Архив

Разговорчики № 32. 31 июля 2006 г.
Бучч (Елена Погребижская).
Тема: «Бывает ли в творчестве свобода?» 

ГИЛЁВА: Здравствуйте! Очень часто, когда я представляю наших гостей, я перечисляю много сфер их деятельности. Как правило, талантливые люди талантливы во всем, и сегодняшняя гостья «Разговорчиков» Елена Погребижская, в общем-то, много где успела наследить. У нее два диплома о высшем образовании, она учитель русского языка и литературы, журналист, певица, музыкант, писательница…

БУЧЧ: Здравствуйте!

ГИЛЁВА: У нас животрепещущая тема «А бывает ли в творчестве свобода?», но это нам не помешает затронуть и другие темы. Лена, расскажите несколько новостей — что у вас сейчас происходит, чем вы сейчас живете?

БУЧЧ: Происходит следующее. Сегодня у нас с вами будут «Разговорчики» — 31 июля. 6 августа мы выступаем на Северной сцене фестиваля «Нашествие». 40 минут длится наш, не побоюсь этого слова, сет. Также мы начинаем съемки документального фильма, который посвящается рок-н-ролльным исполнительницам. 5 августа мы планируем на Свету Сурганову… 26 августа у нас пятилетие группы Butch в клубе «Апельсин», мы вас ждем, приходите все. Первого июля мне надо было сдать книжку. Сегодня мне Юля из издательства написала: «Лена, мне так нравятся ваши первые 17 страниц». А надо, как минимум, 100. Вообще они мне сказали, что «если вы напишете 200, то это будет, конечно, лучше, чем 100». Поэтому надо понимать, что первого июля я, конечно, книжку не сдам, но я надеюсь, что я ее сдам хотя бы к концу августа. Мне и в голову не приходило, что это так сложно — писать книги. Мне казалось, что это просто и легко.

ГИЛЁВА: Раз уж зашла речь об этой книге. Вам ее заказали написать, или это была ваша долго вынашиваемая идея?

БУЧЧ: Вообще заказали, да. Ну, вообще, сложно определить, заказали или мы сами решили им дать «Дневник артиста». Я прошу прощения, у меня есть такое свойство, что я всегда так мнусь вначале, как будто я не умею правильно говорить по-русски. На самом деле я умею и совершенно не стесняюсь, сейчас выпью — разойдусь. Как Киса Воробьянинов. Короче, непонятная история была вначале с «Дневником артиста». Это первая моя книга как писателя. Я не помню точно, они ли нам заказали, или мы склонили издательство к тому, что они должны издать мой «Дневник». Но вот как-то, видимо, наши намерения сошлись, и они издали «Дневник», и вот каким-то непонятным образом он попал в список бестселлеров, весь тираж расхватали, и сейчас они делают еще один тираж. И, возможно, сделают еще. В общем, оказалось, что я популярный писатель и на фоне этого они и заказали мне еще одну книжку. Вернее, они сказали: «Напиши, какую хочешь». Мы долго думали, какую же я хочу, и оказалось, что я хочу написать о героинях нашего времени, собственно, это будет книжка об Ире Богушевской, Свете Сургановой и Умке, которая, я знаю, у вас уже была в «Разговорчиках».

ГИЛЁВА: Это попытка создать образцы для подражания?

БУЧЧ: Ну я считаю, что страна должна знать своих героев. Есть такая неприятность, что эти люди живы — в том смысле, что у нас считается однозначно хорошо, когда герои умерли уже, тогда о них можно писать. А раз они живы — то как-то стремно. Но эти живы и я считаю, что нужно при жизни знать, что они героини.

ГИЛЁВА: В «Дневнике артиста» вы писали о том, что «вот я читаю книжку и ищу ответы на свои вопросы». Вот эта книга будет давать ответы на какие вопросы?

БУЧЧ: Я не знаю, честно говоря. В пединституте нас учили в такое время, когда стремительно менялась реальность. Начинали мы учиться в Советском Союзе, а дальше — я в датах, честно говоря, плохо ориентируюсь — но я помню, как было очень стремно упоминать слово «комсомол» и с каждым годом все стремнее и стремнее, и под конец у нас даже был диспут в институте — нужен ли он вообще. А на первом курсе по определению все должны были быть комсомольцами. И то же самое происходило с преподаванием литературы и русского языка. Если на первом курсе нам говорили, что нужно понимать, что имел в виду автор (не просто назвать, что такая-то книжка, о чем написана, а знать, что этим хотел сказать автор, то есть, важно не только то, что он сказал, но и то, что он хотел сказать), а на последнем курсе нам говорили, что какая разница, что он хотел сказать, прочтите книжку, пусть люди знают, о чем она, какие герои и все такое. А что хотел сказать — неважно. Я хочу сказать, что с меня хватит того, что если люди будут книжку покупать и читать и им будет интересно, и образы светлые героев, героинь для них будут такими же светлыми, как для меня — значит, я добьюсь своей цели. Ничего я этим не хочу сказать, ни на какие вопросы ответить тоже я не хочу.

ГИЛЁВА: Почему героини, а не герои? Среди мужчин не нашлось достойных представителей?

БУЧЧ: Это вообще вопрос всей моей жизни. Вот вчера были шашлыки, и я вижу лица, которые вчера мне встречались с кусочками мяса на пластиковых тарелочках. Вчера были шашлыки и там было, по-моему, три мальчика, три юноши. И примерно 40 девушек. Ну еще Паша — гитарист наш. И я ем мясо и думаю: ну вообще-то, теоретически, их могло бы быть и больше, почему только трое? И я не могу ответить на этот вопрос. Правда, не могу. Я для себя сегодня с утра вывожу какую-то теорию, что может быть эти девочки из неполных семей, где образ мужчины не так представлен, может быть, дело в этом. Я не знаю, у меня нет ответа на этот вопрос. Я считаю, что мужчин должно быть больше в моей жизни, но как-то по факту — больше женщин. Я не знаю, с чем это связано.

ГИЛЁВА: Вы считаете, что женщины — лучше мужчин?

БУЧЧ: Нет, я так не считаю. Я считаю, что они такие же, как мужчины. Просто с мужчинами как-то не ладится. Да, в общем, и с женщинами… Женщин почему-то больше. Не знаю, почему. Могу пример привести странный. Странный пример такой. Помню, когда мы подписали свой первый контракт — это было примерно 4,5 года назад — наш первый продюсер Максим сказал: «Наверное, тебе понадобится директор группы». Я говорю: «А зачем мне директор, я же сама себе начальник». Он говорит: «Ты не понимаешь. Хочешь, я тебе приведу какого-нибудь мальчика?». Я думаю: а почему мальчика? Вот почему он думает, что директором будет мальчик? А потом до меня дошло: он мальчик и поэтому думает, что директором будет мальчик. А раз я девочка, то думаю, что директором будет девочка.

ГИЛЁВА: И в итоге сейчас директор — девочка?

БУЧЧ: Женщина. Девушка.

