Архив

Разговорчики № 59. 16 февраля 2009 г.

Валерия Гай Германика.

Тема: «Все умрут, а я останусь?»

АННА ГИЛЁВА: Как вы поживаете?

ВАЛЕРИЯ ГАЙ ГЕРМАНИКА: Живу я хорошо.

ГИЛЁВА: А работа?

ГЕРМАНИКА: Не жалуюсь! Но не могу сказать, над чем работаю.

ГИЛЁВА: Запрещено контрактом?

ГЕРМАНИКА: Нет, но мы пока договорились с продюсером, что мы не говорим публично о проектах, над которыми сейчас работаем. Помимо этого могу сказать, что в кино снимаюсь, в театре играю и, наверное, буду делать еще постановку в театре.

ГИЛЁВА: Но вы это рассказываете…

ГЕРМАНИКА: Ну, это все в такой начальной стадии, и об этом трудно так очень конкретно рассказывать.

ГИЛЁВА: На какую тему вы собираетесь ставить?

ГЕРМАНИКА: Это, наверное, будет такой вестерн-антиутопия. Написал пьесу Юрий Клавдиев в 2004 году, и ее еще никто не ставил. Вот я решила ее поставить.

ГИЛЁВА: А кто там у вас будет занят?

ГЕРМАНИКА: У меня главную роль играет Алиса Хазанова. Простите, я телефон не буду выключать, ладно? Потому что могут быть важные звонки, сегодня понедельник.

ГИЛЁВА: Хорошо.

ГЕРМАНИКА: Вот Алиса Хазанова играет, а с остальными актерами мы сейчас ведем переговоры.

ГИЛЁВА: Это для вас какой-то принципиально новый опыт?

ГЕРМАНИКА: Театр? Я как-то никогда не занималась активно театром. Я веду переговоры с театром «Практика», и ничего более конкретного нет. Я решила попробовать, и если у меня не получится, я, может, отложу это на год. А если получится, то начнем.

ГИЛЁВА: То есть еще репетиции не начались?

ГЕРМАНИКА: Нет, сейчас как-то на стадии разработки.

ГИЛЁВА: А вы думаете, это будет как-то для вас трудно, сложно? Чем это может отличаться от работы на площадке, на киноплощадке?

ГЕРМАНИКА: Я сейчас пытаюсь понять как раз, чем это будет отличаться. Когда пойму — расскажу. Понятно, что театр — это другой уровень работы, и, наверное, мышления отчасти. Но думаю, все будет хорошо.

ГИЛЁВА: Да, несомненно. А вы снимаетесь в кино в качестве актрисы?

ГЕРМАНИКА: Да, я сейчас снимаюсь и в театре играю на репетициях. Мы даже на гастроли поедем в марте, в Пермь. Это очень трогательно.

ГИЛЁВА: А почему вас это веселит?

ГЕРМАНИКА: Ну, потому что это так трогательно — ехать на гастроли.

ГИЛЁВА: А вы себя раньше в качестве актрисы не представляли?

ГЕРМАНИКА: Самый мой первый институт — это был ГИТИС.

ГИЛЁВА: Долго вы учились?

ГЕРМАНИКА: Нет, не очень долго. Месяца четыре — потом ушла.

ГИЛЁВА: А что там было не так?

ГЕРМАНИКА: Просто поняла, что мне хочется куда-нибудь в другое место уйти. Попробовать что-то другое.

ГИЛЁВА: А кого вы сейчас играете?

ГЕРМАНИКА: В театре?

ГИЛЁВА: И в театре, и в кино.

ГЕРМАНИКА: В театре я играю девочку Женю, а в кино девочку Лену.

ГИЛЁВА: Вы как-то не подробно отвечаете.

ГЕРМАНИКА: Вы хотите поговорить о том образе, который мне предлагают режиссеры, да?

ГИЛЁВА: Или о том образе, который вы им предлагаете, который вы играете. Что там за характер, социальный статус?

ГЕРМАНИКА: Я ничего не имею права предлагать режиссеру, только в рамках своего персонажа, характера, может какие-то нюансы. Но это, наверное, такие молодые девушки, до 20 лет, которые торгуют наркотиками.

ГИЛЁВА: Такие антисоциальные…

ГЕРМАНИКА: Вот еще мы с одним другом-режиссером, очень хорошим и любимым, придумали проект, и хотим его делать. По Чехову. И там у меня будет абсолютно другая роль. Я буду, наверное, играть Душечку.

ГИЛЁВА: Очень мило.

ГЕРМАНИКА: Да, очень мило.

ГИЛЁВА: А в кино вы кого играете?

ГЕРМАНИКА: В кино я тоже играю такую характерную роль. Она эпизодическая, но для дебюта неплохо. Я попросила своих друзей, чтобы они меня во время кризиса поснимали в кино.

ГИЛЁВА: А, то есть, чтобы подзаработать?

ГЕРМАНИКА: Да, надо было деньги зарабатывать, и вообще хоть как-то развлекаться. И меня приглашали на пробы, и вот сейчас мы с Володей Коттом чего-то будем делать.

ГИЛЁВА: А это тоже какой-то такой персонаж с налетом неблагополучия?

ГЕРМАНИКА: Мне кажется, это такая роль… не стоит о ней так долго говорить.

ГИЛЁВА: Ладно, хорошо. Перейдем к другим вопросам. Вообще, судя по фильмам, которые я видела, три на самом деле видела: «Девочки», «Сестры» и «Все умрут, а я останусь», на самом деле, там везде одна и та же тема. Это про девочек?

ГЕРМАНИКА: Это про людей.

ГИЛЁВА: Про людей, конечно. Но про взросление, так или иначе.

ГЕРМАНИКА: Я не знаю, мне кажется, любое произведение — оно про людей, и про самого автора, и про не то что взросление, а скорее про какой-то духовный рост, про внутренние превращения героя. Ну и все, что касается этой области, психологических драм. Никаких таких конкретных определений я не могу давать. Что это про взросление. Взросление — оно может происходить в любой стадии, в любой период у человека.

ГИЛЁВА: Просто я к тому, что эта проблематика продолжает вам быть интересной? Или вам хочется про что-то другое сейчас делать?

ГЕРМАНИКА: Про что мне хочется — я, конечно, делаю, и это все касается, на самом деле, поиска. Внутреннего поиска человека, его превращений и всего того, чем интересовался Достоевский.

ГИЛЁВА: Именно Достоевский?

ГЕРМАНИКА: Нет, я шучу, простите.

ГИЛЁВА: А у вас вот этот процесс, простите, я к слову «взросление» прицепилась… Вы вообще часто начинаете новую жизнь?

ГЕРМАНИКА: Я начала ее 24 с половиной года назад, эту новую жизнь, и так вот и гну свою линию. Так это все и продолжается. У меня не было такого, чтобы проснуться и: «О, я сегодня худею, не ем мяса и начинаю все с нового листа».

ГИЛЁВА: У некоторых людей бывают переломные моменты, когда что-то кардинально меняется.

ГЕРМАНИКА: Нет, у меня таких моментов не было.

ГИЛЁВА: Вообще?

ГЕРМАНИКА: Нет, то есть я в процессе изучения чего-то, учения и всего остального. Но конкретно переломных моментов у меня не было.

ГИЛЁВА: И даже вот тот возраст, в котором находится героиня «Все умрут, а я останусь», такое пограничное достаточно состояние, 14 лет — вы тоже это остро переживали? Это не было переломным моментом для вас?

ГЕРМАНИКА: Я до сих пор все это остро переживаю, как и они в 14 лет. Но просто бывают такие периоды, когда проходит это, но восприятие — оно всегда такое же остается. Я почему там про школу... Ой, это такая долгая тема, на самом деле, просто если вы хотите поговорить об этом… Я не училась в школе, ко мне домой приходили преподаватели. У нас такой был с родителями выбор, что я была осознанно лишена вот этой постсоветской системы обучения, когда твою личность, индивидуальность стараются подавить в тебе, методом насилия, психологического насилия зачастую. И я снимала еще отчасти о том, что школа — она много закладывает в человека и формирует отчасти его последующую жизнь, его мировосприятие. Именно в этом возрасте, когда ты каждую эмоцию принимаешь очень серьезно и на свой счет. И, может быть, вы это называете острыми моментами. Я в 13 лет попробовала пойти в школу, посмотреть, что это такое. И на 2 месяца оказалась в таком аду, где просто ничего нельзя было. Мне было очень сложно переформатироваться.

ГИЛЁВА: Под школу?

