы сказали, что рады, что сейчас всё не как 20 лет назад, а в одном интервью прозвучало, что ваш герой — Горбачёв. Это так?
ГУСЕВ: Да. Он разрушил Берлинскую стену, начал перестройку всё началось с этого. Да, несомненно герой.
ИЗ ЗАЛА: У вас всего один матч в неделю, так мало. Не думали в этой связи перейти на «НТВ Плюс», на «Спорт ФМ»?
ГУСЕВ: Насчёт радио думал, тем более, что на радио можно было совместить, сделать программу о спорте и рок-музыке, что невозможно на ТВ. Уходить на «НТВ Плюс» не хочу, по контракту я не могу появляться в эфире где-то кроме Первого канала, а уходить с Первого я не хочу. Да, один матч — это мало, тем более, что мы делим с Костей Выборновым эти матчи, сейчас вот подключаем Голованова, потому что перед чемпионатом Европы нужна практика. Собственно, почему Первый канал держит большую спортивную редакцию, порядка 40 человек… Когда один матч в неделю, это много, но зато, когда чемпионат Европы, Олимпийские игры, этих людей уже не хватает, мы нанимаем внештатников. Если эту редакцию распустить, то потом уже не соберёшь — людей разберут другие каналы, не будет такой единой команды. Поэтому Первый канал сознательно держит большую редакцию, чтобы быть готовым к крупным мероприятиям.
ИЗ ЗАЛА: А какие-то подвижки планируются в этом? Больше одного матча?
ГУСЕВ: Рейтинг матчей чемпионата России невысок. Простой пример — рейтинг центрального матча ЦСКА-Спартак ниже, чем, условно говоря, матча чемпионата Европы Португалия-Турция. Поэтому, Первый канал, показывая чемпионат России, выполняет социальную функцию, мы же сразу проигрываем и НТВ, и «России», когда начинается футбол. Аналитических программ нет давно. Как только появились специализированные спортивные каналы, Эрнст сказал, что это не наше дело, пусть они этим занимаются. У нас бы уже был перебор — тем более, что канал РТР-Спорт бесплатный. Я бы, конечно, хотел делать программу о футболе. Но политику канала понимаю. Мы по сути — спортивная редакция на неспортивном канале.
ИЗ ЗАЛА: Ваша семья смотрит футбол?
ГУСЕВ: Нет. И это и есть отображение рейтинговой ситуации. Когда чемпионат Европы — то, может быть, и посмотрят. Или если я скажу, что вот, будет какая-то интересная околофутбольная штука в перерыве, может, посмотрят. У них ещё любимая фраза в последнее время: «Что ты с нами говоришь, как со всей страной?» Но у меня же нет другого голоса.
КОРШУНОВ: А есть какая-то оговорка серьёзная в эфире, которую до сих пор не можете себе простить?
ГУСЕВ: Есть оговорка, которую не могут простить болельщики злые. Когда я комментировал Олимпийские игры с сидящим рядом Никитой Михалковым, что добавляло нервозности, комментировал матч и назвал вратаря хоккейной сборной Хабибулина Нигматуллиным. Нигматуллин был вратарь сборной футбольной. При том, что вратаря Хабибулина я знаю с детских лет, мы с ним сидели на другой Олимпиаде на скамейке запасных, мы с ним работали в ЦСКА. Мы пошутили с Михалковым, что вот, вылезает футбольный комментатор — и всё, до сих пор мне не могут простить, вот человек, который не знает, кто такой Нигматуллин и Хабибулин, и вы хотите, чтобы мы его слушали?!
КОРШУНОВ: А своя оговорка была какая-то, которая вот до сих пор гложет?
ГУСЕВ: Ну, мне сказали, что я как-то Ярцева назвал Яйцевым, при том, что расценили это как удачную шутку… Главное, не придумывать эти шутки заранее, всё должно возникать спонтанно. Потому что многие комментаторы вот заранее выдумывают, подгоняют весь репортаж под одну фразу.
КОРШУНОВ: У детей, кроме музыки, какие увлечения?
ГУСЕВ: Ну, вот дочка стремилась долгое время поступить в Школу-студию МХАТ, первая попытка была неудачная, но в прошлом году поступила. У неё всё с этим связано. У старшей тоже не остаётся особо времени с этим японским языком, чертит карандашом эти иероглифы, страшно смотреть. Раньше было у них время, младшая увлекалась волейболом, старшая каталась, на коньках — но сейчас всё ушло.
КОРШУНОВ: А ваши увлечения?
ГУСЕВ: Я читаю либо поэзию, либо огромное количество спортивной литературы, все журналы и газеты, это поглощает огромное количество времени, но мне вот всё кажется, что я что-то упущу… а так, мемуары какие-то…
КОРШУНОВ: Из последнего прочитанного что-нибудь?
ГУСЕВ: Перечитал на английском языке Оруэлла, «1984 год». Вот почему-то меня потянуло. Прочитал Сорокина последнего, ну, вы знаете… «День опричника». Он мой сосед по даче тоже, кстати. Нас с Сорокиным разделяет участок известного комика Ильинского — в этом даже какая-то символика есть.
ИЗ ЗАЛА: Потряс «День опричника»?
ГУСЕВ: Ну, в каком-то смысле. Меня потряс недавно фильм «Груз 200». А Сорокин да, понравился, интересно, что у человека в голове происходит. Вот идёт он в валенках, по улице Виктора Гусева и что-то такое…
ИЗ ЗАЛА: Смотрели «Старикам здесь не место»?
ГУСЕВ: Смотрел, это был какой-то провал для меня — я смотрел на английском и не понял процентов 60. То ли звук плохой, то ли ещё что, но, видимо, надо будет смотреть с субтитрами, сейчас даже не могу дать оценку фильму, к сожалению.
ИЗ ЗАЛА: Три беды современного российского футбола?
ГУСЕВ: Российского футбола? Ну, хотелось бы, чтобы мы были южной страной, где рождаются гибкие парни с изначально хорошей техникой — бразильцы то ли рождаются такими, то ли оттого, что играют на песке, и у них стопа изгибается во все стороны. То есть, мы не футбольная страна. Но этот тезиc опровергается, например, когда мне говорят, что чехи же хорошо играют — это сразу ставит меня в тупик. Но мы скорее хоккейная и лыжная страна. Вторая проблема — это завышенные гонорары. Ребята не так хорошо играют, эти деньги не отрабатываются, просто пропадают. Это развращает, это неправильно. Говорят о том, что нужно сделать какой-то потолок. Но опять же, станут платить под столом, эти конверты нигде не зарегистрированы. Третья беда. Ну, кто-то считает, что комментаторы, которые всё портят. Так и есть.
КОРШУНОВ: Ну и самый-самый последний вопрос. Футболисты после матча обмениваются майками, а комментаторы чем-нибудь обмениваются?
ГУСЕВ: Я один раз обменялся. В начале моей карьеры, тогда ещё не футбол, я отвечал за плавание, я обменялся майкой московской Олимпиады с журналистом газеты «Экип». Но больше такого не было!
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25
«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25