ГИЛЁВА: Света Сурганова, Богушевская — вы с ними были знакомы до того, как начали писать книжку?

БУЧЧ: Да.

ГИЛЁВА: А с Умкой не были?

БУЧЧ: А с Умкой — нет.

ГИЛЁВА: Чем вас эти женщины поразили?

БУЧЧ: Эти женщины меня поразили тем, что у них довольно интересный и сложный жизненный путь, у каждой. И мне бы хотелось иметь очень многое из их характера, чего, к сожалению, в моем характере нет. У них много таких черт, благодаря которым они являются теми, кем они являются. Мне бы хотелось иметь то достоинство, которое есть у Светы Сургановой, которое ей помогает совершенно молча, никогда никому не говоря, преодолевать настолько серьезные обстоятельства в жизни, что даже невозможно подумать, что это могло с ней происходить. Мне бы хотелось иметь такую же независимость, как у Иры Богушевской, и способность так же преодолевать массу жизненных трудностей. Я, правда, пока не знаю и надеюсь, что никогда не узнаю, что означает в жизни словосочетание «одна с ребенком». Что касается Умки, то это вообще совершенно отдельная философия, идеология, которую я постигаю с трудом, но, надеюсь, успешно постигну к моменту окончания книги о ней. Я, может, говорю коряво, но я правда верю, что это настоящие герои, и я надеюсь это показать так, чтоб всем было понятно. Без пафоса, я человек, который не силен в дифирамбах. Но там факты говорят сами за себя.

ГИЛЁВА: Вот той же Умке совершенно неважны всякие ротации, эфиры в телевизоре, то, что называют словом шоу-бизнес. А для вас важно.

БУЧЧ: Да.

ГИЛЁВА: Я вот к чему веду. Вы писали в книге, что фанаты сетуют, мы потеряем некую такую камерность, а вы хотите, чтобы все расширялось, укрупнялось, на концерты приходили люди более разнообразные…

БУЧЧ: Угу.

ГИЛЁВА: Я очень часто сталкиваюсь с такой точкой зрения, что когда человек становится очень популярным, что-то теряется, он начинает потакать каким-то вещам. И очень многих эта популярность сгубила.

БУЧЧ: Кого, например?

ГИЛЁВА: Ну знаете, не хотелось бы называть фамилии…

БУЧЧ: Я б была не против, чтоб меня сгубила популярность. Чтоб меня сгубили стадионы, концерты, телеэфиры чрезмерные…

ГИЛЁВА: Любая мысль, которую повторили миллионы, — это уже пошлая мысль, какая бы гениальная она не была. Вы не боитесь, чтобы вас сгубила популярность?

БУЧЧ: Я не боюсь. Более того, я вот что скажу. Когда мне Юля из издательства «Олимп» написала письмо, что «мне нравятся ваши первые 17 страниц», я ей написала: «Юля, конечно, в течение ближайшего времени будет все остальное, но мне и в голову не пришло, что это будет так сложно — писать о других». А вчера мы обсуждали вопрос… Короче, я пишу книгу, и мне в голову приходят такие мысли, которые я могу отнести к себе, но вообще-то они относятся к персонажам книги. То есть, эта работа, кстати, полезная. Сбор материала о творчестве других музыкантов — это очень полезно. Я вижу на примере статей, отчетов с концертов (ну, например, статья от такого-то числа: был концерт такой-то, пришли 20 человек, а такого-то числа другая статья: состоялся концерт такой-то, пришли 500 человек и были они совсем другие), я слежу за интервью, которые человек давал на протяжении 10 лет, и я вижу, каким человек был, как он развивался и как он изменился с того момента, как к нему пришла слава, известность. Более того, не буду говорить, о ком речь, — более того, этот человек (и наверное он не один такой) постарался избавиться от всех, кто его знал не звездой. Не уничтожил, просто уже тех людей, которые его знали не звездой, уже вокруг него нет.

ГИЛЁВА: А почему?

БУЧЧ: Как писал Александр Дюма, если не ошибаюсь, про Генриха Четвертого… Все, кто знали Генриха таким парнем молодым бесшабашным, уже потом, когда он был жестоким королем, их уже не было — кого-то он услал, кто-то сам куда-то делся, и в конце концов уже никого не было, кто бы знал его не королем.

ГИЛЁВА: Они могли бы нарушить имидж?

БУЧЧ: Да. И вот мне кажется, что это очень незрелая позиция. Мне, слава богу, 33 года, я не думаю, что со мной может произойти что-то такое, что я сильно изменюсь. Я и сейчас уже, в общем, не могу сказать, что, например, в финансовом плане у меня все как-то радикально изменится. Равно как я не думаю, что мне может ударить в голову какое-то узнавание… И я сомневаюсь, что у меня возникнет головокружение от успеха.

ГИЛЁВА: Еще одна опасность популярности — это то, что он начинает потакать вкусам. Вы не ловили себя на мысли, что, выходя на сцену, вы поете, вы высказываете свои мысли, а публика другого хочет?

БУЧЧ: Любая публика всегда чего-то хочет. Это нормально. Если б она стояла и ничего не хотела, и не ходила на концерты — это вообще не общение между публикой и артистом.

ГИЛЁВА: А чего она хочет? Может, она хочет более простых вещей? Может, саунд попроще и так далее…

БУЧЧ: Куда уж проще. Мне и так кажется, что я пишу такие простые слова и такую простую музыку… Я, конечно, понимаю, о чем вы говорите, Аня. Если говорить откровенно, я вообще изначально умозрительным каким-то вкусам потакаю, потому что у меня с самого начала было какое-то представление о том, каким должно быть мое творчество. Поскольку все это происходило в зрелые годы и мне было нужно, чтобы я сразу получила признание, то у меня сразу была какая-то такая система координат, которая меня довольно сильно сузила. Я даже не знаю, хорошо это или плохо…

ГИЛЁВА : А что сузило?

БУЧЧ: А что сузило? Вы уверены, что это интересно? Сузило. Ну, могу вам сказать, что мне было совершенно все равно — попса или рок-н-ролл. Мне лично, как человеку. Это легко могла бы быть и попса, потому что мы были близки к тому, чтобы подписать контракт с «Граммофон Рекордс» — дочерней компанией «Русского радио» и я помню свой разговор с директором этой компании, и он спрашивал: «А ты точно знаешь, что в вас нужно вложить 100 тысяч, а, например, не 70?». Я говорю: «Нет, сто и ни копейки меньше». Он говорит, ну тогда, значит, мы контракт с вами не подпишем. Так мы его и не подписали. Это я к тому говорю, что, честно говоря, мне было все равно, какой будет формат музыки. У меня изначально очень много было чего неизвестного. Это сейчас, прошло пять лет, и я понимаю, какую я хочу делать музыку, какие я хочу писать слова и даже какую я песню напишу, а в альбом не поставлю. Пять лет назад мне было вообще ничего не ясно. Совсем ничего. Было только понятно, что самая крутая группа на свете — это группа «Butch», а все остальные — так, шнягу играют, и что пацаны, с которыми мы играли, делают правильную музыку и что они помогут мне все вместе выбрать правильные слова. А что там конкретно происходит — это мне было неизвестно.