ГЕРМАНИКА: Очень сложно переформатироваться под определенную систему какую-то, оценок, например, отношений. А смена утренняя, я не помню, до двух часов дня, и очень негативные эмоции, когда ты оттуда уходишь. И как-то мы закрыли эту тему с родителями, я не стала ходить. Но, может быть, это та эмоция, которую я запомнила, она и была переломной. Хотя я не вижу перелома никакого. Я просто из одного органического состояния органично перешла в другое и поняла, что не стоит этого делать.

ГИЛЁВА: А потом вы старались избегать попадания под давление системы?

ГЕРМАНИКА: А уже бесполезно. Когда ты в 14 лет попадаешь в этот мир, у тебя уже все сформировалось внутри тебя, очень сложно сломать. Когда ты с первого класса туда идешь, то конечно все закладывается, эти коды социальные, вот эта база. И дальше как-то они уже работают внутри тебя. Но есть люди, которые сохранили свою индивидуальность, стараются природную сохранять. Этих подростков иногда называют трудными, иногда аутистами, сложнообучаемыми. Просто такая школа была, видимо. Я знаю людей, у меня очень много друзей, там у них дети учатся в школе №1, например. У них нет таких проблем. Вообще все по-другому.

ГИЛЁВА: То есть первоначально вас родители не хотели отдавать в школу?

ГЕРМАНИКА: Они да, не хотели, потому что когда я должна была идти в первый класс, еще был последний год вот этих октябрят, или пионеров, я не помню. И сделали попытку, на самом деле, сказали, сейчас мы тебя в лицей очень хороший, надо все-таки пойти в школу. И меня привели первого сентября, и я помню что почему-то сразу же пришли забрали. И все.

ГИЛЁВА: Одумались.

ГЕРМАНИКА: Да.

ГИЛЁВА: А у вас родители кто?

ГЕРМАНИКА: Я не говорю о своих родителях. Родители у меня — хорошие люди.

ГИЛЁВА: Мне просто кажется, что это не совсем типичное поведение — не отдавать ребенка в школу.

ГЕРМАНИКА: Нет, такое случается.

ГИЛЁВА: Ну да, как мы видим.

ГЕРМАНИКА: Нет, если есть возможность. Я очень много людей знаю, к которым ходят домой учителя, и это нормально абсолютно, есть такая схема обучения.

ГИЛЁВА: А вы думали, в этом плане что будете со своей дочкой делать? Будете отдавать ее?

ГЕРМАНИКА: Ой, я думаю, что я ее обязательно отдам в школу, чтобы она умела общаться.

ГИЛЁВА: Это вы шутите, да?

ГЕРМАНИКА: Нет, правда. Чтобы она свободно существовала, умела общаться. Но это не будет школа в районе Строгино, мы сейчас, слава богам, в другом районе живем. Может быть, удастся вступить в Союз кинематографистов, нам дадут хорошую школу, № 1 или № 2 с половиной, и все будет хорошо.

ГИЛЁВА: Вы хотите сказать, что поскольку не ходили в школу, не умеете общаться?

ГЕРМАНИКА: Нет, я умею, но мне в какой-то момент было трудно. Были такие вещи, когда я пришла в школу, которые выглядели странно. У меня первые вопросы были: «А где там салфетки на столе? А почему это так? А почему еда невкусная?» И я не могла войти в столовку, меня очень тошнило, я это помню. Это индивидуальное все, у каждого человека по-своему. Потому что каждый человек обладает индивидуальными свойствами характера. Я не говорю, что это все правильно, как у меня было, но так было.

ГИЛЁВА: А когда вы стали знаменитой, вы как-то почувствовали, что вас продюсеры или критики пытаются окультурить, загнать в какие-то рамки, требовать какого-то стандартного поведения?

ГЕРМАНИКА: В смысле, что такое «окультурить»?

ГИЛЁВА: Я условно говорю. Скажем, требовать более предсказуемого? Я вас первый раз лично вижу, то, что я читала — у вас такая репутация, немножко отмороженной. То есть понятно, что такая репутация — она не всегда адекватна тому, какой человек есть, но тем не менее.

ГЕРМАНИКА: Я поняла, о чем вы говорите. Но вы, наверное, общаетесь сейчас не со мной, а с тем образом, который придумали средства массовой информации и пиар-отдел компании. А пиар-отдел, слава богу, уволили две недели назад, вследствие кризиса. Теперь можно расслабиться. Это понятно, что средства массовой информации создали определенный образ, на который уже бесполезно как-то влиять. Потому что очень про многих людей всякие вещи говорят. И мне было очень трудно, я приехала когда из Европы в Москву, и первый, с кем я встретилась, это был Федя Бондарчук. И я говорю: «Боже, я читаю блоги, почему меня все не любят?» А он говорит: «Лера, про нас всегда, про людей, которые более-менее публичны, всегда будут говорить плохо и будут хорошо говорить. Просто не парься, я уже давно не читаю, и никто не читает, не заморачивайся». А вот по поводу окультурить, я, правда, не очень поняла этот вопрос. Меня окружают хорошие, умные люди, интеллигентные, с хорошим вкусом. И, может быть, мы взаимоокультуриваем друг друга, если в эту сторону разговор вести.

ГИЛЁВА: Вы какое-то время переживали, когда о себе какие-то слышали мнения, читали?

ГЕРМАНИКА: Нет, не очень. Я переживала в основном из-за того, что обсуждали меня больше, чем мой фильм. Я не понимала, почему так происходит. Конечно, у меня были контракты, была разработана определенная стратегия поведения на публике. Не на публике как в кругу друзей, а на публике как в кругу массмедиа, потому что нет денег на рекламу авторского кино. И приходится поддерживать свой фильм разными интересными способами. Любой режиссер меня поймет в этом плане. Хотя бы люди посмотрели. Это же рекорд, очень серьезное достижение, что авторское кино первый раз за очень много лет прошло по Москве в количестве 52 копий. Максимум было 10, потолок.

ГИЛЁВА: А по стране как оно прошло? Я, к сожалению, не знаю цифр. Знаю, что достаточно успешно.

ГЕРМАНИКА: Да, очень хорошо прошло. И мне пишут письма из разных уголков России, и очень многие пишут: «К сожалению, нет кинотеатра у нас в городе, чтобы посмотреть. И приходится скачивать, простите, пожалуйста, мы скачали!» Есть город, где в одном кинотеатре идет — и полные залы, и продлевают. Мне даже писали, что какие-то билеты очень дорогие и не получается сходить. Хорошо прошло, я рада. До сих пор где-то идет.

ГИЛЁВА: Вы же не расстраиваетесь, когда вам пишут: «Простите, пришлось скачать»?

ГЕРМАНИКА: Я нет, не расстраиваюсь. Просто я должна была 3 процента получать, но как-то это все замяли, вследствие кризиса. Сейчас у нас в Европе будет в марте премьера, будем в Европе прокатываться.

ГИЛЁВА: Много писали, в связи с тем, что вышел фильм «Девственность», очень много было интервью с Манским, вы, по-моему, с ним дружите, да?

ГЕРМАНИКА: Да, я дружу с Манским, как это ни странно.

ГИЛЁВА: Да нет, почему странно. Манской говорил о том, что, по его мнению, «Девочки» и «Все умрут, а я останусь» соотносятся как оригинал с копией. То есть, в его понимании, вы вынуждены были снимать игровое кино, потому что люди не приучены в России смотреть документальное.

ГЕРМАНИКА: Я обычно Манскому говорю: «Завидуйте молча». Потому что он-то никогда игрового кино не снимет, а если бы даже снял, я бы с легкостью могла сказать, что это большая копия какого-то документального фильма. В принципе, автор всегда снимает про одно и то же, то есть про себя.

ГИЛЁВА: А что вы думаете по поводу судьбы документального кино в России, и в честности по поводу фильма «Девственность»?

ГЕРМАНИКА: Судьба документального кино в России, по-моему, очень хорошая в перспективе, потому что фильм Манского вышел в прокат, насколько я знаю. Мне даже позвонили из города Кургана мои друзья и говорят: «Ну что, нам идти на «Девственность»? Так что раз такой фильм в прокат выходит, документальный, значит, есть перспективы, что и дальше качественное документальное кино будет выходить в прокат. Это хорошо.

ГИЛЁВА: А скажите, нам идти на «Девственность»? Я вот еще не посмотрела.

ГЕРМАНИКА: Я думаю, надо идти на любой фильм, смотреть и думать о нем, как захочется.

ГИЛЁВА: Если у нас созрели вопросы в зале — давайте.

ИЗ ЗАЛА: В каком городе снимался «Все умрут, а я останусь»?

ГЕРМАНИКА: В городе Строгино. Это действительно отдельный город такой практически. Там мост есть такой, от метро «Щукинская», через Москва-реку до Строгино.