ГИЛЁВА: Если бы пришел авторитетный для вас человек и сказал: так, играем вот это, — вы бы стали играть?

БУЧЧ: Ну до какого-то момента. Потом бы у нас открылись глаза. Наверное.

Я, наверное, как развивающиеся страны, у которых только-только каменный век, только-только рабовладение, а потом приезжают миссионеры — и у них сразу социализм. И у меня было примерно так же. У меня была сначала программа «Время», а потом мне говорят — слушай, мы собираем группу, идем на радио и сейчас мы подпишем контракт. И буквально все это и случилось.

ГИЛЁВА: У вас был кризис среднего возраста?

БУЧЧ: По-моему, да. Мне кажется, что у меня был в прошлом году кризис среднего возраста.

ГИЛЁВА: Симптомы? Как вы его пережили? Какой опыт извлекли?

БУЧЧ: Ну, наверное, у меня кризис среднего возраста был совмещен с неврозом, я думаю. Я не думаю, что будет к лучшему еще раз муссировать эту тему, потому что я только этим и занимаюсь. Совмещен он был с неврозами, которые мне удалось преодолеть вместе с кризисом среднего возраста.

ГИЛЁВА: И вы теперь, обновленная, живете дальше… А система ценностей у вас поменялась?

БУЧЧ: Система ценностей… поменялась ли у меня….

ГИЛЁВА: Когда человек преодолевает 30-летний рубеж, он на многие вещи начинает по-другому смотреть. Вы это можете про себя сказать?

БУЧЧ: Могу сказать, что буквально год назад меня только чудом что-то удерживало от того, чтобы перестать петь. Потому что меня больше всего волновало мое здоровье. На протяжении полутора лет. И если бы не мой чудесный директор, то, наверное, мне бы петь и не удалось. Только благодаря Оле это и продолжалось. А потом мне стало понятно, что это есть самое главное в моей жизни и я буду за это стоять и биться — за такую систему ценностей. Это во-первых. Во-вторых, до меня дошло, что как пролетариям нам особенно нечего терять, потому что все, что мы есть, нам не дал кто-то третий, а мы сами это заработали, поэтому это при нас и будет, я надеюсь. Совершенно необязательно ни под кого ложиться и ни под кого прогибаться, потому что мы можем спокойно идти своей дорогой, это наш личный выбор.

ГИЛЁВА: Тем самым вы подтверждаете, что свобода в творчестве — есть?

БУЧЧ: Она, конечно, есть. Но вопрос, что вам в жизни надо. Не всякая свободная и честная песня — это песня хорошая. Далеко не всякая свободная и честная песня интересна кому-то второму, помимо меня. Я могу сказать, что у меня есть какое-то количество хороших и честных песен, которые я нипочем не поставлю в альбом, потому что, например, там очень много мата. Или, к примеру, она слишком саркастическая, язвительная. Ее я тоже в альбом не поставлю, потому что это был, может быть, один такой порыв в песне выражен сиюминутный, и все, и конец, людям это слушать не обязательно. Есть масса людей — совершенно достойных музыкантов, которые такие песни продвигают, и я считаю, что зря они это делают.

ГИЛЁВА: Был ли у вас такой момент, когда вы чувствовали, что вы чужая в этом мире шоу-бизнеса, а потом случилось что-то — и вас признали, вы стали своей?

БУЧЧ: Честно говоря, мы до сих пор активно доказываем, что мы не верблюды. По-прежнему, многие радиостанции, две или три, которые крутят наши песни, каждый раз, когда мы несем новую песню... Могу сказать, что, например, сейчас, вместо того, чтобы просто ее поставить в эфир, нужно за нее голосовать, чтобы доказать, что она понравится, и только тогда, если за нее хорошо будут голосовать, ее поставят в эфир. А если нет, то нет. То есть, доказываем, что мы не верблюды, по-прежнему…

ГИЛЁВА: Это доказательство с помощью музыки или с помощью какого-то образа жизни, посещения определенных мест, дружбы с определенными людьми?

БУЧЧ: Мне кажется, что не столько зависит от того, тусуешься ты или не тусуешься ты. Честно говоря, я не умею дружить по необходимости. Поэтому не знаю. Наши успехи с этим особо не связаны. А вот что-нибудь брякнуть — я прям мастер. Вот только мы установим отношения с какой-нибудь радиостанцией, я — бах, и напишу в дневнике что-нибудь, они — бах, и найдут это в поиске и мне такую устраивают обструкцию: как ты можешь у нас петь, вообще, после того, что ты пишешь у себя в дневнике? И до сих пор мы не можем никак помириться. Такие истории постоянно происходят.

ГИЛЁВА: С другой стороны, это не дает заскучать?

БУЧЧ: Да, мы не скучаем.

ОЛЯ: Что вас подвигло сделать татуировку?

БУЧЧ: Может, вы нам споете? Просто Оля вчера нам спела в лесу. Все просто выпали, потому что у нее оперный голос такой, от которого могут стены здесь рухнуть. Обычно не подозреваешь, что внутри людей таится такой сильный голос.

Ну, я думаю, что сейчас если бы мне пришли такие мысли в голову, то я вряд ли бы они закончились татуировками. Первая татуировка была мной сделана в знак протеста, потому что мне казалось, что для официального Первого канала и для самой официальной программы на нем мне хотелось что-нибудь такое под кофтой иметь, такую фигу в кармане, что бы говорило обо мне, что я не совсем вот такой официальный человек, каким выгляжу. И была сделана первая татуировка. Она прекрасно пряталась под всеми майками тогдашнего фасона, пиджаками, под длинными рубашками. Вторую татуировку предложил мне сделать стилист перед съемками первого клипа группы Butch. Она сказала, что было бы круто сделать тебе татуировку. И она меня повела к татуировщикам, и мы сделали большую татуировку. Просто я человек радикальный, в общем-то. Да, это было больно, ее делали шесть часов. Шесть часов боли. А третью татуировку мне сделали совсем недавно, вместе с моим директором, когда нам песню поставили в эфир после большого-большого промежутка. Мы памятник поставили этому событию. А теперь я понимаю, что вряд ли сделаю еще татуировку, хотя зарекаться не буду. Мне кажется, что этого достаточно. Плюс — сейчас мне уже сложнее найти такую сильную мотивацию, чтобы нанести что-то навсегда на тело. Вот уже сейчас. Раньше было как-то легче.

ГИЛЁВА: Это как-то связано с кризисом среднего возраста?

БУЧЧ: Безусловно. У меня был разговор с человеком, вот мне 33 года, а ему 52. Он сказал: «Ты не представляешь, как хорошо, когда тебе пятьдесят два! Это гораздо лучше, чем когда тебе 33». И я говорю с завистью: «Ну конечно!». Ну потому что когда тебе 52, все уже как-то ясно, внятно.

ГИЛЁВА: Да, молодой человек думает, что 40 лет — это уже умирание, лекарства, а потом доживает и оказывается, что еще можно жить.