ИЗ ЗАЛА: Вы говорили о стратегии поведения, которую вам как бы рекомендовали, прописали. Там было по пунктам: a, b, c? Что там было такого?

ГЕРМАНИКА: Нет, ничего такого, просто побольше дурить. Больше внимания привлекать, поскольку я прекрасная драматическая актриса, все это получилось.

ИЗ ЗАЛА: Героини фильма «Девочки» — они курят, пьют, ругаются матом и ковыряются в венах. Что с ними сделали их родители, когда они увидели этот фильм?

ГЕРМАНИКА: Их родители не видели этот фильм.

ИЗ ЗАЛА: А если увидят, вам не страшно за них? За героинь?

ГЕРМАНИКА: За героинь? Вы знаете, героиням сейчас уже лет по двадцать.

ИЗ ЗАЛА: То есть, спасутся от ремня?

ГЕРМАНИКА: Нет, там уже все, этап пройден взросления, конфликтов и всего остального. Героини поступили в техникумы, на банкиров там учатся, куда их родители отправляли, все в порядке. Я думаю, они не будут заморачиваться, чтобы смотреть в городе Строгино какие-то подпольные документальные фильмы.

ГИЛЁВА: А героини вообще знают, что их настигла слава в определенных кругах?

ГЕРМАНИКА: Они купались даже в лучах своей славы, им даже предлагали сниматься в кино, они даже снялись в эпизоде. Но они, видимо, должны были попасть к какому-то режиссеру на глаза вовремя, хорошему, который бы с ними работал. Редко кто работает с такими труднодоступными типажами. Им надо было учиться. Катя очень хотела быть актрисой, но мама сказала, что это неприбыльно, и надо пойти учиться, как называется, когда с банковской деятельностью связано?

ГИЛЁВА: Банковское дело, финансы.

ГЕРМАНИКА: Да, какие-то такие вещи, и потом она писала мне, что вот, я в театральном кружке занимаюсь, пригласи меня на кастинг. Я ее пригласила на кастинг фильма «Все умрут, а я останусь», после чего она так возмутилась, написала мне: «Как ты можешь меня на кастинг приглашать, меня сразу должны снимать». И на этом все кончилось.

ГИЛЁВА: Она не прошла кастинг?

ГЕРМАНИКА: Нет, мы даже не делали фотопроб, ничего, потому что я поняла, что у нее не будет ни сил, ни времени, ни потенциального желания.

ИЗ ЗАЛА: Скажите, пожалуйста, я просто сегодня фильм смотрела, очень волнуюсь, до сих пор не отпустило, по кому поминки были?

ГЕРМАНИКА: Поминки? По бабушке. Мы снимали там крупный план фотографии бабушки со свечкой, как бы деталь. Но отказались от этого — как-то неорганично.

ИЗ ЗАЛА: Потом все сплелось с котом.

ГЕРМАНИКА: Это в извращенных умах с котом сплелось все.

ИЗ ЗАЛА: Ну почему, дети тоже про это говорят.

ГЕРМАНИКА: Ну да. Поминки по коту — это такой сюрреализм.

ИЗ ЗАЛА: Я сколько фильмов про подростков не смотрел, там обычно взрослые всегда все только портят. Они когда вмешиваются не в свое дело, только мешают. Вам так кажется или не кажется?

ГЕРМАНИКА: А вы про какие фильмы говорите?

ИЗ ЗАЛА: Про подростков.

ГЕРМАНИКА: Такой абстрактный вопрос, очень трудно.

ИЗ ЗАЛА: Нет, ваш фильм — очень хороший.

ГЕРМАНИКА: Спасибо большое.

ИЗ ЗАЛА: Просто очень много хорошего кино про подростков, где взрослые все портят. В вашем фильме так же примерно, насколько я понимаю?

ГЕРМАНИКА: Я с драматургами вообще очень объективно подходила к этому вопросу, мы не пытались ни из кого сделать уродов, например. Типа взрослые — уроды, а дети — прекрасные, божественные создания, которые борются против системы. У нас такой мысли не было. Мы одинаково делали всех страшными и прекрасными.

ИЗ ЗАЛА: А может, взрослые просто всегда все портят в детстве? Детские конфликты.

ГЕРМАНИКА: Взрослые всегда все портят? Это надо рассматривать вашу биографию досконально, чтобы выяснить, почему вы это спросили.

ИЗ ЗАЛА: Вы заканчивали школу «Интерньюс»?

ГЕРМАНИКА: «Интерньюс», да. Ее закрыли.

ИЗ ЗАЛА: Расскажите, пожалуйста, есть ВГИК, который 5 лет готовит, и у вас там, насколько я помню, год в вашей школе?

ГЕРМАНИКА: Шесть месяцев.

ИЗ ЗАЛА: То есть, получается, за шесть месяцев можно интересную творческую личность подвести к тому, чтобы она стала режиссером?

ГЕРМАНИКА: Если есть потенциал, способности — мне кажется, что можно. Но из нашего набора, у нас там было 22 человека, никто в кино не пошел. То есть они пошли на телик все. Но они были ориентированы на телик, потому что «Интерньюс» изначально был ориентирован на подготовку периферийных кадров. В качестве телевидения, журналистики и всего остального. То есть люди приезжали из других городов, допустим, уже с первым образованием. И были уже журналистами, телевизионщиками, ведущими и так далее. И они сейчас в Москве вполне успешно работают, кто-то на MTV, кто-то на НТВ, и как-то очень рады этому.

ГИЛЁВА: А вам в дальнейшем хотелось бы преподавать будущим режиссерам?

ГЕРМАНИКА: Мне не очень хочется преподавать. Нет, иногда меня приглашают куда-то, я могу 2 часа посидеть, поговорить. Но мне пишут в основном все, как-то обращаются, кто-то приезжает ко мне и разговаривает со мной. Даже студенты есть, которые постоянно говорят: «Давайте поговорим!» И мы какие-то проблемы с ними вместе решаем. Я отвечаю на их вопросы, пытаюсь как-то навести на размышления.

ГИЛЁВА: То есть вы отзываетесь на эти просьбы?

ГЕРМАНИКА: Да, отзываюсь.

ГИЛЁВА: Вам это интересно?

ГЕРМАНИКА: Ну, не очень.

ГИЛЁВА: А почему вы отзываетесь?

ГЕРМАНИКА: Да потому что надо отзываться. Потому что если человек хочет у тебя что-то спросить, он должен иметь возможность спросить. И я ему отвечу всегда.

ГИЛЁВА: Но вам в принципе не интересно быть чьим-то наставником, делится опытом?

ГЕРМАНИКА: Я не готова просто, я еще сама не понимаю вообще кто я, что я и что происходит. Чтобы кого-то еще чему-то учить, и кому-то быть таким большим словом «наставник». Мне самой наставник нужен, что вы?!

ГИЛЁВА: А есть люди, которые выполняют в той или иной степени эту функцию?

ГЕРМАНИКА: У меня есть друзья, которым всегда можно позвонить, задать вопросы. Они всегда со мной встретятся и будут со мной говорить до утра.

ГИЛЁВА: Я читала в каком-то интервью, вы сказали, что у вас хуже всего получаются контакты со сверстниками. Это правда? И почему?

ГЕРМАНИКА: Ой, нет, это вы, наверное, как-то неправильно поняли. Я не общаюсь со сверстниками. Редко. У меня в зале подруги сидят по Тимирязевской академии, мы, по-моему, прекрасно общаемся.

ГИЛЁВА: Я не знаю почему, может, это было ситуативное ощущение, я так поняла, что вы доверяете людям постарше.

ГЕРМАНИКА: Да я вообще людям доверяю. Нет причин им не доверять.

ГИЛЁВА: Им ничего не нужно делать, чтобы заслужить это доверие? Вы всем доверяете?

ГЕРМАНИКА: А почему надо кого-то в чем-то подозревать, не доверять?

ГИЛЁВА: Вы же не доверите человеку с улицы снимать ваше кино?

ГЕРМАНИКА: Вы профессиональную сторону затрагиваете сейчас, а это уже отдельный разговор. Там, наверное, идет больше не на доверии, а на профессиональном уровне ощущения, на взаимопонимании, на общем настрое мыслей, на совпадении.

ГИЛЁВА: Но есть же мнение, что надо съесть вместе какой-то мифический пуд соли, пережить кучу неприятностей, и только после этого понять...

ГЕРМАНИКА: Вы по профессии сейчас говорите?

ГИЛЁВА: Нет, нет, не по профессии, про личные взаимоотношения.

ГЕРМАНИКА: В 20 лет сложно съесть с кем-то пуд соли, давайте поговорим об этом лет через 20.