БУЧЧ: Я помню, бабушка рассказывала такую историю мне. Мне было лет 13, бабушке, не помню сколько точно, лет 50-60. И она мне рассказывает, что вот училась она в школе, и она пошла в туалет прихорашиваться, ей было лет 12 тогда, а там стояли старшеклассницы и переговаривались. И она подслушала их разговор. Одна говорит: «Боже мой, девочки, какая я старуха, мне сегодня исполнилось16!» И бабушка моя подумала: «Конечно, ты старуха, тебе же 16!».

АНДРЕЙ: Расскажите о соотношении ваших московских-питерских и региональных концертов и публики. Такой избитый вопрос региональных журналистов: «Как вам наша публика?».

БУЧЧ: Андрей, ваше лицо мне очень знакомо.

АНДРЕЙ: Я снимал вас на камеру на дачной вечеринке «Разговорчиков».

БУЧЧ: Из Рязани?

АНДРЕЙ: Да. Где вам комфортнее, удобнее?

БУЧЧ: Конечно, до последнего времени мы играли больше концертов в Москве, по той простой причине, что финансовая сторона вопроса концертов в Москве гораздо более понятная, чем в регионах. В Москве не нужно никуда ехать, платить организаторам за билеты, за проживание и так далее. В Москве все организовать гораздо проще и в некотором роде с предсказуемой выгодой. В регионах в этом плане сложнее. Мы бы хотели, конечно, ездить в большие региональные центры… В регионах народу приходит на концерты больше, потому что в Москве мы что? — одна из сотен групп, а в регионах мы что? — мы звезды. Этой шуткой я имею в виду, что в Москве на концерты ходят поклонники нашей группы, а в регионах — не только поклонники, но еще и интересующиеся, любопытствующие. Поэтому народу получается сравнительно больше. Рекорд мы побили в городе Самара, где на нашем концерте было полторы тысячи человек. На другом концерте там же в Самаре было порядка тысячи… И на третьем концерте, если я ничего не путаю, тоже около того. Это было большое количество людей. Публика отличается очень.

АНДРЕЙ: Вас задевают, вы прислушиваетесь, может быть, коллекционируете ради спортивного интереса сплетни, слухи, разговоры, которые внутри шоу-бизнеса крутятся?

БУЧЧ: А какие и о ком?

АНДРЕЙ: О вас. Вот представьте, что сейчас вам человек, какой-то певец или певица, улыбается, а потом вы узнаете, что выйдя от вас, он распускает слухи.

БУЧЧ: Знаете, грубо говоря, все те слухи, которые вокруг нас, мы когда-то пустили вместе с нашим пиар-агенством... это примерно пять лет назад… вот все те чудеса, которые обо мне написаны — так или иначе мы сами дали этому почву и сделали большую глупость. И поэтому я примерно представляю весь спектр вариантов мысли о том, что в любом человеке существует мужское и женское… И весь спектр вариантов, как можно эту мысль пересказать, я знаю. С тех пор, как мы перестали их распускать сами, они практически прекратились.

ИЗ ЗАЛА: Мне очень понравилось в первой книжке, когда вы написали о том, что вам не интересно, когда вас с кем-то сравнивают — с Сургановой, с Арбениной, с Земфирой, еще с кем-то… А вот в начале вы говорили о новой книге, о том, что это «самые светлые три образа». Остальные не интересны для вас?

БУЧЧ: Этих я знаю. А остальных — меньше. Мы говорили с Земфирой, чтоб о ней написать. Она сказала — пока я жива, обо мне не надо писать книги. Из этого я, наверное, делаю вывод, что мне надо подождать.

ИЗ ЗАЛА: Расскажите, пожалуйста, про фильм.

БУЧЧ: Вообще мы хотели бы, чтобы фильм был похож на книгу. Сейчас я объясню, почему. Потому что работы меньше. Написанию книги предшествовали очень длинные многочасовые интервью с этими девушками, а у меня есть такое свойство, что я очень дотошная — я просто знаю все, что было о каждой написано когда бы то ни было кем бы то ни было, включая краткие отчеты о концертах за все годы. И они говорили, что я знаю о них больше, чем они сами. Это был для меня, конечно, большой комплимент. Но если я буду снимать похожий фильм, то я, по крайней мере, буду знать, о чем я говорю и буду отвечать за свои слова. И тогда это не будет никакой шнягой и мне будет гораздо легче построить сюжет об этих трех людях, чем если я буду снимать срочно кого-то еще. Хотя я не исключаю, что может быть и так.

ИЗ ЗАЛА: И про этих самых людей и будет фильм?

БУЧЧ: Да.

ИЗ ЗАЛА: А Алла Пугачева входит туда?

БУЧЧ: Нет, Алла Пугачева не входит.

ИЗ ЗАЛА: Как вам удается сохранять внешнее и внутреннее спокойствие в ситуациях, когда досматривают машину?

БУЧЧ: Надо сказать, что я совершенно не сохраняю спокойствие в подобных ситуациях. Более того, если мы едем в машине… а я вообще машину не вожу, я обычно езжу на месте пассажира… и если ГАИ останавливает машину и водитель, который за рулем, начинает разбираться с ГАИ, то мне сразу делают знаки: сиди молчи, ничего не говори. Потому что я начинаю сразу говорить, что, мол, какого фига, почему вы с таким выражением лица, таким тоном с нами разговариваете. Меня пытаются сразу заглушить. У водителей есть свой стиль разговоров с ГАИ. И я вообще в такой ситуации не сохраняю спокойствие, потому что я не водитель, я не знаю правил игры водителей с ГАИ. Это мое оправдание. Что касается экстремальных ситуаций других, то, наверное, в каких-то я сохраняю спокойствие, в каких-то нет. Например, с самолетами экстремальных ситуаций я вообще не могу пережить до сих пор. Спокойствие я вообще не сохраняю. Наоборот, бьюсь в истерике.

ГИЛЁВА: Вы однажды рассказали о том, как вы работали на телевидении, и отказались «мочить» противников канала. А потом, грубо говоря, задавили это, потому что работа есть работа. Вы чувствуете необходимость или потребность быть носителем какой-то политической позиции, выражать чьи-то взгляды?

БУЧЧ: Есть ли здесь выпускники журфака МГУ? Я почему говорю про МГУ. У меня преподаватель такой был — Прохоров.

ГИЛЁВА: Светлый образ?

БУЧЧ: Светлый образ. А у меня есть такое свойство: визуальную информацию я запоминаю дословно, вплоть до того, где какая страница, какой абзац сверху и так далее. И вот у меня были сложности некоторые с Прохоровым, и поэтому я помню очень многое из того, что он говорил, а он, возможно, помнит, что я. А может, и нет. И вот он говорил в частности, что… по-моему, он преподавал теорию журналистики…что любые взгляды социально активного человека обязательно в конечном счете будут оформлены в партийные. Вопрос — какой партией. Я себя считаю человеком достаточно социально активным, у меня взгляды партийные не оформлены, то есть, я, наверное, на пути, может быть, я к этому буду идти очень долго, может быть, всю жизнь.

ГИЛЁВА: То есть вы не видите подходящей для себя партии из существующих или вы не можете сформулировать, что это за партия могла бы быть? Что значит — не оформлены партийно?

БУЧЧ: Скажем так, я считаю, что политика является самым коротким способом для изменения жизни людей, и я в это верю. Кроме того, я представляю, какое количество нечистот присутствует в этой работе и что, возможно, есть люди, которые выбирают из всех зол меньшее и умудряются все-таки изменять жизнь деятельностью среди коррупции и политических убийств. Я не вижу для себя людей, чьи взгляды мне хотелось бы разделять, а в себе не чувствую сил вести кого-то.

ГИЛЁВА: А как вы себе представляете картину идеального государства?

БУЧЧ: Вы такие вопросы задаете! Написали бы их заранее, ей-богу. Ну как я представляю себе картину идеального государства?

ГИЛЁВА: Ну вот в какой бы вы хотели стране жить?

БУЧЧ: Меня учили, что все утопии плохо заканчиваются. Поэтому идеального государства не существует в природе, а я уже давно не питаю иллюзий. Я для себя выбираю жить в России, потому что мне здесь нравится, мне нравится здесь жить. Есть масса чего мне здесь безумно не нравится, очень много чего в политике государства мне безумно не нравится, очень много мне не нравится в том, что делает, например, наш президент, или наше правительство, или наш парламент, или наши люди. Очень много чего не нравится. Но я выбираю жить в России, это моя родная страна, и я надеюсь, что мы с Россией будем друг друга понимать еще долгие годы.

ГИЛЁВА: Я читала, что вы чувствуете потребность менять мир…

БУЧЧ: Да, мы говорили недавно с моим директором, что есть три черты такие — мессианство, склонность к мелкому предпринимательству и интеллект. Есть мессианство, да.

ГИЛЁВА: Ваши способы изменения мира?

БУЧЧ: Мои способы изменения мира. Существуют песни, которые, я думаю, помогли многим людям выбраться из сложной ситуации, общем, как-то взбодрили. Я не имею в виду, что там содержался краткий рецепт — пойди сюда, потом туда, потом еще сюда, но там был заряд оптимизма. Я сейчас говорю про песню «Встану». Она лично для меня была такой, потому что период был такой очень тяжелый, когда у меня не брали ни одной песни, говорили: ребята, все, вы закончили, валите, занимайтесь чем хотите — журналистикой, еще чем-то, вы больше нам не нужны. И мы носили подряд песню за песней, десять штук, все перенесли, что было вообще в природе — все черновики, все демозаписи, даже тексты стихов и музыку. Нам сказали: идите нафиг. Все, вас больше нет. И на фоне этого была написана песня «Встану», период изменился, сразу же она заиграла. Мы смогли выпустить альбом, группа Butch опять стала существовать в природе, и все стало хорошо. И эта песня и мне помогла выйти из трудного для меня периода. А потом на меня посыпалась куча писем от людей, которые писали, что вот, у меня была депрессия, вот, я хотел даже покончить с собой и так далее… И они приходят до сих пор. Буквально вчера мне прислали смску: «Спасибо за песню». В общем, все круто. И я считаю, что это здорово, потому что, мне кажется, миссия песен — вдохновлять людей. А как это происходит — слова или музыка или все вместе — это как-то все равно.

НАТАША: Как вы относитесь к творчеству группы «Машина времени». И как вы считаете, присутствует ли в их творчестве свобода творчества?

БУЧЧ: Вообще я не большой специалист в области творчества «Машины времени», честно говоря. Меня интересовал начальный этап «Машины времени», те альбомы, с которых начинается популярность «Машины времени», меня интересовало, в чем там было дело, как там что, и у меня для себя определилось то, что Макаревич был такой резонер. Есть такое амплуа — резонер. Оно, в общем, довольно скучное. В пьесах, например, классицизма всегда присутствует такой персонаж, который довольно скучным и нудным образом говорит, как на самом деле обстоят дела — что вот этот вот хороший, этот — плохой, этот с этой переспал… Это резонер. В принципе, Макаревич начального периода для меня был резонером, который пел что и как на самом деле. Но при этом он был не скучным и не нудным, а ироничным, интеллигентным. И это амплуа было только тогда, когда начиналась «Машина времени», потому что человек, иронически объясняющий что к чему, потом уже обществу был не нужен. Потом уже стали рвать на груди рубашку, перерезать себе вены — в общем, другие оттенки появились объяснения что к чему. Я отношусь уважительно к группе «Машина времени». Сейчас мне то, что делает Андрей Макаревич и группа «Машина времени», не очень интересно. Мне принесли недавно альбом, по-моему, мне там понравилась одна песня. Мне кажется, он сделал ошибку — тем, что стал для людей в первую очередь телеведущим сейчас. Но это мое мнение.

ГИЛЁВА: Вы активно следите за тем, что выпускают коллеги по цеху, или вы как-то избирательно отслушиваете альбомы??

БУЧЧ: Скажем так, я выбираю людей, которые страдают мессианством. Понятно, что меня не интересует Катя Лель. Хотя ее творчество тоже многим людям интересно. Вы ж понимаете, что я не в буквальном смысле говорю, а в том смысле, что если человек своим творчеством хотел что-то изменить или изменил что-то, мне это интересно.

ГИЛЁВА: Что вы читаете? Как вы относитесь к «Ночным снайперам»?

БУЧЧ: «Ночные снайперы» — это предмет моего исследования. Я каждый день читаю бесконечное количество материалов о «Ночных снайперах», просто бесконечное, я знаю какое слово они сказали в каком году, кому и при каких обстоятельствах. Теперь моя большая задача от этого абстрагироваться, сделать что-то свое. Я имею в виду, что все это в рамках того, что я пишу книгу о Свете Сургановой. Вы имеете в виду «Ночных снайперов» сейчас? Честно говоря, очень отстраненно я отношусь. Я с большим-большим пиитетом отношусь к Свете Сургановой и к ее творчеству. Я не могу не оценить вклад Дианы Арбениной в развитие российской музыки и рок-музыки, также в становление личности бесконечного количества юных девушек — возможно, положительное. Но лично меня творчество группы «Ночные снайперы» последних лет совершенно не трогает. Но я понимаю, что это музыка популярная и многими любимая. Я достаточно политкорректно отвечаю?

ИЗ ЗАЛА: А про ваших любимых литературных авторов и произведения…

БУЧЧ: Анекдот такой есть, знаете, целиком не помню: там что-то про то, что «две любимых книги» и «как же, я же в прошлом году написал только одну». Да я, честно говоря, в последнее время почти не читаю книг. Я читаю очень много публицистики, читаю очень много всякой байды в интернете, а вот чтобы прям художественных книг — нет. Я не могу объяснить. Знаете, наверное, существует какое-то количество общее в голове — того, чего я делаю — и вот оттуда книги чем-то выбиты. Например, DVD или интернетом. Два года назад была совершенно другая история. Например, год назад в моей жизни не было спортзала, теперь он есть каждый день. То есть, он что-то выбил другое. И вот книги выбиты чем-то.