ГИЛЁВА: Давайте.

ИГОРЬ САДРЕЕВ: А вот человеку с улицы вы сумку свою доверите?

ГЕРМАНИКА: Сумку свою?

САДРЕЕВ: Да, вот мы профессионально не говорим. Сумку дадите подержать?

ГЕРМАНИКА: В смысле? Вот у меня сумка из голубого песца, значит. Вы ко мне подходите и говорите: «Дайте сумку подержать»? Я говорю: «Вы маньяк»?

САДРЕЕВ: Ну вот, а вы говорите, что всем доверяете.

ГЕРМАНИКА: Я спрошу: «Зачем вы мою сумку хотите подержать? Вы просто любите мех натуральный?»

САДРЕЕВ: Вот ответит, что любит.

ГИЛЁВА: То есть это мотивация — получить вещь?

ГЕРМАНИКА: Ну, подержите, у меня там ничего такого нет, а сумка — это подарок спонсоров, пожалуйста. Если вы с ней убежите — я буду только рада, лишняя ценность куда-то пропадет в очередной раз. А потом, если она вам нужнее чем мне, то с удовольствием просто вам ее отдам сейчас даже.

ГИЛЁВА: Какое-то прямо буддистское отношение к действительности.

ГЕРМАНИКА: Да нормальное человеческое отношение.

ИЗ ЗАЛА: Можно вопрос?

ГЕРМАНИКА: Сейчас все сразу сумку захотят.

ИЗ ЗАЛА: Нет-нет, никаких вопросов по поводу сумок. Я хотела наоборот спросить… Наличие такого кратковременного образования…Через какое-то время вы не поняли, что вам, возможно, хочется еще чего-то где-то подучить?

ГЕРМАНИКА: Я постоянно учусь. Это образование не кратковременное, а скорее местное. То есть я куда-то ходила и там училась с кем-то. Важно к кому ты идешь учиться, а не куда. С Разбежкиной, которая с 18 лет со мной общается, я получаю какое-то образование по жизни вместе с ней, я постоянно с ней на связи нахожусь. То есть, если что — созваниваемся, встречаемся и все остальное. Так же как и со всеми моими друзьями. По профессии я учусь на своих проектах. Это мне очень помогает в моей профессии.

ИЗ ЗАЛА: Если бы вам сейчас сказали, что дают билеты и достаточную сумму денег для того, что бы вы могли поехать к любому режиссеру и он вас примет, к кому бы вы поехали?

ГЕРМАНИКА: Да я просто так могу поехать ко всем.

ИЗ ЗАЛА: К кому бы вы поехали первым?

ГЕРМАНИКА: Это такое, знаете, сиюминутное желание бывает. Я вот сейчас, например... ладно, не буду говорить, к кому еду.

ГИЛЁВА: А почему? Думаете, мы, как и сумке, позавидуем? Или попросимся в компаньоны?

ГЕРМАНИКА: Не, неважно. По проекту. Я могу просто так пойти к кому-то, я очень коммуникабельный человек. И когда-то, когда мне было 18 лет, я пришла в кино, и я начала как-то сама так активно участвовать в процессе. Очень многим режиссерам я звонила, или письма писала, мол, давайте встретимся, я Лера, хочу кино снимать. Мы встречались и так вот подружились, у меня очень много друзей появилось с тех пор. То есть нет такого, что мне надо деньги, билет. Можно просто поехать. Я в 18 лет поехала на съемочную площадку к Макдауэллу, это было очень скоропалительное желание, приехала туда, и там был продюсер — Марио Котоне, очень крутой итальянец. И меня приняли, мы у них жили в Мексике, снимался фильм «Эвиленко». Там был режиссер итальянский Дэвид Гриеко, они меня приняли, вот как-то подружились. Очень было прекрасно. После этого они меня спросили: «Ты теперь будешь режиссером?» Я говорю: «Обещаю!» Я им пообещала, что поеду через какое-то время на Каннский кинофестиваль получать приз и посвящу свой приз Макдауэллу. Но у меня родилась дочь, и я просто не могла ей его не посвятить, потому что я ее оставила на месяц. Так что следующий раз будет уже Макдауэлла.

ГИЛЁВА: Публика, которая в Каннах смотрела ваш фильм, ее реакция отличалась от реакции российских зрителей?

ГЕРМАНИКА: Она практически не отличалась от реакции российских зрителей, просто может быть разногласия плюс минус процента три. То есть там зрители достаточно свободные, у них нет такой генетической памяти как черная дыра в нашей истории, советский период и все остальное. Они достаточно свободно относятся к кино, потому что у них есть индустрия кино. Они понимают, что у них есть выбор на какое кино идти, и они смотрят больше кино, чем мы здесь смотрим. У них, конечно, больше режиссеров, больше кинотеатров, больше школ, больше продюсеров, больше какого-то культурного кинематографического наслоения. Поэтому они достаточно свободны и позитивны, то есть они от России ждали свежести какой-то.

ГИЛЁВА: И они ее получили?

ГЕРМАНИКА: Да, им очень нравится, у меня там куча друзей. Я вот сейчас поеду в марте, мне уже все пишут: «Мы там сделаем вечеринку, то, се, когда приедешь». То есть они всегда рады.

ГИЛЁВА: А вы сами не очень много кино смотрите?

ГЕРМАНИКА: Я? Нет, не очень.

ГИЛЁВА: А вам не нужно?

ГЕРМАНИКА: Нужно будет — посмотрю.

ГИЛЁВА: Я к тому, что вы не испытываете какого-то...

ГЕРМАНИКА: Катарсиса этого, да? Волшебный мир кинематографа? Великая иллюзия?

ГИЛЁВА: Ну, да. И потом, надо знать историю, истоки, правила, периоды.

ГЕРМАНИКА: Ну, я ознакомлена, спасибо за беспокойство.

ГИЛЁВА: Я пытаюсь, исходя из какого-то стандартного набора представлений, понять, как у вас.

ГЕРМАНИКА: Стандартный набор, он, конечно, присутствует.

ГИЛЁВА: Хорошо.

ИЗ ЗАЛА: Вас очень многие сравнивают, не вас лично, а ваше творчество с Ларсом фон Триером. Вот не обидно, что сравнивают с кем-то?

ГЕРМАНИКА: Я в хорошей компании оказалась, чисто случайно, очень приятно.

ИЗ ЗАЛА: А есть у вас ощущение, что вы оттуда, или это случайное совпадение?

ГЕРМАНИКА: Мне кажется, идеи — они летают в воздухе, и всегда можно удачно ее словить, если есть хороший локатор на голове.

ИЗ ЗАЛА: Спасибо.

ГИЛЁВА: А почему вы любите фильм «Еще раз про любовь»?

ГЕРМАНИКА: Ой, это вообще долгая история. Мне очень нравится Доронина, молодая Доронина, «Три тополя на Плющихе», мне очень нравится Лазарев. Я тут познакомилась года три назад с Натансоном.

ГИЛЁВА: Он жив еще?

ГЕРМАНИКА: Да, прекрасный. Он подошел ко мне, вообще не зная, кто я, и говорит: «Вы не могли бы снять документальный фильм про Доронину как оператор?» Это было очень трогательно. И все операторы, которые сидели за моим столом, они запаниковали, потому что они поняли, что я сейчас стрелки буду переводить очень грамотно. В этом фильме очень много эротики и секса, и человеческих отношений. И это очень круто для того периода. Мне кажется, это очень крутое кино. И я там живу недалеко. Я всегда, когда проезжаю «Динамо», говорю: «А вот здесь Электрон Евдокимов каждый вечер ждал свою возлюбленную».

ГИЛЁВА: А почему вы не захотели снимать документальное кино про Доронину?

ГЕРМАНИКА: У меня, наверное, другие дела какие-то были.

ГИЛЁВА: А вам вообще хотелось бы ее теперешнюю снять, может быть, в фильме?

ГЕРМАНИКА: Нет, не хотелось бы. Просто, наверное, я не про то снимаю.

ИЗ ЗАЛА: Скажите, а вы насколько близки с людьми, которых когда-то называли «Новой драмой», то есть Борис Хлебников, Угаров?

ГЕРМАНИКА: Ой, очень. Я считаю, что «Новая драма — я с ней, наверное, всегда буду сотрудничать. Отчасти она мне помогла в моем росте, и Угаров, и Хлебников, которых вы назвали, — мои очень любимые люди. Причем, Михаил Юрьевич — он Михаил Юрьевич, да?

ГИЛЁВА: Угаров? Я не знаю.