ГИЛЁВА: А писатели есть любимые?

БУЧЧ: Я.

ГИЛЁВА: А еще?

БУЧЧ: Мне сложно сказать насчет любимых. Честно говоря, вот многое, о чем я говорила в интервью в последние годы, я сейчас с этим не соглашусь. Скажем, во многих интервью мной было сказано, что мой любимый писатель — Ремарк. Наверное, тогда это так и было. Сейчас это не так. Потому что — что такое любимая музыка? Это диск, который ты ставишь время от времени или артист, которого ты включаешь хотя бы 4 раза в год. Но ничего такого нет: никого я так не перечитываю и ни за чьим творчеством не слежу. Какое-то время мне нравилась Людмила Улицкая и все ее книги я покупала. Потом до меня дошло, что у нее нет хэппи-энда, все грустно, и я не могу. Хотя литература хорошая, но мне так грустно, что я не могу читать ее следующую ее книгу.

ИЗ ЗАЛА: А у Ремарка есть хэппи-энд?

БУЧЧ: Я уже сейчас и не помню. По-моему, нет.

ИЗ ЗАЛА: (вопрос про одну из книг Ремарка)

БУЧЧ: Как вы сказали? Этого я вообще не помню. Там, по-моему, про мальчика какого-то, да? Я не помню. Если бы мне кто-то сказал пять лет назад, что в мои рабочие обязанности будет входить не только петь, но еще и 1) писать стихи; 2) писать музыку; 3) хорошо выглядеть; 4) уметь танцевать; 5) уметь увлекать аудиторию на концерте тем, что я делаю; 6) уметь правильно говорить по-русски; 7) помнить все книги Ремарка; 8) отвечать за весь базар о свободе творчества и так далее. С каждым годом количество обязанностей становится все больше. А мне казалось, что я выхожу петь. Просто петь.

Надеюсь, вы мне простите. Я в принципе помню, конечно, Ремарка и если вы мне напомните пару деталей, то я вспомню и эти книги тоже, а так у меня памяти нет.

ИЗ ЗАЛА: Во что вы верите?

БУЧЧ: Я верю, что каждый способен изменить мир к лучшему, верю в человеческую любовь, верю в дружбу. Я верю в то, что могу в какой-то момент поверить в Бога.

ИЗ ЗАЛА: Зачем же вы ходите в церковь в таком случае?

БУЧЧ: За надеждой.

ИЗ ЗАЛА: В светлое завтра?

БУЧЧ: Во светлое сегодня. Завтра как-то не так интересно. Еще я верю в великих людей. Я верю в то, что можно все-таки жить лучше.

ИЗ ЗАЛА: А в жизненную справедливость?

БУЧЧ: Справедливость — это не мое понятие. Мне кажется, что если верить в справедливость, то надо обязательно верить в несправедливость. Надо же понимать, что если веришь в справедливость, то что-то произошло несправедливое. Я просто считаю, что все происходит так, как должно происходить.

ИЗ ЗАЛА: Лена, а почему блондинка?

БУЧЧ: Некоторые вещи иррациональны.

ИЗ ЗАЛА: Насколько вы самостоятельны и насколько окружение играет роль?

БУЧЧ: Вообще я очень парадоксальный человек, как и большинство моих знакомых. Но если мне что-то втемяшилось в голову, то уже никто не может повлиять на это. А, например, на что-то другое может кто угодно повлиять. Правильнее думать, что никто не может повлиять на что-то важное. Лично во мне замешана масса совершенно противоположных черт. Я думаю, что и в других тоже, но так как я лучше всего знаю себя, то я за себя и говорю. Я не могу сказать, что я очень самостоятельный человек. Вообще не могу сказать. Я имею в виду, что мне совершенно необходимо, чтобы мои близкие люди были максимальное время рядом со мной. Потому что я не люблю одиночество, могу даже сказать, я его практически не переношу. Мне надо, чтоб кто-то был. Но при этом никто не может мне говорить, что мне нужно делать в жизни. Я это определяю самостоятельно. Ну и много чего еще. Я, например, очень бесконфликтный человек. Для меня важен дипломатический мир, чтобы никто ни с кем не ссорился, не дай Бог. Но при этом где-то что-то брякнуть, так чтоб уж навсегда поссориться, ну как минимум на год, с кем-то очень нужным….

ГИЛЁВА: Мне кажется, что вы если что можете и в глаз дать.

БУЧЧ: Периодически я это делаю. Я не люблю стереотипного восприятия. Мне тут недавно объяснили специалисты, что я выгляжу как очень активный, агрессивный человек, при этом я ни тем, ни тем не являюсь на самом деле. Во многом агрессивный образ создают татуировки, например. В этом случае я вообще не… Ну а что делать, они уже есть. Я не против своих татуировок. Я не агрессивный человек, при том, что татуировка выглядит агрессивно. Мне бы хотелось быть более смелым и самостоятельным человеком, чем я являюсь, то есть мне бы хотелось быть таким человеком, каким это кажется. На самом деле это не так, хотя лучше думать, что так.

ИЗ ЗАЛА: У вас молодой человек имеется?

БУЧЧ: Нет, у меня не имеется молодого человека.

ИЗ ЗАЛА: А вы можете себе представить?

БУЧЧ: Более того, я даже не могу представить, какого молодого человека… Я совершенно не понимаю ваших оваций, честно говоря. Хотя может, на самом деле, стоит поработать — и я смогу представить. А пока не могу.

ИЗ ЗАЛА: Дает ли вам что-нибудь спортзал, кроме формы?

БУЧЧ: Да, он дает мне, конечно, что-то кроме формы, я могу сказать, что в последнее время мой образ жизни стал очень сильно сидячим, что меня бесит. Я не могу находиться дома. Вот есть такие люди, которых из дома не выгнать никогда. Я дома больше трех-четырех часов не могу находиться. А мне надо. Потому что я книгу пишу. А до этого мне надо было песни в компьютере оформлять. И получается, что я последний год очень много времени провожу дома. И для меня спортзал — это свет в окне: я могу все оставить и пойти к людям. Там люди — рядом ходят, бегут. Это раз. Два: я человек очень целеустремленный, и сколько меня люди не останавливают — мол, не ходи ты в этот спортзал, не надо — я хожу пять дней в неделю в спортзал и я себя довожу до полного изнеможения, я еле волочу ноги в раздевалку, сижу и жалею себя. Встаю в извечном страдании на весы и смотрю, что там минус два килограмма. Думаю — опа! Надо же! И мне сразу стало круто и хорошо. Тут мне Умка недавно говорила: ну зачем, ну зачем тебя это интересует? Какая разница, что ты ешь, ходишь ли ты в спортзал — это вообще ведь неважно для жизни. Она права.

ИЗ ЗАЛА: Вы говорили про песни, которые сильно влияют на людей, что некоторые из них рождаются из ваших депрессий. Вы готовы для рождения таких песен еще и еще раз проходить эти депрессии?

БУЧЧ: Нет. И меня никто не спросит. Это от меня не зависит. Я могу сказать, что я большой любитель того, чтобы люди не имели стереотипов — то есть, по минимуму. Совершенно не обязательно иметь табличку, что у меня в это время депрессия. Это может быть написано левой задней ногой, случайно, вообще не в том настроении, и это будет лучшая моя песня. Процесс творчества — непредсказуем. Можно написать на спор, за пять рублей, песню, которая изменит жизнь человечества.

ГИЛЁВА: Мы как-то в «Разговорчиках» обсуждали тему: может ли счастливый человек быть писателем. Может ли счастливый человек быть музыкантом?

БУЧЧ: Ну, это сложно, честно говоря. Нет, наверное, счастливому — просто. Благополучному — сложно. Возвращаясь ко многим людям, которых сгубила популярность, могу сказать, что их не популярность сгубила, а благополучие.

ГИЛЁВА: Они стали сытыми?

БУЧЧ: Вообще, я поражаюсь. Уже сколько лет живем при капитализме, а у вас очень много чего осталось от советских времен… Сытость — это хорошо.

ГИЛЁВА: Нет, я имею в виду, что они стали спокойнее, а не то, что они кушают хорошо…

БУЧЧ: Мне кажется, я смогу передать механизмы этого. Я думаю, это лень. Когда ты можешь не работать, отдыхать, то, наверное, и хочется отдыхать, а не работать.

ИЗ ЗАЛА: А как же Стинг, например?

БУЧЧ: А я ж не говорю, что Стинга сгубила популярность. И потом, мне все-таки кажется, что российская ментальность отличается от западной. Совсем недавно был социализм, были совершенно другие жизненные ценности. Плохо было быть сытым. Например, я прихожу в фотоцентр, спрашиваю, позволяет ли вот это разрешение отпечатать мне здоровую фотографию? Мне говорят — да, но это будет так дорого стоить… Я говорю: у меня есть деньги, я могу себе это позволить! В том смысле, что очень много продавцов, которые говорят: ой, не берите, это дорого. Ну и что? Например, я могу себе позволить что-то за 80 рублей…или за сто… То есть, люди думают, что нужно дешево. Из «дорого» и «дешево» нужно выбрать «дешево». Если я хочу большой плакат, который стоит дорого, я его куплю, чем тот, который дешевле. Я к тому, что мне, честно говоря, все равно. Я знаю, чего я хочу и если у меня есть деньги, я это куплю, сколько б это ни стоило. Я к тому, что большое количество продавцов всегда говорят: не берите, это дорого. Они же это продают и они же говорят — не берите. Я считаю, что это последствия советского подхода, советских ценностей. (Отвечая на реплику из зала). Я не говорю, Галина Григорьевна, что советские ценности — это плохо. Я просто говорю, что сейчас они другие. И в частности, у меня они тоже другие. Как человек, который вовремя перестроился. У меня они другие. Есть очень много людей, у которых был низкий жизненный уровень, а когда они достигли успеха, он стал высоким. И у них изменился не только финансовый уровень, но и все мировоззрение, но с новым мировоззрением они не смогли создать ничего столь же путного, как со старым. И в этом смысле люди, которые особо не голодали и не бедствовали, я имею в виду Стинга — я не думаю, что он сидел на хлебе и воде, — и ломки сознания не произошло, как со многими российскими артистами, которые перебивались чем могли, жили у друзей и так далее. Потом на них — раз! упал миллион долларов и с этим миллионом стало очень сложно писать песни.

ГИЛЁВА: Вы можете пустить последний рубль по ветру, потому что хорошо, душа поет?

БУЧЧ: Последний — нет. А зачем? А как я буду жить завтра?

ГИЛЁВА: Рациональность исключает такие моменты?

БУЧЧ: Я считаю, что это безответственное поведение — спускать последний рубль. Опять же стереотипное восприятие — что хорошо бы его спустить, потому что широкая душа. Надеюсь, что я не спущу, потому что мне надо как-то жить и все такое.

АНДРЕЙ: Какое место в системе факторов, которые двигают ваше творчество, занимает фактор зарабатывания на жизнь? На вот эти плакаты, которые вам хочется, на вещи дорогие, которые вам хочется…

БУЧЧ: Вообще я отдаю себе отчет в том, что на сегодня моей основной деятельностью является музыка. И соответственно, если я пишу песни, то я работаю, если я не пишу песни, то я не работаю. Было бы круто уметь писать. И я их пишу.

АНДРЕЙ; Чтобы зарабатывать деньги на…

БУЧЧ: Ну, в том числе — и денег зарабатывать. В том числе — чтобы что-то есть. Чтобы ездить на гастроли. Чтобы все делать, мне нужно писать. Вот я и пишу.

АНДРЕЙ: Условно говоря, находится некий спонсор, который говорит: «Лена! Ты будешь обеспечена всю оставшуюся жизнь, у тебя будет вилла на Канарах и все остальное». Все, жизнь обеспечена. Творчество будет продолжаться?

БУЧЧ: Нет, я, наверное, откажусь.

АНДРЕЙ: От чего?

БУЧЧ: От этого всего. А смысл тогда какой? Я считаю, что смысл моей жизни сейчас как раз есть. А зачем мне менять смысл моей жизни на какую-то фигню?

АНДРЕЙ: Можно творить и дальше, но это творчество не будет необходимостью зарабатывать кусок хлеба…

БУЧЧ: Оно и сейчас не является необходимостью. Я могу найти массу способов заработать на хлеб. Я поясню. Видимо, не совсем корректно прозвучал вопрос-ответ. Я могу заработать деньги на жизнь, совершенно не парясь, другим. Или даже этим, если я буду это продавать. Но я сознательно выбираю жить так, как я живу. Нет такой прямой связки, что вот я напишу пять песен и это мне даст 10 тысяч долларов. Такого нет. Я пишу, потому что это моя работа. И лучше бы мне писать, чем не писать, потому что если мне не писать, то я не работаю. У меня возникает период пустоты. А напрямую — песни и деньги — у нас этого не существует, я ж не продаю песни.

АНДРЕЙ: А заказные были?

БУЧЧ: Да, были. Меня пару лет назад попросили написать слова для группы «Икс-Миссия». Они получили от меня прекрасный текст, это была чудесная песня, называлась «Спящий принц». Мне казалось, что это чудесная метафора, романтическая песня, мальчикам она бы подошла. Но они послушали, взяли, конечно, неделю подумать, а потом сказали: «Ну ты знаешь, мы и так вот такие ребята, а еще и «Спящий принц», ну что они про нас будут думать?». Ну и отказали. В общем, не сложилось. Больше никто не просил.

АНДРЕЙ: А если ваше творчество изменится в плане материальном…

БУЧЧ: Как это оно может измениться? То есть, я проем больше, чем заработаю?