ГЕРМАНИКА: Вообще просто Юхананов, у него отчество Юрьевич, я не знаю. Просто я его Мишей называю, неважно. Это мои соседи, они живут на соседней улице, и с ними живет Сандрик, мой сценарист, его сын. Я прямо вчера у них была, чай пила, прекрасная семья, прекрасное направление, которое называется «Новой драмой». Я в «Театре.doc» играю у них, спектакль «Одноклассники». Мы сейчас с ними, с «Новой драмой» едем в Пермь, будем там и фильм показывать, и спектакль играть, и я, наверное, с ними никогда не расстанусь, потому что это очень милое для меня собрание милых людей.

ИЗ ЗАЛА: Проект «Любовь на районе» — это близкая вам тема?

ГЕРМАНИКА: Буквально два дня назад с Борей говорила на эту тему, но я не смотрела «Любовь на районе», потому что я телик не смотрю.

ГИЛЁВА: А Хлебников там продюсер, да?

ГЕРМАНИКА: Креативный продюсер, да.

ИЗ ЗАЛА: Там, по-моему, тема Строгино...

ГЕРМАНИКА: А я не смотрела, я не знаю, какая там тема.

ИЗ ЗАЛА: Вы даже не обсуждали?

ГЕРМАНИКА: Нет, мы не обсуждали. Он просто говорит: «Знаешь, там делается то-то и то-то». Ничего такого. У нас есть темы поважнее, чем «Любовь на районе».

ГИЛЁВА: Для него это просто способ заработать деньги, да?

ГЕРМАНИКА: Я спросила, какая доля — доля, говорит, хорошая. В смысле по ротации.

ГИЛЁВА: Значит, он свои задачи какие-то выполнил.

ГЕРМАНИКА: Они вполне, по-моему, довольны. Но это, наверное, вам надо с ними обсуждать «Любовь на районе».

ГИЛЁВА: А вам никогда не хотелось для телевидения что-то делать?

ГЕРМАНИКА: Может быть, я что-то делаю для него, я пока не могу об этом говорить.

ГИЛЁВА: Я так понимаю, у вас вообще есть какое-то ощущение контекста, да? То есть, есть люди, в профессиональном отношении с которыми вы в одну сторону идете и делаете общее дело, есть у вас такие?

ГЕРМАНИКА: Постоянная творческая группа есть, да. Мы делаем одно дело, конечно, когда я — режиссер, и они мои помощники. Мы делаем одно дело.

ГИЛЁВА: Нет, я немножко другое имела в виду.

ГЕРМАНИКА: А это вообще всем интересно?

ГИЛЁВА: А у нас же у публики есть возможность задавать вопросы, и если руки не поднимаются, значит все в порядке.

ИЗ ЗАЛА: Можно тогда о творческой группе? Я посмотрела «Девочки», я посмотрела фильм художественный. И мне стало интересно, в какой степени драматурги, Родионов и Клавдиев, форматировали, выстраивали этот материал, который потом превратился в художественный фильм? Насколько там ваша роль была в подаче этого материала?

ГЕРМАНИКА: Мы только обсуждали героев и меня. Я Юре рассказала идею, Юра написал законченный вариант и потом уехал в Тольятти и куда-то пропал, как он это умеет хорошо делать. Сандрик начал заканчивать, а у нас с Сандриком теперь уже опыт есть работы, я думаю, с ним будем работать, пока последняя звезда не упадет с неба. И наша работа заключается в том, что мы очень много разговариваем про кого-то, про меня, про него, неделями, часами, с какими-то секретами, и потом на этой основе он пишет, о чем мы договорились. Но, что касается фильма «Все умрут, а я останусь», когда мы выбрали Полину, Полина приехала и начала изменять сценарий, я просто сказала, чтобы она меняла, как ей удобно было бы играть. Она там изменила очень много вещей, что-то добавила от себя, и Сандрик уже с ней работал, что-то переписывал. Потом, когда девочки собрались, он пришел на «Мосфильм» и с ними общался, тоже как-то формулировал с ними их героинь.

ИЗ ЗАЛА: Это был такой плавильный котел, каждый добавлял свое видение?

ГЕРМАНИКА: Добавлял Сандрик, который был, собственно главным, хозяином бала сатаны.

ГИЛЁВА: Мне интересно понять, как вы это воспринимаете, вы показываете реальность такой, какая она есть, или немножко ее лакируете? Судя по фильмам, которые я видела, у меня сложилось впечатление, что вы ее лакируете немножко в негативную сторону. Можно же в позитивную, а можно и в минус.

ГЕРМАНИКА: Да нет, каждый показывает, как видит это все. Может быть, на тот момент у меня были такие глаза. Сейчас у меня другие глаза, я буду по-другому смотреть на реальность.

ГИЛЁВА: А вы ощущаете, что у вас взгляд поменялся?

ГЕРМАНИКА: Человеку свойственно меняться, особенно с проектом, особенно режиссеру. Вообще, художнику. То есть, когда ты отрабатываешь одного героя, ты его отрефлексируешь, себя отрефлексировал в этой ипостаси, потом про другое делаешь. Это просто само собой получается.

ГИЛЁВА: Расскажите в каких-то эмоциональных словах, как вы сейчас смотрите, что вам интересно?

ГЕРМАНИКА: Сейчас я зафиксировала вот что: у меня поменялся герой, это уже не подросток, это уже другой человек, человек ищущий себя. Практически такой человек, как если бы мы про Данте говорили. Который спускается в Геркуланум, в скважину вниз, и выходит сверху в раю, встретившись с Беатриче. Полюбив ее или не полюбив.

ГИЛЁВА: Но это обязательно очищающие страдания, да?

ГЕРМАНИКА: Да-да-да.

ГИЛЁВА: А вы какой прогноз ему даете? У него будет все хорошо, он найдет свое счастье?

ГЕРМАНИКА: Вот пока мы в процессе, непонятно. Посмотрим, как я буду себя чувствовать, так у нас себя будет герой чувствовать.

ГИЛЁВА: Когда снимали «Все умрут, а я останусь» вы знали, чем он закончится?

ГЕРМАНИКА: Нет, не знала. У нас было два финала. Даже, может быть, чуть больше, чем два. Мы прописали финал в сценарии, я сразу он него отказывалась, мне говорил продюсер, что может быть, потом вы подумаете, что это может быть финалом. Но я подумала, что надо, чтобы Катя просто плакала и это будет очень хорошо.

ИЗ ЗАЛА: А какие были варианты?

ГЕРМАНИКА: У нас было утро понедельника.

ИЗ ЗАЛА: И они приходят в школу?

ГЕРМАНИКА: Они не то, что приходят в школу. Там было три кадра. Первый кадр мы сняли с Жанной, когда пустой класс еще до звонка, Жанна уже сидит на первой парте в белой блузке, понятно, что ее родители за ночь потревожили как-то и научили жить правильно. Вика вообще просто никуда не пошла, потому что она с мальчиками осталась, так как она и осталась. А Катя стояла и закрашивала, ее заставили закрашивать за плохое поведение все, что написали за ночь на школе, какие-то стишки пошлые. Она, когда звонок звенел, оборачивалась и говорила: «Звонок?», а уборщица ей говорила: «Давай вытирай, я тебе сама звонок дам». Но это очень какой-то комсомольский финал был, и он мне был неприятен.

ГИЛЁВА: А какие варианты вы придумали?

ГЕРМАНИКА: У меня были варианты потом. И разные знакомые предлагали потом, после просмотра фильма варианты очень смешные.

ГИЛЁВА: А что вам показалось самым неожиданным?

ГЕРМАНИКА: Писатель Сорокин, например, предложил, чтобы Катя, поплакав, пошла, взяла молоток, которым должны были забить окна в соседней комнате, взяла его и отправилась с ним спать под подушкой. Это либо «я вас всех убью», либо «я охраняю свое пространство» — непонятно. Трогательно это очень, да. Но это было бы уже другое кино. Из серии «Замахнулся — руби».

ИЗ ЗАЛА: Что-нибудь вырезали еще?

ГЕРМАНИКА: Очень много вырезали, конечно. Но так всегда бывает, это нормальный процесс.

ИЗ ЗАЛА: А это где-нибудь нельзя будет увидеть?

ГЕРМАНИКА: Увидеть? Ну, много вырезали, как-то сейчас говорить об этом не резон.

ИЗ ЗАЛА: Целые сцены вырезали, или просто какие-то маленькие кусочки?

ГЕРМАНИКА: Три сцены целых вырезали точно. Одну сцену вообще не стали снимать, потому что Полина бушевала, говорила, что она не хочет, чтобы это было. И потом я, к концу съемок, перед днем, когда должны были эту сцену снимать, я все отменила, потому что поняла, что она была права.

ИЗ ЗАЛА: Что это была за сцена?

ГЕРМАНИКА: Это была сцена фантазии Кати, когда Катя представляет горящий дом, мимо нее проносятся пожарные машины, скорой помощи, она приходит к себе домой по лестнице в горящем доме, ее родители уже обуглились. Она почему-то у пожарного берет пистолет, застреливает родителей, родители оживают как зомби и хотят ее задушить. Потом они обратно умирают, Катя выбегает, счастливая идет по улице, мимо нее проносится вертолет.

ГИЛЁВА: Мне кажется, вы это сейчас сочиняете просто.

ГЕРМАНИКА: Это все Клавдиев написал.

ГИЛЁВА: Молодец!

ИЗ ЗАЛА: Скажите, Агнию Кузнецову вам продюсеры предложили или вы ее выбрали?

ГЕРМАНИКА: Мне продюсеры ничего не предлагали вообще.

ИЗ ЗАЛА: То есть вы сами выбрали?

ГЕРМАНИКА: Мы с Агнией познакомились, когда она еще не была известна как актриса из фильма «Груз 200».

ИЗ ЗАЛА: Вот собственно у меня вопрос как раз про это: не было ли каких-то сомнений относительно того, что у нее уже есть за плечами «Груз 200»?

ГЕРМАНИКА: Нет, с Агнией вообще другая история. Я делала кастинг на один свой проект, который мы делаем с Сашей Шейном уже два года. И я делала кастинг, искала актрису. Мои требования очень отличались от Агнии. И тут случайно, смотря фотографии в одном агентстве, я увидела девочку. А это все было в кинотеатре «Ролан», у нас там офис был. За соседним столом сидели исполнительный продюсер, еще кто-то, я сразу их позвала и говорю: «Давайте договоримся, потому что фотографии хорошие, девочка нравится, приведите». Приходит Агния, такая и говорит: «Ой, я так люблю арт-хаус. Я тут снялась в одном арт-хаусе, «Груз 200» называется». А он еще не был известен, потому что это дело было до «Кинотавра». И я говорю: «Ну ладно, Агния». А мы там ее провоцировали, как-то над ней издевались, я подослала актрису, чтобы она ее унижала, смотрела, как Агния реагирует, она все эти испытания выдержала. Я ей дала сценарий и говорю: «Выбери роль, какую хочешь». Она почему-то через 20 минут позвонила и сказала, что она прочла сценарий. Но я ей не поверила, конечно. И она очень кричала долго в трубку, что никому не отдавай роль Жанки, это моя роль. Я говорю: «Надо же, я тоже об этом подумала». И, собственно, мы с ней поехали на «Кинотавр» вместе, перед съемками, там отдыхали, я посмотрела фильм «Груз 200», где она была не столько актрисой, сколько моделью, наверное. И как-то вот так подружились и начали потом снимать. У нее был трудный период, ее не приглашали активно после этого фильма в кино сниматься, какая-то такая волна началась. Но это все неважно. Хорошо, что мы ее сняли, потому что Агния — очень талантливая актриса, она сейчас играет в театре «Практика», репетирует спектакль.

ГИЛЁВА: Вообще поразительно, когда смотришь фильм, зная, что той же Агнии, скажем, за 20, полное ощущение, что это четырнадцатилетняя девочка. Просто волшебно.

ГЕРМАНИКА: Да, у меня мама пришла на площадку один раз, говорит: «Ой, какие они тебя все травести».

ГИЛЁВА: Это в смысле?

ГЕРМАНИКА: Ну, маленькие они такие прямо. Знаете травести, да?

ИЗ ЗАЛА: Кто ваши любимые режиссеры, и вы ориентируетесь на кого-нибудь из них в своем творчестве?

ГЕРМАНИКА: На режиссеров — нет, не ориентируюсь. У меня скорее фильмы есть любимые, чем режиссеры. Мне нравится Элем Климов. Я могу сказать, что мне нравится Эйзенштейн, но мне нравится только фильм «Иван Грозный» у него. Я в него даже влюблена, в этот фильм. Мне нравятся все мои друзья-режиссеры, мне нравится Петр Буслов, который снял «Бумер» первый, очень крутой фильм, мне кажется вообще классика. Мне нравится Тинто Брасс. Да очень много режиссеров мне нравится, практически все.

ИЗ ЗАЛА: А есть, которые не нравятся?

ГЕРМАНИКА: Нет, таких нет, наверное. По-человечески, есть такие. Но это уже вопрос такого личного характера.

ГИЛЁВА: Было же какое-то время, когда вы были вне мира кино. Это очень условное понятие, но тем не менее. Вот когда вы стали его частью, у вас какие-то иллюзии, представления менялись? Может, что-то разрушилось, были какие-то разочарования?

ГЕРМАНИКА: Я в этом плане никогда не была идеалисткой, я понимала, конечно, что происходит вообще в любом человеческом сообществе, неважно это мир кино или мир шахтеров. Всегда человеку свойственны пороки либо какие-то более-менее положительные свойства характера. Так что ничего такого не было серьезного.

ГИЛЁВА: Никаких откровений не случилось?

ГЕРМАНИКА: Понимаешь, конечно, всё. Иногда кажется, что дружба, а все завязано на бизнесе. Такое бывает со всеми, со всеми вообще.

ГИЛЁВА: А сталкивались с завистью, интригами?

ГЕРМАНИКА: Нет, мы не конкуренты, мы — коллеги. Тут не может быть никакой зависти. У меня такая позиция.

ГИЛЁВА: В вашем теперешнем положении, когда вы вполне себе признаны профессиональным сообществом, отмеченный премией, признанный режиссер, в этой жизни есть вещи, которые вам не нравятся?

ГЕРМАНИКА: Нет. Я вообще стараюсь не напрягаться, если мне что-то не нравится, я даже это не замечаю.

САДРЕЕВ: Скажите, как вы относитесь к Павлу Руминову и ко всей этой катавасии?

ГЕРМАНИКА: С «Мертвыми дочерьми»?

САДРЕЕВ: Да, когда все это нагнеталось, нагнеталось, потом рухнуло разом.

ГЕРМАНИКА: Паша — он очень экспансивный и откровенный человек, достаточно открытый. В какой-то момент у него эмоции превзошли чувство рассудка, наверное. Конечно, мы все его поддерживали и говорили, что, наверное, не надо отвечать всем подряд в Интернете на какие-то негативные отклики. Он, конечно, это понял. Он сейчас снял новый фильм, я его еще не видела, но, кажется, все будет хорошо. Паша такой человек, и все, что он говорит — от души и честно. Другой факт, что не каждый это может выдержать.

САДРЕЕВ: С вами такое может случиться?

ГЕРМАНИКА: Со мной? Нет, грудью на амбразуру, кому-то что-то доказывать — зачем? У меня все как-то гладко прошло, слава богам.

ГИЛЁВА: Я так понимаю, у него же одна из проблем была, что ему продюсеры выдвигали какие-то требования, с которыми он не хотел мириться?

ГЕРМАНИКА: Во-первых, продюсеры имеют право всегда выдвигать требования, и режиссер всегда имеет право не мириться с этим. Во-вторых, Паши здесь нет и как-то нехорошо обсуждать это.

ГИЛЁВА: Я к тому, что у вас не было таких ситуаций?

ГЕРМАНИКА: Нет, у меня не было таких ситуаций.

ГИЛЁВА: А почему? Потому что вы другой человек?

ГЕРМАНИКА: Нет, я просто договариваюсь еще до заключения контракта об этих нюансах. И я теперь работаю, по-моему, вроде как постоянно со своим продюсером и никаких сложностей пока не возникало.

ГИЛЁВА: Я в одном интервью читала, что вы какое-то время ходили к психоаналитику, а потом бросили. Почему пошли и почему бросили?

ГЕРМАНИКА: Я пошутила.

ГИЛЁВА: Пошутили? Вот видите, а я приняла это всерьез и решила, что об этом можно поговорить.

ИЗ ЗАЛА: Скажите, вы Агнию провоцировали на кинопробах, она поддавалась на провокации? Как это происходило?

ГЕРМАНИКА: Это была осознанная провокация. Я ее предупредила, что сейчас будет провокация, ты должна на нее как-то реагировать, как — ты поймешь.

ИЗ ЗАЛА: То есть она предупреждена была?

ГЕРМАНИКА: Ну, рояль тут у меня в кустах не прячется, все нормально. Мы общаемся на профессиональном уровне, когда мы находимся на территории «Мосфильма», в офисе, а не в кафе.

ИЗ ЗАЛА: А вы не скажете, в чем заключалась провокация?