ИЗ ЗАЛА: Возможен ли тогда Ваш возврат к профессиональной деятельности журналиста? Или Вы будете дальше продолжать заниматься творчеством безвозмездно?

БУЧЧ: А как я буду дальше заниматься творчеством безвозмездно, я вообще не понимаю? У меня такого нет, это вообще не моя философия. Буквально пару часов назад мы разговаривали у меня дома за столом, не буду говорить, на какую тему… но я рассказала историю. У меня была девушка-ученица в программе «Время», я ей все объясняла, что правила игры вот такие вот, вот это надо делать вот так… Она где-то полгода работала в программе «Время» стажером и она говорила, что в принципе готова оставаться в штате, быть рядом со всеми нами. И у нее стало уже прекрасно получаться, ей говорили — подожди еще пару недель и мы возьмем тебя в штат, как только какое-нибудь место освободится. А она говорит: «А пошли вы нафиг, я возвращаюсь в Вологду». Я говорю: «Подожди, куда ты едешь, все уже хорошо!». А она: «Я хочу назад». У меня такого нет. У меня или так, или так. То есть такого, что мы сюда пошли, у нас не получилось и мы вернулись,- такого нет, то есть, в принципе, мосты сжигаются. Но! Но можно же в другом качестве. Можно же книгу написать или снять документальный фильм и его разместить на Первом канале, к примеру. Это все возможно. Но я вряд ли вернусь в программу «Время» репортером.

ИЗ ЗАЛА: Как вы оцениваете ваше творчество в области романсов, будете ли вы их продолжать?

БУЧЧ: Как я оцениваю романсы? Не так давно приходили какие-то люди и говорили: «А правда, что ты пишешь романсы». Я говорю: «Да, щас покажу диск». Роюсь, роюсь — нахожу диск. «Давайте послушаем». И вот спустя сколько-то лет…два года… я ставлю этот романс и слушаю. Думаю: «О! А ведь хорошо! А вот здесь бы я сейчас, наверное, не так, а вот здесь бы не то…Сейчас бы это было бы иначе. Но все равно неплохо». Короче говоря, оцениваю как очень-очень хорошую работу. Сейчас бы я по-другому это сделала, скорее всего. Но на тот момент, мне кажется, было очень хорошо. Несколько напора надо было меньше. Хотя в этом была своя манера. Немножко резковато. Сейчас бы было более нежно, плавно. В целом про романсы…я вкрапляю иногда один-два, но такого припекания в отношении романсов, как это было тогда, сейчас нет. Это что-то для меня значило тогда, чего я не могу поймать сейчас. Поэтому я сейчас это не пою и не играю. Потому что нет у меня на эту тему вдохновения. Хотя может еще проснется…но сейчас нет.

ИЗ ЗАЛА: Лена, вы разносторонне талантливый человек…

БУЧЧ: Это да.

ИЗ ЗАЛА: А от чего вы больше всего получаете удовольствие?

БУЧЧ: От еды. Я шучу. Что мне очень нравится делать? Ну, больше всего мне нравится быть среди людей. Я, как писал Эдгар По, есть у него такая новелла — человек толпы. Вот я в буквальном смысле люблю любые коммуникации. Для меня чем больше народу — тем лучше. Мне бы вообще хотелось, чтобы меня люди не покидали. Даже когда я пишу книгу, меня бы чудесно устроило, если бы там сзади кто-то разговаривал, кто-то кому-то что-то передавал, разбирался бы и так далее.

ИЗ ЗАЛА: Это не мешает?

БУЧЧ: Вот нет. И в этом смысле мне совершенно подходил телерепортаж. Потому что там всегда буквально на коленках, кто-то куда-то стреляет, куда-то уезжаем, убегаем, и сдавать и писать надо быстро. Вот это для меня было прям шикарно. Там нет такого — уединиться, творить… По мне, если есть люди, то я могу уединяться и творить гораздо лучше. Вот это для меня самое большое удовольствие. Ходить в гости — это для меня самое лучшее.

ИЗ ЗАЛА: У вас существует график написания песен?

БУЧЧ: У меня существует график написания песен такой, что, например, мы решили, что в следующем году я напишу столько-то. Но это достаточно умозрительно.

ИЗ ЗАЛА: А тему вы где ищете?

БУЧЧ: Я могу дать пару советов. Самое правильное — это в кого-то влюбиться. Самое правильное. Потому что когда в кого-то влюбляешься, то стихи и музыка просто льются и их остановить невозможно. И можно просто взять блокнот и по приколу записать десять отличных текстов подряд. Второй рецепт: когда ничего особенного в жизни не происходит, я обычно в таких случаях беру и читаю чужие стихи. Я даже не знаю, чем это мне интересно. Читая целый день стихи, я могу к вечеру написать свой текст, который будет совсем не похож на то, что там было, ничего не будет повторять.

ИЗ ЗАЛА: Как оно работает?

БУЧЧ: Не могу объяснить как. Видимо, ассоциативно как-то.

ИЗ ЗАЛА: А в сети что читаете?

БУЧЧ: Это кто спросил? Ира, честно скажу, подряд. Просто открываю электронную библиотеку Мошкова и там — подряд. Это рождает в моей голове не только стихи, но еще и массу мыслей. Например, массу выводов для меня обо мне. Например, то, что я почему-то безусловно предпочитаю реализм. Я просто не в состоянии воспринять абстракцию. Не знаю, почему.

ИРА: Влияние Галины Григорьевны?

БУЧЧ: Совершенно нет. Мне гораздо понятнее и ближе Евтушенки, Вознесенские, чем любые поэты, у которых, я понимаю, что прекрасные слова, там, высокая поэзия и новое слово, но это мне вообще никак не близко. Еще вдохновляют чужие песни. Послушаешь пару песен — сразу хочется написать что-нибудь свое.

ИРА: А группу «Фактор-2»?

БУЧЧ: Я вообще стараюсь слушать максимум музыки, которая глобально популярна. Вы знаете, что у «Фактор-2» продал около двух миллионов пластинок? И меня еще с периода журналистики интересует вопрос: «Чем думают люди, которые за это голосуют или это покупают?» И мне безумно интересно, какие механизмы здесь работают. Я не могу, не послушав «Фактор-2», это понять… И послушав «Фактор-2», я это не понимаю. Но хотя бы я изучаю вопрос.

ГИЛЁВА: Жизнь — это игра или все очень серьезно?

БУЧЧ: Мне бы хотелось верить в то, что это игра, потому что когда я начинаю верить, что жизнь — это серьезно, сразу мне становится грустно, появляются сомнения, навязчивые мысли, страхи, всякая байда. Я сразу начинаю хотеть пострадать, привлечь к себе внимание… А как только я считаю, что жизнь — это игра, я сразу понимаю, что все прикольно и весело и что на самом деле все безумно смешно и то, что мне только что казалось трагедией, на самом деле — чистый смех. Так что я предпочитаю верить в то, что жизнь — это игра.

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25

info@razgovorchiki.ru

info@razgovorchiki.ru

«Китайский летчик
Джао Да»
м. «Китай-город», Лубянский проезд,
дом 25