ГЕРМАНИКА: Ничего такого. Берутся две актрисы, одна из них — Агния Кузнецова, а другая — какая-нибудь злая девочка, которая начинает ее толкать и говорить грубости, и мы смотрим, как она реагирует. Такой обычный метод, не я его придумала.

ИЗ ЗАЛА: Получается, все, что вы говорили и как себя вели во время пиар-кампании «Все умрут, а я останусь» — это на самом деле не вы? А будет ли какая-нибудь пиар-кампания, которая покажет, кто вы на самом деле?

ГЕРМАНИКА: Вы очень буквально поняли мои слова. Конечно, все это я. И, наверное, теперь нам уже не нужна никакая пиар-кампания.

ИЗ ЗАЛА: А на данный момент что интереснее — театр или какие-то новые разработки, допустим, кино?

ГЕРМАНИКА: Мне и кино и театр одинаково интересны. Просто театр — не очень познанная область, и я каждый день про театр что-то новое узнаю. И мне очень помогают мои друзья в этом. Из театра.

ГИЛЁВА: Вы сейчас выглядите очень спокойной, расслабленной, «если мне что-то не нравится — я это не вижу» и так далее. Тем не менее, есть вещи, в окружающем мире или в вас, которые вызывают острые чувства?

ГЕРМАНИКА: Я, наверное, какие-то хрестоматийные вещи скажу, что их даже глупо говорить. Конечно, да, не нравится, когда врут, лебезят, лицемерят и все в этом роде. Но это, опять же, такие хрестоматийные вещи, которые, наверное, никому не нравятся.

ГИЛЁВА: А что не нравится настолько, что трясет?

ГЕРМАНИКА: Я ответила на этот вопрос. Просто неприятно, когда врут, улыбаются, мы встречаемся — все такие милые, прекрасные, а потом плохо пишут, что я не очень хороший человек. Неприятно.

ГИЛЁВА: Говорят, вы забросили ЖЖ-деятельность?

ГЕРМАНИКА: Я вообще удалилась из Интернета. Это интересный эксперимент был. Я сидела, по телефону болтала со своим другом, мы с ним не общались год. Этот человек меня очень сильно любит, и любил, и он говорит: «Вот, ты все в ЖЖ, до меня дошли слухи, что ты с Лимоновым сфотографировалась, и вообще ты с ним дружишь, ты что, вообще?» Я говорю: «Хочешь, я его сотру сейчас?»

ГИЛЁВА: Ревность?

ГЕРМАНИКА: Нет, нет. Он говорит: «Ну, тебе же, наверное, жалко?» И я поняла, что мне на самом деле очень жалко стереть ЖЖ, и я решила стать более свободной, преодолев эту жалость. И стерла вообще все, кроме блога в журнале «Сноб». У нас тут есть представители журнала «Сноб». Потому что это нестираемые вещи. То есть в «Снобе» вообще ничего стереть нельзя.

ГИЛЁВА: Вы таким способом избавляетесь от привязанностей?

ГЕРМАНИКА: Да, очень хочется быть свободной, и решила вообще все удалить. И абсолютно круто! Я «В Контакте.ру» общалась с Полиной Филоненко, со своей актрисой, она живет в Питере, она понимает «В Контакте.ру» и больше ничего не понимает. Я завела себя под псевдонимом, чтобы с Полиной общаться, и кто-то меня слил, мне теперь там письма пишут какие-то странные. Ну, и странные, и хорошие. Я там тоже подтерла все следы, чтобы быть уже абсолютно вне Интернета.

ИЗ ЗАЛА: Петр Буслов сейчас снимает для «Нашей Раши»?

ГЕРМАНИКА: Он давно уже снимает.

САДРЕЕВ: А вы за большое бабло сюжеты для программы «Максимум» согласились бы снимать?

ГЕРМАНИКА: А большое бабло — сколько это?

ГИЛЁВА: А сколько для вас?

САДРЕЕВ: Ну, я не знаю, сколько для вас?

ГЕРМАНИКА: Это от вас исходит. Я сама себе этот вопрос просто не задавала.

САДРЕЕВ: 5 тысяч долларов за сюжет.

ГЕРМАНИКА: Я думаю, перетопчусь.

САДРЕЕВ: А 10?

ГЕРМАНИКА: Тоже думаю, да.

САДРЕЕВ: А где планка?

ГЕРМАНИКА: Я думаю, они меня не пригласят за 10. Ну, сюжет — что: 12 минут за 200 долларов? Я сделаю, не вопрос.

САДРЕЕВ: А, то есть сделаете?

ГЕРМАНИКА: А чего? Это не трудно. У меня ребенок маленький, родители — пенсионеры.

ГИЛЁВА: От чего это зависит: просто заработать деньги или интересно?

ГЕРМАНИКА: Для канала НТВ — нет, не очень интересно. Молодой человек предложил, может, у него связи просто есть. Я начинаю уже реагировать на это. Сначала про песца, теперь про это, он, видимо, с коммерцией завязан.

ГИЛЁВА: Да, он к концу принесет вам контракт. А для вас вообще есть это понятие «большое бабло»?

ГЕРМАНИКА: Нет, мне любое бабло нормально.

ГИЛЁВА: У вас были моменты в жизни, когда катастрофически не хватало денег?

ГЕРМАНИКА: Да, были.

ГИЛЁВА: И в эти моменты вы были несчастны? Какие у вас отношения с деньгами?

ГЕРМАНИКА: (читает SMS) Вот мне Олег Долин написал: «Я освободился». Я ему предложила играть в театре, а он что-то как-то... Можно я ему скажу, что я здесь, а он сюда приедет?

ГИЛЁВА: Конечно. У нас, в конце концов, свободный вход.

ГЕРМАНИКА: Как я справлялась с безденежьем?

ГИЛЁВА: Да, да. Насколько это для вас болезненно?

ГЕРМАНИКА: Конечно, болезненно, когда ты во время кризиса не можешь работать по профессии, это очень сложно. И не только во время кризиса, я 10 месяцев просидела вообще просто так. И есть определенное отношение, мы решили с нашими друзьями: вот кризис, либо все расходятся, абсолютно всех кидают, либо все держатся друг за друга и помогают сразу. Если есть возможность сейчас, когда я что-то делаю, я помогаю своим друзьям-режиссерам. Некоторые бомбят просто, известные режиссеры на машинах ездят.

ГИЛЁВА: Правда?

ГЕРМАНИКА: Конечно, да. И у всех всякие разные истории происходят. Сейчас приедет Долин, звезда «Дикого поля». У меня очень хорошие друзья, спасибо им большое, они меня поддерживают всегда. А еще я кучу долгов набрала. Сейчас все отдала.

ГИЛЁВА: Да?

ГЕРМАНИКА: Да. Я не как Тарковский — вот Тарковский никогда свои долги не отдавал.

ГИЛЁВА: Какие вы для себя ставите самые важные цели в профессиональном плане сейчас и в личном плане? Что сейчас самое важное?

ГЕРМАНИКА: Все важно одинаково. Одинаково все важно.

ГИЛЁВА: А если конкретней? Научиться снимать таким образом или попробовать это сделать...

ГЕРМАНИКА: Понятно, если человек не из профессии, могут такие вопросы возникнуть. Это все происходит достаточно органично. Научиться снимать так — это скорее вопрос к твоему другу-оператору.

ГИЛЁВА: Вы же себе какую-то профессиональную задачу ставите?

ГЕРМАНИКА: Я всегда ставлю профессиональную задачу — снять суперкрутой фильм. И эту задачу я ставлю себе постоянно, уже лет пять. И что-то пытаюсь с этим делать.

ГИЛЁВА: А для этого нужны какие-то обстоятельства, источники вдохновения? Что вам может помочь и что может помешать?

ГЕРМАНИКА: Мои источники вдохновения — это русская литература, больше, наверное, ничего. Еще какая-нибудь влюбленность, короткометражная или полнометражная.

ГИЛЁВА: Сейчас в каком вы состоянии находитесь?

ГЕРМАНИКА: В подвешенном.

ГИЛЁВА: В подвешенном? То есть вы открыты для нового?

ГЕРМАНИКА: Да, очень открыта для нового. Но где это новое? Хорошо забытое старое?

ГИЛЁВА: Это будет обязательно новое!

ИЗ ЗАЛА: У меня два вопроса. Как родилась фраза «Все умрут, а я останусь» — вы ее взяли как хорошее название, или это кто-то сказал? Второй вопрос — сколько вам было лет, в каком возрасте вам стало ясно, что вы снимете крутое полнометражное кино? Случилось ли это до того, как вы встретились с продюсерами и вообще начали кино заниматься?

ГЕРМАНИКА: Надо было поменять местами вопросы. Просто фраза родилась как раз после встречи с продюсерами. Решила снять полнометражное кино до Игоря Александровича, конечно. Был сложный процесс перехода в эту компанию из компании «Кинотеатр.doc», мы расставались почему-то очень долго и трудно. В 22 года я решила снять и в это же время начала снимать. Перешла в «Профит», и мы начали снимать. Фразу «Все умрут, а я останусь» написал Юра Клавдиев в сценарии, и потом она у меня была как мантра. В определенный сложный момент моей жизни, я ее все время повторяла про себя и этим, собственно, и жила. И решила ее сделать названием. Сначала, по Клавдиеву, фильм назывался «КВЖ» — Катенька, Вика, Жанна. Потом, когда к Сандрику перешел сценарий, фильм назывался «Три девочки», под рабочим названием. А потом уже, когда завершили — «Все умрут, а я останусь». Хорошая фраза. Мне нравятся такие названия, типа: «Покажи мне любовь» или «Мне не больно», «Ночной портье». Очень благозвучные.

ГИЛЁВА: Еще был вопрос, когда вы поняли, что готовы снимать художественный фильм?

ГЕРМАНИКА: Я уже ответила, в 22 года.

ГИЛЁВА: А до этого?

ГЕРМАНИКА: Я хотела документалистом быть всегда, и снимать документальное кино, горела этой идеей, была восторженным поклонником этого направления. Потом все рухнуло как карточный домик.

ГИЛЁВА: Почему же?

ГЕРМАНИКА: Как-то так случилось. Просто стало неинтересно. Интереснее стало снимать игровое кино, воплощать свою фантазию с помощью актеров.

ИЗ ЗАЛА: Что бы вы сняли еще в документальном кино? Во втором, в третьем фильме?

ГЕРМАНИКА: У меня пять документальных фильмов. Я просто все уже сказала, что могла.

ВСЕВОЛОД КОРШУНОВ: Видела ли ваша мама фильм «Сестры» и как она отреагировала на него, если видела?

ГЕРМАНИКА: Нет, она не видела. Мы вообще эту тему замяли, с фильмом «Сестры». Потому что это, во-первых, была курсовая работа, которую я сняла за одну ночь, потому что меня выгоняли из Школы кино. Чтобы меня не выгнали, я быстренько подсуетилась и сняла фильм «Сестры». Это было очень болезненно, все это показывать, потому что я себя оттуда не вырезала. И это было чисто упражнение в мастерстве. То есть я самоутвердилась как хороший режиссер в этом плане. Принесла Разбежкиной, она сказала, что это круто, спасибо, ты просто обладаешь сильным характером. И потом, чисто случайно, это все попало в «Кинотеатр.doc» в какую-то ротацию, показы. Я не хотела, чтобы это люди смотрели. Но попало по необходимости, потому что мне надо было быть в кино и что-то делать дальше. Сейчас мы с Мишей договорились, что не показываем этот фильм нигде, его можно посмотреть только в Интернете, и все его скачивают, и поэтому мне об этом говорят. Мама не смотрела, и я думаю, что она его никогда не увидит. Потому что это было бы неправильно по отношению к ней.

ГИЛЁВА: Из того, что вы сегодня говорите, у меня есть ощущение, что препятствий нет, преград нет. Вы захотели это — попробовали и получилось.

ГЕРМАНИКА: Ну, так у каждого человека. Кому-то нужно помочь в реализации желаний, кинематографических фантазий? У меня как раз сейчас проект, открыты кадры, давайте приходите.

ГИЛЁВА: Ага. А кто вам требуется? Поможем же друг другу в период кризиса.

ГЕРМАНИКА: Конечно, поможем. Очень много всех требуется.

ИЗ ЗАЛА: Да я готов бесплатно.

ГЕРМАНИКА: У вас есть какой-то подпольный источник дохода, раз вы бесплатно согласны, да?

ГИЛЁВА: Мы можем тогда, знаете как — завершить официальную часть, и к вам придут записываться добровольцами. Я думаю, что у нас сегодня такой очень плавный разговор...

ГЕРМАНИКА: Мне кажется, так всем скучно ужасно. Давайте какие-нибудь, наконец, провокационные вопросы. Вот, все сразу руки подняли.

МАКСИМ ЗИРИН: Вы были оператором в фильме «Триумф боли». А сами не пробовали подвешиваться?

ГЕРМАНИКА: Нет, не пробовала.

ЗИРИН: А почему? Интересно же.

ГЕРМАНИКА: А вы почему не пробовали подвешиваться?

ЗИРИН: Вы снимали, рядом были.

ГЕРМАНИКА: Вы знаете, я столько всего в своей жизни снимала? Я когда-то, в первый раз в жизни, в 18 лет снимала концерт Леши Айги, я не пробовала на скрипке играть после этого. Нет, не пробовала. Оператор — это тоже профессия. Куда тебя пригласили — то, собственно, и снимай, соответственно требованию режиссера. Ничего в этом такого патологического нет.

ИЗ ЗАЛА: Все об искусстве, а я о жизни. В одном вашем интервью читал, где вы говорили о «Дне рождения инфанты», там где ошейники, секс, пьянки, вы сказали, что когда сняли этот фильм, вы показали в нем мир, как вы его видите. Вот сейчас вы стали видеть мир в целом более ярким, каким?

ГЕРМАНИКА: Да-да, по поводу «Инфанты». В производстве я до сих пор, мы его сейчас с Сашей пытаемся закончить и направить в более гуманное русло. Проект был показан на «Кинотавре» единожды, но он не был закончен на тот момент, когда его показывали. Это было желание продюсерской фирмы, то есть я не сказала, что закончила этот фильм. Они показали его, но мы с ними решили этот вопрос. Ничего страшного, что его показали, если у людей было такое желание, фильм им принадлежит. Это их кино, конечно. И мы сейчас над ним работаем, уже 2 года. И будем его заканчивать. И, конечно, это видение, и это видение за 2 года изменилось, потому что оно постоянно меняется. Закончим — и хорошо!

ИЗ ЗАЛА: Как вы думаете, может так получиться, что когда-нибудь вы снимете просто мегапозитивное кино, в котором не будет страданий?

ГЕРМАНИКА: Мне кажется, что каждое мое кино мегапозитивное. Я могу ошибаться.

ГИЛЁВА: А чего вам еще в жизни не хватает?

ГЕРМАНИКА: Мне не хватает какого-то ответственного, хорошего, любящего мужа. Которого я любила бы. Кучи детей, большого дома за городом, пяти собак и лошади в конюшне.

ГИЛЁВА: По-моему, это прекрасный список, и мы вам все пожелаем, чтобы он осуществился. И я желаю, что бы как можно больше нового случилось в вашей жизни!

ГЕРМАНИКА: Новое случается каждые пять минут. Сейчас опять какой-то вопрос будет — опять-таки новое.

ИЗ ЗАЛА: Сколько у вас проектов, которые в работе? Вы постоянно нам говорите: в работе, в работе.

ГЕРМАНИКА: Три. С половиной. Четыре, ладно. Сейчас все очень медленно происходит, сейчас мы вошли в эпоху кризиса, так называемую эпоху кризиса. И все происходит очень медленно, и что первое выплывает, тем и занимаешься. Потом оно немножко задерживается, и ты занимаешься другим. Потом другим и третьим, в итоге ты сойдешь с ума, запутаешься, но это будет весело.

ГИЛЁВА: Я предлагаю, чтобы всем было весело!

ГЕРМАНИКА: А что, мы уже заканчиваем?

ГИЛЁВА: Да, мы заканчиваем официальную часть, к вам будут подходить записываться добровольцами.

ГЕРМАНИКА: Да, я буду сидеть с друзьями, можете подходить.

ГИЛЁВА: Спрашивать совета, профессионального, личного и любого другого. У нас знаете как: есть официальная часть «Разговорчики», а потом неофициальная часть «Заговорчики», когда вас отсюда будут очень-очень долго не выпускать. Я надеюсь, что вам будет приятно.

ГЕРМАНИКА: У нас всегда есть такая практика, то есть мы всегда готовы выпить со всеми, кто с нами хочет выпить. Сейчас сдвинем столы и будем общаться.

ГИЛЁВА: Сдвинем столы, бокалы и стаканы. Валерия Гай Германика была сегодня с нами.

ГЕРМАНИКА: Спасибо. Мне показалось, что вам всем так скучно, ну простите меня, пожалуйста!

ГИЛЁВА: Мы просто очень вдумчиво вас слушали. Ловили каждое слово. Спасибо!

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25

info@razgovorchiki.ru

info@razgovorchiki.ru

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25